Правда, яблоня похрустывает. Она давно усохла, а молния и вовсе рассекла ствол надвое. Яблок тут никогда-то не было, и дерево стояло, ни мертвое и ни живое. Как этот дом. Получается, Томас был здесь? Но почему он не помнит? Или помнит? Тогда каштаны стояли в цвету и пахло медом. Тяжелый запах, резковатый, куда хуже тех духов, что папаша из Тампески приволок, чтобы мать не ругалась. А она все равно ругалась. Она хотела не духи, а шубу. - Я с тобой! – Томас спешит, но не успевает. Фигура старшего брата будто растворяется в пыли, а на губах остается горький вкус обиды. Опять. А ведь Томас не маленький. И вообще, вот расскажет… не расскажет. Конечно, Берту попадет, но своих ведь не выдают. Не предают. Томас тоже хочет играть в разведчиков. А вместо этого останавливается посреди улицы, пытаясь понять, где он. Может, поэтому и не помнит? Душный запах цветущих каштанов не отпускал Томаса. А ступеньки… всего двенадцать. Надо же, угадал… выходит, сосчитал тогда? Давно. Дверь вот новая. Та, старая, была темной. …принеси розу Эшби, тогда и поверю, что ты и вправду взрослый, - Берт уже лежит на ветке, обхватив ее и руками, и ногами. Он собирается на ночную рыбалку, потому как все знают, что ночью рыбалка круче всего. Особенно у Дальних камней. А Берт знает, как к ним пройти. И Томас хочет с ним, но Берт не возьмет. - Я папе расскажу! - Ага, расскажи, - Берт почти падает, но в последний момент просто делает кувырок, будто обтекая ветвь. – Тогда и я расскажу. Думаешь, не видел, как ты за Бетти Грин подсматриваешь? - Неправда! Краснота поднимается снизу. И вовсе он не подсматривал. - Правда, правда… сиськи трогал? – деловито интересуется Берт. А Томас мотает головой. Он не подсматривал. Но кто виноват, что Бетти Грин имеет дурную привычку загорать нагишом? Нет, она, конечно, прячется, на берегу хватает укромных мест и местечек, но просто так получилось… - Потрогай в следующий раз. Мягкие, как булка. - Иди ты… - Я серьезно, Томми, ты молчишь и я молчу. Ходить к Дальним камням отец запрещал. Даже днем. А уж ночью и вовсе запирал дом, только Берт взрослый. И ничего не боится. Берт спустился по плющу. - А если я самой Бетти расскажу, что ты за ней подглядываешь? – на смуглой физии появляется предвкушение. – Представляешь, сколько писку будет? - Не надо. Я… я принесу. - Розу? - Розу. - Сегодня? – Берт все-таки спрыгнул на землю, приземлившись ловко, как кошка. А совесть сдавила горло Томаса. Он не виноват. Он был ребенком и не виноват. Но совести не докажешь, у нее свое представление о том, что есть вина. Томас ведь мог пожаловаться родителям. И Берта бы выдрали. Заперли. Сделали бы что-то, что помешало пойти к тем самым камням… пойти и не вернуться. - Сегодня, - ответил Томас шепотом. Память разворачивалась. А дом молчал. И Томас, постучав в дверь, присел на ступеньки. Слегка было жаль костюма, который непременно изгваздается в пыли, но память… она, оказывается, хранила многое. Траву. Пыль. Стрекот кузнечиков. И то, знакомое уже, ощущение чужого взгляда. Оно появилось еще там, на аллее… - Привет, - дверь все-таки открыли, и на пороге появилась Уна. Босая. И в длинном цветастом платье, которое было все равно слишком коротким для нее. Подол заканчивался где-то над щиколотками, позволяя разглядеть и узкие ступни с аккуратными пальцами, и косточки над ними, острые и темные. Щиколотки цвета гречишного меда. - Привет, - на нее было приятно смотреть. И на платье это, желтая ткань, мелкий цветочек. Кружево по подолу узкой полосой. - Кофе хочешь? – Уна протянула кружку. И села рядом. - Замерзнешь. Она лишь пожала плечами. Вытянула ноги. - Откуда? Белый шрам начался над щиколоткой и поднимался выше, исчезая под подолом чужого платья. А теперь стало очевидно, что шилось оно не на Уну. - Что? А… как-то на стекло упала… неудачно. - Этот твой… - Этот мой, - согласилась она и сделала глоток. – Тогда он еще казался нормальным. И потом утешал. Бинтовал. Я думала, шить придется, но как-то оно само заросло. Только шрам получился грубым, заметным. - Как его убили? И… он был уже мертвым, когда… ну… голову… - Понятия не имею. Сегодня прибудут эксперты, пусть они и выясняют. - А ты… сюда? - Да. - Ника проверить? - Вроде того. Рукава у платья были короткими и пышными, они собирались над локтями, и худые руки Уны торчали из них. На коже выделялась россыпь мелких шрамов. - А это… - Драконы, - Уна погладила запястье. – Это Сапфира. Она много болела, была капризной и вредной. Вредной так и осталась… малышня часто ранится. Или ранит друг друга. Или вот егерей. Дети же. Она сказала это спокойно, будто и вправду ничего удивительного. Дети же.