— У них нет марксизма-ленинизма, — ответил я. — И южные испанцы и северные голландцы в него не верят. — Вот! — воскликнул Захар, подпрыгивая с кресла. — Вот оно! В-е-р-а! Посмотри: Англия, Голландия, Германия, Швеция, Швейцария, Норвегия — богатые. Испания, Португалия, Италия, Румыния, Венгрия, эти две последние социалистические просто как иллюстрация — так вот эти все бедные! По крайней мере, до войны было так — пока не пришел социализм. Почему? Что их объединяет, кроме географии? Вера! Религия! На юге утвердились католики, которым богатство дает Бог и при этом не очень-то любит богатых, а на севере — протестанты, добывающие богатство сами и за это сильно любимые тем же самым Богом! Понял? — Как-то пока не очень… И Румыния — православная страна. — Не важно! Тем хуже православным! Выбрось Румынию из списка, а вместо нее воткни Австрию! Те же немцы, но католики! Где они и где Германия? Еще более сильная иллюстрация к моему открытию! Ну вот смотри: если за успех в деле тебя окружающие похвалят — ты станешь его делать вдвое усерднее, потому что будешь выглядеть в их глазах достойно! А если они станут тебя ругать и обещать тебе кары небесные, не думаю, что у многих найдутся силы продолжать начатое. Я задумался. Какой-то смысл в его словах был, но скорее всего, как это всегда бывает, сработали сразу несколько факторов, сделав мир таким, каким мы его видим. Как странно все переплелось: народы, исторически оказавшиеся на богатых урожаями землях с теплым климатом, так и оставались аграриями, придумавшими подходящую для себя религию — к чему стремиться, если Бог все дает? Зато тем, кому выжить и прокормиться было труднее, пришлось эту религию переделывать под оправдание своих потребностей и возможностей развиваться. Бог у них, конечно, один, но он такой разный. Захар замер у окна: красавица ничуть не хуже утренней Кармен поливала цветы на клумбе во дворе. Она была одета, но все равно являла собой тот самый вид соблазнительных женщин, против которого Майцев устоять не мог никогда. А когда она случайно — или намерянно — разве их можно понять? — облила себя водой из шланга, Захара прямо-таки затрясло! — Слющий, — воскликнул он с каким-то неправдоподобным грузинским акцентом. — Нас сюда зачэм привэзли, э? Испитыват мое цэломудрие, да? Я тыбе и без испитаний скажу, что товарищ я нэ стойкий! Серий, скажи ей, чтоби уходыла! Да, так скажи! А то, мамой её клянус, будэт нам всэм дипломатический скандал, да! Я рассмеялся и бросил в него подушкой. Минут двадцать мы валяли дурака, придумывая способы мести этой Кармен за то, что она такая красивая. Сошлись на том, что полтора десятка вопящих сосунков будут для нее достойной карой. Артем на самом деле появился к ужину. Мы видели, как он приехал на «Москвиче» Пабло, хлопнул дверью и пошел к отелю — потный, как все приезжие в этой стране и раздраженный. Мне уже казалось, что кроме живого участия, на его лице иных эмоций написать невозможно — даже когда он «учил» Захара, то делал это с видимым желанием помочь человеку разобраться в ситуации. Но на ужине он был скуп на слова и жевал с отсутствующим видом — я сам так делал, когда был поглощен какой-то практически невыполнимой задачей. Было заметно, что ему очень хочется посвятить нас в проблему, но что-то мешает. Когда мы поднялись в номер, он все-таки решился. — Планы немножко поменялись, — сказал он. — У нас нет недели, переправляться в Штаты станем завтра к полудню. Из Гаваны в Мехико, а там вас встретят. Пересадка на рейс до Далласа в том же аэропорту. Американские документы на вас должны передать там. Я даже обрадовался, что скоро со всеми этими полетами будет покончено и появится хоть какое-то постоянство. Жить в чужих домах, постоянно кушать приготовленную неизвестными руками еду — то еще удовольствие. За свои двадцать лет мне не часто приходилось уезжать из дома, и, хотя в мечтах мне хотелось побывать всюду, реальные путешествия заставляли меня немного нервничать. Мне было неуютно спать в незнакомых местах. Чувство временности и собственной чужеродности в таких местах вызывали тоску. А может быть, это и была начинавшаяся ностальгия? — Вот вам, парни, ваши паспорта. — Артем сунул мне в руки две темно-синие книжицы «Suomi passi»[20]. — С визами в Мексиканские Соединенные Штаты. Все, как положено. Заучите имена, места рождения, проживание и прочее. Говорить с завтрашнего утра только на английском. А это, — в его руке появился маленький пакетик, — деньги на первое время. Здесь по тысяче американских долларов на брата. Должно хватить в любой ситуации. Что делать в случае возникновения чего-то непредусмотренного — вы проинструктированы. В аэропорту вас встретит некий Альварес. Кто это такой — я не знаю. Он работник аэропорта. Собирайтесь потихоньку. Мы так и не посмотрели на Гавану, как рассчитывали. — Надо сигар купить, — загорелся Захар. — Я слышал, что американцы очень любят здешние сигары, но из-за своего дурацкого эмбарго не могут торговать с Кубой! Дефицит, однако! — Забудь, — оборвал его Артем. — Ты не турист. К побывавшим на Кубе там относятся с подозрением. А нам лишнее внимание вообще ни к чему. — Жаль, — пробормотал расстроенный Захар. — И ром нельзя? — И ром нельзя. Вот будешь возвращаться — прихватишь папаше и сигары и ром. На следующее утро прощание с Артемом вышло каким-то скомканным: после регистрации на рейс он легонько ткнул меня кулаком в плечо, я ответил тем же, мы с ним обнялись, я отступил, уступая Захару место для прощания. Майцев просто пожал Артему руку и быстрыми шагами пошел к выходу на посадку. Наш опекун усмехнулся и, помахав мне на прощание, отошел к большому окну — проследить за нашей посадкой на самолет. А самолет, поданный на рейс — самый настоящий американский «Боинг» мексиканской авиакомпании «Мексикана Эйрлайнз», не вызвал во мне ожидаемого трепета. Ничего особенного я в нем не увидел — старый, с облезшей местами краской, похожий на распухший «Ту-154» — тоже три двигателя, хвост с крылышками наверху. Самолет как самолет. А внутри так и еще теснее, темнее, чем тот «Ил», на котором мы прилетели в Гавану. В общем, не произвел на меня впечатления образец американского авиапрома. Мы летели в страну, которая стала испытательным полигоном для тех сил, что приняли самое деятельное участие в уничтожении Союза. Аграрная страна, разбогатевшая на нефти в 60-е и 70-е, доходы от которой составляли до трех четвертей бюджета страны, строившая какую-то странную конструкцию из социализма и капитализма под контролем государства — примерно как в России спустя двадцать лет или в Китае через десять, в одночасье оказалась разорена упавшими ценами на рынке нефти. Пока «черное золото» обеспечивало постоянный доход стране, социально ориентированное правительство много и с удовольствием кредитовалось на любых условиях, лишь бы сохранить социальные завоевания. Но пару лет назад доходы государственных нефтяных компаний упали, и вдруг оказалось, что Мексика должна ежегодно выплачивать внешним кредиторам проценты, равные или даже превосходящие размер всего ее экспорта. И дальнейший путь был похож: восстановительные кредиты МВФ[21], выполнение рекомендаций кредиторов, либерализация цен, приватизация авиакомпаний, банков, нефтянки (в основном НПЗ[22] и предприятия нефтехимического комплекса — добычу оставили за государством), появление сотен нуворишей и даже самый богатый человек мира будет местным олигархом. Большая часть перерабатывающих мощностей досталась тем, кто мог предложить деньги не только в казну, но и устроителям приватизации. В конечном итоге хозяевами НПЗ стали по большей части американские и европейские компании. Вслед за ними пришли «инвестиции» — «Форд», «Дженерал моторз», «Сити-банк», и прочие Макдональдсы спешили вложиться в «перспективный большой рынок». Суть этих «инвестиций» свелась к размещению в стране «отверточных» предприятий[23], выжимание из населения тех невеликих доходов, что все-таки оставались в стране после продажи нефти и вывоз их американским акционерам. Все верно, все, как и везде — бедные должны оплачивать свою бедность. Спустя десять лет разразился новый мексиканский кризис, вызванный присоединением Мексики к «клубу богатых стран», контролем над инфляцией и невозможности развиваться без притока внешнего капитала, страна стала полностью зависимой от планов «Большого соседа». Здесь так же как в будущей России соседствовали запредельная роскошь и необыкновенная бедность. Несколько сотен богатейших семей владели половиной богатства страны. Половина населения не владела ничем — включая собственные судьбы. И кризис следовал за кризисом, потому что решение одной проблемы сразу создавало другую. И все эти решения создавали лишь внешним «инвесторам» условия для выжимания мексиканской экономики досуха — не позволяя стране подняться выше определенного ей места в мировой табели о рангах. Я смотрел на море под собою и тихо свирепел. Я из шкуры вывернусь, но не допущу такого будущего для своей страны! Перелет был короток — всего три с половиной часа, и почти все время проходил над Мексиканским заливом, о чем мне сообщил приткнутый в спинке переднего кресла журнал. Когда мы оказались над сушей, едва ли не сразу стало заметно, как под нами вздыбилась горами земля. Небо было безоблачным и прозрачным, и вид открывался сказочный — длинная полоса побережья с частыми песчинками поселений, собравшиеся гигантскими складками горы, покрытые выгоревшей растительностью. Мехико поражал своими размерами: мне показалось, что мы летели через него едва ли не полчаса. Он расползся по горам гигантским малоэтажным спрутом, истыканным иглами высоких дымящих труб. Аэропорт, к моему удивлению, оказался расположен едва ли не посреди города: прямо вокруг него повсюду виднелись жилые дома, улицы, магазины, пробки на перекрестках, редкие пальмы. Все было какого-то невзрачного пыльно-желтого цвета, и только небо — пронзительно-синее. Вопреки ожиданиям, высота в две с лишним тысячи метров над уровнем моря, на которой располагался Мехико, никак не отразилась на нашем самочувствии. Опасения Захара, что ему не хватит воздуха для дыхания или внутреннее давление разорвет его в клочья, высказанные перед выходом на трап, оказались надуманными. Нас встретил седой креол неопределенного возраста. Такому можно легко дать и тридцать лет и шестьдесят. И при этом непременно ошибиться. Назвался он Альваресом. На очень медленном и правильном английском он объяснил нам, что должен забрать у нас прежние документы и отдать новые. Все три часа до нашего отбытия он пробыл с нами — словно и не было у работника аэропорта никаких дел, кроме сопровождения двух туристов. Он постарался рассказать все о своей стране: от революций и двух мексиканских императоров до состояния футбольной сборной, чем изрядно развлек Захара. Я же, напряженный и собранный, никак не мог успокоиться и пропустил его болтовню мимо ушей. Не успев побыть финном, я скоро стану американцем и должен буду пробыть в этой роли достаточно долго — это давило на нервы. К тому же сразу после посадки самолет немножко тряхнуло: как объяснил Альварес, землетрясения в этой части страны случались по нескольку раз ежедневно, но очень редко они вызывали какие-либо разрушения. Мне же, помнившему по рассказам старших разрушенный Ташкент и Газли, каждую минуту грезились провалы в земле и падающие здания. Словом, когда нас поднял в небо «Clipper Mexicana» — «Боинг-737» в раскраске Pan Am, меня уже сильно колотило — до дрожащих рук, и Захар почти насильно заставил меня выпить таблетку успокоительного. Я уснул. Чтобы проснуться уже на американской земле, где буду изо всех сил стараться ухудшить ее будущие перспективы. Глава 8 — Эй, парни, как вы смотрите на то, чтобы выпить сегодня вечером пива? — так спрашивал нас каждый день дядя Сэм, на ранчо которого неподалеку от Франкфорта мы расположились, став для его соседей двумя племянниками с Аляски. Такое предложение звучало от Сэмюэля Батта очень часто, и мы уже совсем не удивлялись размеру его отвислого брюха, штанам, в которые легко могли поместиться вдвоем, трем подбородкам и постоянно потному лбу. Накануне нашего приезда ему исполнилось пятьдесят пять лет, был он одинок: недавно похоронил жену, а сын погиб во Вьетнаме в последний год пребывания там американцев. Еще где-то в Сиэтле жила старшая дочь, но отношения с ней испортились по причине сильных политических разногласий. Все дело в том, что раньше Батт жил в Нью-Йорке, держал небольшой бар на двадцать третьей улице и был коммунистом. Да и как не быть коммунистом, если над твоим заведением находится штаб-квартира американской коммунистической партии, а за столами в баре постоянно сидит десяток-другой идейных борцов с капиталом? Вот и Сэмюэль Батт проникся учением товарища Маркса и даже когда-то давно был лично знаком с Гэсом Холлом — главой коммунистов США! А теперь время от времени оказывал содействие старым единомышленникам. Поэтому, когда его попросили ненадолго приютить у себя двух парней, он не стал отказываться — переносить одиночество в его возрасте, если никогда прежде не жил один, достаточно сложно. Батт уже четыре года как отошел от политической активности — вместе с Моррисом Чайлдсом, доверенным лицом которого был. Он часто с восхищением рассказывал о своем боссе, весомом человеке в КП[24] США, двадцать лет мотавшимся по миру в поисках финансирования для своей партии. Все успехи коммунистов в Штатах Батт связывал с деятельностью этого человека, убедившего лидеров из Москвы и Пекина вложить в развитие американского коммунистического движения десятки миллионов долларов. Но после того, как восьмидесятилетний Чайлдс сообщил товарищам, что к нему подбирается ФБР, ему было рекомендовано уйти на пенсию. Вслед за ним отошел от активных дел и Сэмюэль Батт. Я не стал говорить добродушному толстяку, что Моррис Чайлдс, второй человек КП США, ее «министр иностранных дел» и по совместительству «министр финансов», пользующийся безусловным доверием Суслова и Пономарева, двадцать лет был агентом ФБР, вводящим в заблуждение коммунистов по обе стороны океана. Это лично ему в руки передавал деньги Павлов. Если б я знал в Москве, что с этим человеком мне предстоит косвенно пересечься, я бы непременно рассказал о его «подвигах», а здесь мне бы никто из тех, с кем я имел возможность познакомиться, не поверил бы никогда. Да и напутствие Павлова однозначно трактовалось как «всячески скрывать свои способности от посторонних». Здесь жаловаться на Чайлдса было попросту некому — ничем невозможно объяснить свою информированность. А мое слово против слова героического подпольщика — даже не пыль, нечто гораздо меньшее. Видимо, труд своего помощника Чайлдс считал заслуживающим хорошего вознаграждения, а может быть, источники достатка были другими, но как бы там ни было в прошлом, к моменту нашего появления дядя Сэм обзавелся приличных размеров хозяйством, где выращивал табак, сою и кукурузу и для собственного удовольствия совсем немножко разводил лошадей: десятка три-четыре бродили по лугам его земли. А еще у Батта всегда было много пива — в обед, вечером и обязательно на ночь. Частенько напиваясь, он начинал мечтать, как выставит однажды своих «лошадок» на скачках «Кентукки дерби» и, конечно же, они привезут ему к финишу Гран-при. Захару такое существование было в тягость. С его холерическим темпераментом спокойная, размеренная жизнь воспринималась как наказание. Ему хотелось уже завтра начать переворачивать мир наизнанку, крушить и доказывать всем свою исключительность. Он едва себя сдерживал тем, что каждый день старался уработаться до потери сознания. Да и то ежевечерне начинал жаловаться, что устал от неизвестности, и делиться опасениями, что мы доверились не тем и теперь нас попросту выперли из родной страны, и мы окончим свои дни, ковыряясь в грязи посреди штата Кентукки. А я подшучивал над ним и ждал человека, что привезет мне привет от Сомовой Юленьки. И он появился в конце октября. Когда целыми днями лились со свинцового неба дожди, хотя нам с Захаром уже хотелось снега. Но снег в субтропиках выпадает редко. Мы с Захаром ковырялись с утра в сломавшемся тракторе, нужно было запустить его до вечера — дядюшка Сэм сказал, что он понадобится ему на днях. Сам он уехал на какую-то местечковую ярмарку, и ждали мы его только к ночи. Причину поломки обнаружили достаточно быстро. Мне даже не пришлось напрягать свою «память»: топливный насос не желал запускаться. Я пошел в сарай поискать замену — у запасливого Батта при большом желании можно было найти и комплект ЗИПа для синхрофазотрона. А когда вернулся, увидел, что Захар о чем-то разговаривает с веселым мужиком в деловом костюме, чем-то похожим на Гаррисона Форда — мы недавно посмотрели-таки «Звездные войны». Рядом с нашим трактором стоял красный «Додж-Дарт». Приезжий что-то рассказывал, посмеиваясь при этом, а Захар хмурил брови. Заметив меня, гость раскинул руки: — Серхио, как я рад тебя видеть! — однако идти по размокшему от дождей двору не решился, побоявшись испачкать свои блестящие туфли. Я подумал тогда: «С чего это незнакомый человек настолько рад меня видеть?» Но, когда подошел ближе, он протянул руку и сказал: — Меня зовут Чарли Рассел. Я привез вам привет от Юленьки Сомовой и Валентина Аркадьевича Изотова. — Имена были произнесены по-русски — без акцента. — Я буду вашим техническим консультантом. Все, что касается организационной работы в этом проекте — можно свалить на меня. Я так устал ждать этой фразы, что даже не поверил сначала в то, что услышал. Рассел повторил, и только после этого я протянул ему руку: — И я рад, Чарли! Захар взял у меня из рук насос, бросил его под капот трактора; втроем мы пошли в дом. Вернее, мы с Майцевым пошли, а наш гость поехал на своем франтоватом «Додже». Спустя полчаса, попивая чай с пончиками (Сэм каждое утро начинал с приготовления двух десятков этих надоевших нам хуже горькой редьки пончиков), Чарли говорил: — Мне поручено создать такой механизм взаимодействия с главными фондовыми и валютными площадками, который бы позволил скрыть истинного владельца бумаг и кэша[25]. И я это сделаю. Мне только нужно время на подготовку. Месяца три, скажем. Есть несколько сложностей в техническом плане, но вроде бы с ними можно бороться. Насколько я понял, парни, управлять активами будете вы? — Не совсем так, — помня предостережения Павлова, возразил я. — Мы просто те, кто будет передавать вам инвестиционные распоряжения. — Зачем такая сложная схема? — спросил Чарли как бы сам у себя. — Наверное, тот, кто ее придумал, на что-то рассчитывал, — пожал плечами Захар. — Они же ничего в простоте не сделают — все с умыслом. — Чудные дела творятся в нашей синагоге, — вздохнул Чарли. — Трудно вот так работать, не зная толком, кто стоит за твоей спиной. Ладно, главное, деньгами нас не обидят, а если есть деньги, то в этой стране решить можно вообще все. Меня очень тревожило, каким образом к нему попали деньги от Павлова, и я просто об этом спросил. — Не волнуйся, Сардж, — ответил Чарли. — Я в этих делах не новичок. Первые пара сотен — просто наличка. Если речь зайдет о больших деньгах — мы найдем способы легализовать эти суммы. Рассел допил чай, поблагодарил нас за вкусные плюшки и сказал, что ему уже пора ехать. За окном опять собирался дождь; он боялся, что дорогу может размыть. Чарли оставил нам визитку, но пообещал звонить сам каждую неделю, чтобы держать в курсе дел. Еще он передал привет Сэму, с которым, оказывается, был знаком прежде. И вот здесь я испугался. Потому что в мозгу быстро выстроилась цепочка Рассел-Батт-Чайлдс-ФБР. Если бы в этот момент я не завязывал свои ботинки, стоя в соответствующей позе, он бы увидел мое выражение лица и наверняка потребовал бы объяснений. Если для отошедшего от дел Батта просьба старого приятеля по партийным делам дать приют двум юным лоботрясам могла показаться совсем не странной, то в случае знакомства Рассела с Чайлдсом и посвящения того в цель нашего прибытия — у ФБР непременно должны были бы появиться вопросы. — А вы, Чарли, с дядей Сэмом давно знакомы? — стоя вниз головой, изображая борьбу с неуступчивым узлом, спросил я. — Я с Сэмом? Да пару лет. Нас познакомил, — я напрягся, — его младший брат. Точно, вот как Сэм переехал сюда из Нью-Йорка, так Джимми все хотел нас познакомить, а вышло только спустя еще год.