Мы снова привлекли для решения этой проблемы ребят Бойда, уже совершенно освоившихся в разработке специальных приложений для фондового рынка. Новая программа связала в кучу все наше хозяйство и посредством модема позволяла отдавать распоряжения для любого инвестиционного счета. Меня сильно тревожило, что мы предпринимаем какие-то действия, не сильно заботясь об установлении причин, их спровоцировавших. Мы были похожи на тех слепцов, что поймав осла за хвост, решили, что перед ними стоит устройство для извлечения мерзкого рева. Потому что не видели и не понимали, каким образом еще можно использовать предмет в руках. Так и мы: дергали за хвост, слышали рев, но сообразить, что еще на нашем осле можно что-то возить — не могли. Не додумывались. Но пока нас устраивал и такой результат. А с остальным мы разберемся позже. Первая половина 1987 года запомнилась Захару как бесконечная вереница самолетов, гостиниц, городов, банков, лиц и дорогих костюмов. Я, оставшийся в Луисвилле — чтобы не дай бог, не упасть в очередном самолете на дно какой-нибудь Марианской впадины — сильно завидовал Майцеву, объездившему практически все развитые страны, учредившему без малого три сотни компаний. На это он ухмылялся и заламывал руки, сетуя, что хоть и увидел в своих путешествиях так много разных женщин, что иному не увидеть и за три жизни, но все хорошо в меру и он с удовольствием готов предоставить мне возможность подменить его на несколько дней, а то и недель. Я тяжело вздыхал и отказывался, а Захар, чмокнув в щеку Линду и одарив очередными сувенирами Марию и Эми, мчался в какой-нибудь Париж или Йоханнесбург. Брайан Золль между тем взялся за поиск и «воспитание» наших «золотых мальчиков». За пару недель он где-то нарыл десять человек. Внешне ничем не похожие, никак не связанные, кроме склонности к риску и бешеного желания разбогатеть, из разных уголков США, а двое и вовсе иностранцы, они еще не знали, какое им уготовано будущее. Двое трудились на заводах, один был военным, двое — государственными чиновниками, один врачом, один — коммивояжером, один школьником-троечником, а оставшиеся две женщины — домохозяйки. Одна из Сиэтла, другая из Орлеана, того, что во Франции. Возраст кандидатов распределился так: от семнадцатилетнего школьника из Алабамы до пятидесятилетнего сельского врача из Висконсина — большого любителя клюквы и сыра. Национальности — от индейца-заводчанина до той самой француженки. Были два негра и один китаец, все трое американцы. Я спросил Брайана: — Какими критериями вы руководствовались, выбирая именно этих людей? Их к вам точно никак нельзя привязать официально? — Сардж, — покачал головой старый Золль. — Ну за кого вы меня держите? Вы делаете свою работу, я свою. И не как умею, а как надо. Никто и никогда нигде не найдет информации, позволяющей даже подумать, что этих людей что-то объединяет. Кроме одного — быстрого обогащения. Однако этого избежать не выйдет при любом старании. Но даже если я что-то упустил, то будет это выявлено очень не скоро — я успею подготовиться. — Хорошо. Тогда давайте прямо сейчас и начнем «раскручивать» самых первых. Предлагаю вот этих. — Я отложил в сторону фотографии врача, одного чиновника — молодого парня лет двадцати шести и ту самую домохозяйку, вдову пожарного из Сиэтла. — Годится, — одобрил мой выбор Золль. — С кого-то нужно начинать, почему бы не с этих? Не волнуйтесь, Сардж, идея у вас насчет этих людей отличная, а уж как ее реализовать, обеспечить им удачу и повернуть так, чтобы они оказались в неоплатном долгу — я сумею, доверьтесь мне. Мне пришлось довериться, потому что самому заниматься «выращиванием» наших представителей перед общественностью было совершенно некогда — любой день считался спокойным, если мне удавалось поспать хотя бы пять часов. В другие дни часто не получалось и трех. И наш проект «серийного изготовления миллиардеров» вступил в силу. Только встречу с первыми двумя персонажами я решил проконтролировать лично, оставив окучивание остальных целиком на совести Золля. Для вдовы у нас был заготовлен простой план карьерного роста в одной полуфиктивной компании вроде бендеровской «Рога и копыта». За три месяца она должна была пройти путь от менеджера по продажам страховых полисов до вице-президента компании. С обязательным участием в капитале предприятия на правах младшего партнера. Потом предполагался ее перевод в другую страховую компанию, которая должна была заняться страхованием наших предприятий. Став в ней президентом, Джудит — так звали эту маленькую женщину с мелкими чертами лица и постоянной виноватой улыбкой — через пару лет оказалась бы номинальным миллиардером. Я смотрел на собеседование, что проводил с ней Золль, и понимал, что сейчас перед ним сидит идеальный инструмент для исполнения наших целей: готовая на все, лишь бы выбраться из нищеты, зависимая, но в то же время весьма миловидная, с хорошо работающим языком, в меру остроумная и внимательная. Мы взяли ее на работу. Вторым был чиновник из SEC. Почти мой ровесник. Неуверенный в себе ботаник вроде того, каким был Бойд пару лет назад. Но если у Бойда была мечта — сделать суперигрушку, то этот кандидат слишком хорошо представлял себе реальность фондового рынка, вне которого себя не мыслил, и потому не надеялся ни на что для себя хорошее. Но у хитрого Золля нашлась приманка и для этого разочарованного в жизни юноши. Через час после начала беседы у парня блестели глаза, он порывался пойти набить морду начальнику своего бывшего офиса и облобызать с ног до головы Брайана. А я учился у Золля умению убеждать людей в чем попало и восхищался его нетривиальному умению. Я пока так не мог. И не скоро смогу, если смогу вообще когда-нибудь. Все это время Захар провел между небом и землей — в надоевших ему перелетах из Токио в Аделаиду или из Лондона в Кейптаун. Мы с ним редко виделись, зато практически ежедневно часами разговаривали по телефону. Кажется, мы вообще не клали трубки целыми днями. Он, как и я, совершенно не загорел, хотя дороги его часто проходили через всемирно известные курорты вроде Ниццы. Из самолета — в машину, из машины — в офис, из офиса — в банк, из банка в машину, потом в гостиницу и снова на самолет — не до загаров. С середины июля стали поступать обещанные Брайаном деньги — по миллиону, по пять, по тридцать — размещали их в Штатах и за границей. В Сингапуре, Сиднее, Гонконге, Бомбее, Париже, Гамбурге, Лондоне, Риме, Нью-Йорке, Чикаго, Монреале — везде, где шла торговля воздухом. Однажды Захар позвонил из Торонто (уж и не знаю, как его туда занесло — на фондовой бирже там он побывал уже дважды) в четыре часа утра и сообщил, что имеет для меня очень интересную информацию. «Сногсшибательную, невозможную, ты просто опупеешь!» При этом интонации в его голосе были до невозможности загадочны — будто, по меньшей мере, ему только что удалось откопать Атлантиду. На мою просьбу не тянуть кота за хвост он расхохотался и сказал, что нипочем не скажет мне всего по телефону, потому что желает видеть мои глаза. Черт! Он на самом деле смог меня заинтриговать так, что те два дня, что я дожидался его прибытия, тянулись для меня дольше года. Я встретил его в аэропорте «Боумен-Филд». Это само по себе удивительно, потому что «Боумен» использовался для внутренних и частных рейсов, а что там делал Захар — мне было вообще непонятно. — Привет, дружище! — крикнул Захар, стоя в проеме открывшейся двери замершего на площадке «Falkon 20F». Он быстро спустился по приставленному трапу и обнял меня: — Вот же как я соскучился! — Зак, — недобро сказал я, — прекращай ломать здесь передо мной комедию и быстро признавайся, чего ты нарыл! Он отступил на шаг: — Сардж, ну что за дела? Я спешу, можно сказать, через полконтинента, а ты вот так странно меня встречаешь? Я посмотрел на него внимательнее. Бледный Захар производил впечатление ожившей Смерти. Он уже начал слегка лысеть — как и было обещано мне моими видениями, и я боялся, что при сохранении такого ритма жизни от него станут шарахаться в стороны все женщины, какие попадутся на пути. Под глазами черные круги, бескровные губы и лихорадочно блестящие зрачки — образ конченого кокаиниста в самом натуральном воплощении. Я сказал ему: — Неделю будешь сидеть здесь. Мне совсем не нужно, чтобы ты сдох. Так что там случилось? — Как скажешь, босс, — смеясь, ответил Майцев. — Ничего важного, требующего личного присутствия где-нибудь за тридевять земель, на этой неделе не предвидится. С удовольствием попью с тобой пивко или бурбон. В общем, что нальешь. — Зак, не тяни, гад! — Пошли в машину, — заговорщицки подмигнув, предложил Захар и многозначительно показал мне небольшой кейс, что нес в руке. — Я поведу. Он взял у меня ключи и сел за руль, а на пассажирское кресло бросил свой чемоданчик. — Почитай. Замки открылись одним движением, и передо мной оказались подшитые в скоросшиватель документы. Многие строчки в них были закрашены густой черной краской — вымараны имена, адреса, даты, но, пробежав глазами по первому листу, я уже понял, что мне привез Захар. Между тем он вывел машину на шоссе, проехал по ней до первого свертка и заглушил мой «Форд» на обочине. Я читал. Спустя полчаса я оторвался от документов: — Где ты это взял? Захар улыбался как Джоконда — неподражаемо загадочно. — Они, — он кивнул на бумаги, — обошлись нам в четыре миллиона долларов. Но оно того стоит, не так ли? — Оно стоит намного больше. Где ты это взял? Он взял верхний лист и прочел: — «Университет… такой-то. Расходная ведомость за первое полугодие… какого-то… года». Слышал что-нибудь об этом заведении? Еще не слышал, но непременно услышу. И больше чем о самом Университете я услышу об одном из его профессоров. — Говори. Захар тяжело вздохнул и начал свою повесть: — Мы разговорились с одним выпускником этого университета. В Сингапуре. Кстати, среди тех, кто побывал в стенах этого почтенного заведения, очень много людей, добившихся значительных высот — от небезызвестного тебе русофоба и маразматика Бжезинского до Эрнеста Резерфорда. Одних нобелевских лауреатов пять человек! А сколько еще будет? Это я к тому, что все, чем они занимаются, — очень и очень серьезно. Давай заедем куда-нибудь, съедим по паре пончиков? — Рассказывай. — Я был неумолим и желал знать все подробности прямо сейчас. — Какой ты нудный, Сардж! — пожаловался мне Майцев. — Ну вот, стало быть, разговорился я с ним об инсайде. Знаешь же, как всякому трейдеру хочется попробовать этот запретный плод? И к моему удивлению, этот ученый китаец мне говорит… Ну давай заедем за пончиками, Сардж? Я два дня не ел толком. Всего лишь за парой пончиков, а? — Не умрешь, — безжалостно прервал я его мечтания. — Как знать, как знать, — покрутил головой Захар, но продолжил: — Вот он мне и говорит, что на кафедре физики университета Макгилла был один чудаковатый физик, который всерьез занимался исследованием путешествий во времени. Вернее, конечно, он был не один, но это не важно — тему двигал именно Гарри Берзыньш! Я «вспомнил» эту фамилию — она была из моего далекого будущего. Из две тысячи десятого года! — И я поехал в Монреаль, — продолжил Захар, — потому что мне стало чертовски интересно посмотреть на этого безумца, да и мало ли что… Я встретился с ним. — С Гарри? — С Гарри, — подтвердил мою догадку Майцев. — Эти документы я купил у его помощника, прекрасно себе представляющего их ценность. Он запросил за них пятьсот тысяч. И если ты был внимателен, то заметил, что Берзыньшу вроде бы как кое-что удалось сделать. Правда, университет не выделил ему финансирования на дальнейшие исследования по этой теме, и ее пришлось временно свернуть два дня назад. Понятно, что моими стараниями произошло сие траурное событие? И этот отказ от дальнейших исследований в стенах Университета стоил нам еще три с половиной миллиона. Я задумался на несколько минут, а Захар в это время пялился на остановившуюся на противоположной стороне дороги блондинку в синем «Плимуте». Она вылезла из машины и подошла к нам, притащив с собой какую-то карту. Захар сначала опустил окно, а потом и вовсе вылез из машины, объясняя красотке правильную дорогу — за три года он стал здесь практически своим. — Ну вот, помог бедняжке, — сказал он, вновь усаживаясь за руль. — Что надумал? — Ты молодец, Захарка. — Я не мог его не похвалить. — Ты все правильно сделал. Умница. Я на самом деле кое-что вспомнил. Наш Гарри и будет тем человеком, что совершит этот фокус с переносом памяти. Он намудрит что-то там с квантами, гравитацией и прочей физикой и придет к выводу, что перенос материальных тел и энергии ни в будущее, ни в прошлое невозможен. А вот сообщить информацию вполне можно. Но только между одним и тем же биологическим объектом. Сначала это были крысы, точно знавшие, куда следует идти в стеклянном лабиринте, чтобы найти сыр. Потом это были макаки, легко находящие спрятанные вещи. Последним подопытным добровольцем был я. И, судя по тому, что я всегда в курсе всех происходящих изменений — эксперимент еще продолжается. — Это и мне понятно стало, когда я ознакомился с материалами, — сказал Захар. — Так что делать с ним будем? Пока что он, весь из себя обиженный, что ему не дали работать над темой, ушел в отпуск. Но ведь мир — штука странная. Оставлять этого Берзыньша одного никак нельзя. А если он придумает в будущем найти еще одного подопытного? С кем нам придется тогда столкнуться? Я против такого развития событий. — После нашего октября мы сами предоставим ему все условия для работы. Я его немножко знаю — он будет работать как одержимый — ради идеи и результата. Если ему это позволят. Пусть работает под присмотром. — Вот и я что-то такое предполагал, — согласился со мной Майцев. — А сейчас за пончиками? К началу августа общая стоимость активов, поступивших в наше управление, превысила девять миллиардов долларов. Нам приходилось едва ли не ежедневно отправлять Кручине для отчетности по пять-десять-двадцать миллионов, но мелькнув в его документах, они снова возвращались к нам. Чтобы не нарваться на какое-нибудь громкое расследование, игру на понижение мы начали загодя — в двадцатых числах августа. Мы последовательно продавали-продавали-продавали бумаги. Каждый день на полсотни миллионов по всему миру — каждая отдельная сделка никак не влияла на рынки и не могла никого насторожить. Мы продавали в августе, в сентябре, в начале октября. Индекс Доу-Джонса, насколько я помнил, с конца августа по начало октября съехал в прежней истории на пять процентов. Нашими стараниями он опустился на пять с половиной. Примерно такая же пропорция соблюдалась на других рынках. А атмосфера на рынках на самом деле накалялась, и внимательный человек мог бы почувствовать некоторое напряжение. В сентябре рухнул рынок японских облигаций — доходность по бумагам достигла шести процентов. Спекуляции не контролировал никто — ни Банк Японии, ни игроки на рынке — весной цены взлетели, доходность упала, а к осени ситуация развернулась в другую сторону и японские облигации перестали быть надежными — при существующей доходности в шесть процентов они никому не были нужны. И деньги переметнулись на фондовую площадку в Токио, несколько задрав и без того высокие курсы акций. Из американцев первым всполошился Роберт Пречтер — один из самых уважаемых предсказателей настроений рынка; он выступил шестого октября перед открытием основных торговых площадок, поведав, что нашел сильные разворотные «медвежьи» сигналы. И рынок отреагировал немедленно, чуточку просев. Однако он достаточно быстро оказался выкуплен — инвесторы все еще рассчитывали на рост и пользовались любой возможностью приобрести бумаги подешевле. Через неделю — 13 октября выступил перед публикой недавно назначенный новый Председатель Совета управляющих ФРС, пообещав «экстраординарное» улучшение торгового баланса, что несколько подняло настроение на биржах, но статистика, опубликованная днем позже, показала, что все совсем не так, как он обещал, а несколько — вполовину — хуже. И курс доллара потихоньку поехал вниз. На следующий день — 15-го министр финансов Великобритании Джеймс Бейкер выступил по телевидению с претензией к Германии, усугубляющей по его мнению своим снижением процентных ставок и без того не замечательное положение доллара. Рынки уже направленно покатились вниз. Но пока еще не очень активно — в рамках ежедневной волатильности.