– Как, с королевой! – воскликнул Скюдери и, словно ожидая нападения, выставил вперед правую ногу. – Черт побери, я не знал этого! Каким же образом оказал он неуважение ее величеству? – Разве вы не знаете его стихотворения «Я думал»? – Нет, – сказала герцогиня де Шеврез. – Нет, – сказала мадемуазель Скюдери. – Нет, – сказала мадемуазель Поле. – Правда, королева, по всей вероятности, сообщила его очень немногим, – заметил Арамис, – но я получил его из верных рук. – И вы знаете это стихотворение? – Кажется, могу припомнить. – Так прочтите, прочтите! – закричали со всех сторон. – Вот как было дело, – сказал Арамис. – Однажды Вуатюр катался вдвоем с королевой в коляске по парку Фонтенбло. Он притворился, будто задумался, и сделал это для того, чтобы королева спросила, о чем он думает. Так оно и вышло. «О чем вы думаете, господин де Вуатюр?» – спросила она. Вуатюр улыбнулся, помолчал секунд пять, делая вид, будто импровизирует, и в ответ произнес: Я думал: почести и славу Дарует вам сегодня рок, Вознаграждая вас по праву За годы скорби и тревог, Но, может быть, счастливой были Вы в те года, когда его… Я не хотел сказать – любили, Но рифма требует того. Скюдери, Менаж и мадемуазель Поле пожали плечами. – Погодите, погодите, – сказал Арамис. – В стихотворении три строфы. – Или, вернее, три куплета, – заметила мадемуазель Скюдери. – Это просто песенка. Арамис продолжал: Я думал: резвый Купидон, Когда-то ваш соратник смелый, Сложив оружье, принужден Покинуть здешние пределы, И мне ль сулить себе успех, Задумавшись близ вас, Мария, Когда вы позабыли всех, Кто был вам предан в дни былые. – Не берусь решать, соблюдены ли все правила поэзии в этом куплете, – сказала герцогиня де Шеврез, – но прошу к нему снисхождения ради его правдивости: госпожа де Отфор и госпожа Сеннесе присоединятся ко мне, в случае надобности, не говоря уже о герцоге де Бофоре. – Продолжайте, продолжайте, – сказал Скаррон. – Теперь мне все равно. С сегодняшнего дня я уже не «больной королевы». – А последний куплет? Давайте послушаем последний куплет! – попросила мадемуазель Скюдери. – Извольте. Тут уж прямо поставлены собственные имена, так что никак не ошибешься. Я думал (ибо нам, поэтам, Приходит странных мыслей рой); Когда бы вы в бесстрастье этом, Вот здесь, сейчас, перед собой Вдруг Бекингэма увидали, Кто из двоих бы в этот миг Подвергнут вашей был опале: Прекрасный лорд иль духовник? По окончании этой строфы все в один голос принялись осуждать дерзость Вуатюра. – А я, – вполголоса проговорила молодая девушка с бархатными глазами, – имею несчастье находить эти стихи прелестными. То же самое думал и Рауль. Он подошел к Скаррону и, краснея, обратился к нему: – Господин Скаррон, я прошу вас оказать мне честь и сообщить, кто эта молодая девушка, которая не согласна с мнением всего этого блестящего общества. – Ага, мой юный виконт! – сказал Скаррон. – Вы, кажется, намерены предложить ей наступательный и оборонительный союз? Рауль снова покраснел. – Я должен сознаться, что стихи Вуатюра понравились и мне, – сказал он. – Они на самом деле хороши, но не говорите этого: у поэтов не принято хвалить чужие стихи. – Но я не имею чести быть поэтом, и я ведь спросил вас… – Да, правда, вы спрашивали, кто эта прелестная девушка, не так ли? Это прекрасная индианка. – Прошу прощения, сударь, – смущенно сказал Рауль, – но я все-таки не понимаю, увы, ведь я провинциал. – Или, иначе сказать, вы еще не научились говорить тем высокопарным языком, на каком теперь объясняются все. Тем лучше, молодой человек, тем лучше. И не старайтесь изучить его: не стоит труда. А к тому времени, как вы его изучите, никто, надеюсь, уже не будет так говорить. – Итак, вы прощаете меня, сударь, и соблаговолите объяснить, кто эта дама, которую вы называете прекрасной индианкой? – Да, конечно. Это одно из самых очаровательных существ на свете. Ее зовут Франсуаза д’Обинье. – Она родственница Агриппы, друга Генриха Четвертого? – Его внучка. Она приехала с острова Мартиника, и потому-то я называю ее прекрасной индианкой. Рауль с удивлением взглянул на молодую девушку. Глаза их встретились, и она улыбнулась. Между тем разговор о Вуатюре продолжался. – Скажите, сударь, – сказала Франсуаза д’Обинье, обращаясь к Скаррону словно для того, чтобы вмешаться в его разговор с виконтом, – как вам нравятся друзья бедного Вуатюра? Послушайте, как они отделывают его, расточая ему похвалы. Один отнимает у него здравый смысл, другой – поэтичность, третий – оригинальность, четвертый – юмор, пятый – самостоятельность, шестой… Боже мой, что же они оставили этому человеку, вполне заслужившему славу, как выразилась мадемуазель Скюдери? Скаррон и Рауль рассмеялись. Прекрасная индианка, по-видимому, не ожидала, что ее слова произведут такой эффект. Она скромно опустила глаза, и лицо ее стало опять простодушно. «Она очень умна», – подумал Рауль. Атос, все еще стоя в амбразуре окна, с легкой усмешкой наблюдал эту сцену.