— Конечно, нет, — соврал он. — Ладно… Володь, у меня сегодня дела, поэтому созвонимся как-нибудь на днях, хорошо? Ольга отключилась. Рябцев вздохнул, убрал телефон и с мрачной задумчивостью затарабанил пальцами по рулю. Значит, домой. В этом был плюс — Вика успокоится окончательно. Два дня подряд дома. История с его ночным отсутствием в прошлом. Был и существенный минус. Рябцев знал, что будет думать об Ольге — весь вечер, вплоть до момента, пока его не сморит сон. Бегин сидел один в темной кухне и пил. Проезжавшие где-то внизу машины бросали отблески фар на потолок — ползущие полосы света проползали вдоль противоположной, выложенной старой потрескавшейся плиткой, стены, на секунду прорисовывая силуэт Бегина, и исчезали за холодильником, словно проваливаясь в темную яму. Пепельница наполнилась быстро. Бегин вышвырнул ее содержимое в переполненное от окурков, пивных бутылок и прочего мусора ведро под раковиной и плюхнул назад на стол, чтобы тут же закурить снова. Бегин был как в тисках, и даже после бутылки коньяка — когда сознание затуманилось настолько, что иногда, окидывая тусклым взглядом пустую погруженную в темноту комнату, он не сразу понимал, где находится — они не отпускали. Голову словно сдавливало с двух сторон, блокируя разум и изматывая нервную систему. И без того искалеченную много лет назад. Бегин проснулся здесь же, на кухне. В голове стучали отбойные молотки, словно кто-то изнутри стремился прорваться наружу. Но боли не было. Лишь отчаянная пульсация, которая рождалась в затылке, набирала полную силу в висках и опускалась вниз, затихая где-то в районе скул. Во рту словно кошки нагадили. В голове проплывали какие-то ленивые образы. Мозг еще крепко спал. На столе воняли липкие темные бесформенные пятна пролитого пойла. Кошмаров не было. Но… Бегин закатил глаза и, стиснув зубы, потянулся к сигаретам. Ночью ему показалось, что Лена была здесь. За дверью кухни, он словно видел ее силуэт в темноте единственной жилой комнаты этой дыры. Пьяное сознание пририсовало все остальное. Ее теплый и чуть грустный взгляд. Ее губы и горькая улыбка. Бегин почти лежал, взгромоздив локти, на столе. И он что-то говорил Лене. — Каждый боится смерти, — непрестанно куря, пьяно бормотал Бегин. — А все потому, что он боится жизни. Правильно? Ты ведь знаешь… Человек боится ощутить эту драную жизнь вокруг во всей ее полноте, потому что это… страшно. Она давит. Десятки голосов, шум соседей, звук машин. Хор клаустрофобов в голове. Они визжат и перебивают друг друга. И не затыкаются ни на секунду. Наше тупое сознание не может этого выдержать. И все мы бежим от жизни. Она ведь такая… неизвестная и опасная. Кто-то в работу. Кто-то в телевизор или интернет. Кто-то в секс. А кто-то сюда, — Бегин усмехнулся, поднимая стакан с пойлом и салютуя им Лене. — Личный наркотик, чтобы в придуманном домике жилось тепло и уютно. Рождаться в муках, а потом выкопать нору, забраться в нее с головой и слушать хор клаустрофобов до тех пор, пока не придет старая сука. И старая сука открывает ему тупые бессмысленные глаза, и он вдруг впервые в жизни видит перед собой эту самую жизнь, которая была в нем и вокруг него всегда. Понимает, что никогда не жил. И начинает выть от ужаса и тоски, что то, что он только что обрел, пришло на секунду, чтобы исчезнуть вместе с ним навсегда. Ты ведь знаешь, а, Лен? Ты все знаешь… Какая тварь придумала все это? Потом Бегина рвало в туалете, куда он еле доковылял, разбивая плечи о дверные косяки. Затем он плакал, понимая, что Лены в квартире нет и не было. Пил, курил и плакал. Если бы у Бегина был пистолет — прямо сейчас пустил бы себе пулю в лоб. Это была главная причина, по которой следователь не брался за оружие — кроме обязательных стрельб два раза в год — последние 11 лет. А еще, кажется, он молил Лену — которая уже ушла, но которую он чувствовал с пьяной реалистичностью где-то здесь, рядом — простить его. Бормотал заплетающимся языком слова любви и прощения, глотая мокроту и слезы, пока мозг не отключил его прямо здесь, за столом. Была суббота. Бегин с трудом вспомнил это, выволакивая одеревеневшее тело из-за стола. Можно было послать все к чертовой матери и не выбираться из этой клетки в душный и бессмысленный мир снаружи. Но в этот день ему предстояло поговорить с психологом. Очередной сеанс через интернет. Условие, на которое он согласился, отправляясь в Домодедово. Бегин легко выдержал часовой разговор. Голова почти не соображала, и он наслаждался этим ощущением пустоты. А язык что-то говорил доку — психологу по другую сторону дисплея ноутбука. Покончив наконец с единственным делом на сегодня, Бегин закрыл ноутбук. В голове всплывали события минувшей ночи. Было грустно, гадко и не хотелось делать в этой жизни больше ничего. Бегин поплелся на кухню и выудил из холодильника единственную бутылку пива. Он равнодушно смотрел на пустые полки, сообразив, что в другом состоянии был бы поражен тем, сколько вчера выпил. Два пакета, которые он едва дотащил от ближайшего супермаркета. Реальность вернулась в виде фотографий на стене. Два десятка самых разных снимков, сделанных с различных ракурсов. Машины с пулевыми отверстиями в кузове. Залитые кровью салоны. И трупы людей. Бегин доковылял до стены, которую собственноручно украсил этими свидетельствами человеческого безумия. Делая глоток ледяного пива, он устало смотрел на снимки. И мрачно вздохнул, поняв, что убежать не получится. Отравленный ночью мозг сам возвращал его к банде ДТА. Бегин уселся у противоположной стены, уперевшись спиной в ее холодную поверхность. Хорошо, пусть будет так. Константин и Наталья Пыжовы. 79-й километр трассы М-4. Супругов изрешетили из двух стволов и похитили только сотовый телефон. Григорий Африн. Ночной грузчик возвращался домой в Тульскую область с Северо-Запада Москвы. Пропали банковская карта, которая за пролетевшие с того дня недели никак не проявила себя, и планшетный компьютер. Который «проснулся» вчера в подмосковном Королеве менее чем на минуту, чтобы затем немедленно отключиться снова. Скорее всего, теперь навсегда. Егор Сергеев. Убит на Рязанско-Каширском участке трассы М-4. Артем Василенко и Евгений Лыжин, убиты неподалеку от развязки, соединяющей М-4 с ММК, Московским малым кольцом… Бегин невольно вернулся к фотографии поверженного Сергеева, лежащего на траве в обочине — он не добежал до спасительной лесной полосы всего несколько метров. Всем нутром Бегин чувствовал, что Сергеев здесь — ключевое звено. Неважно, что ничего подозрительного в его связях, контактах и бизнесе установить не удалось. Бутылка опустела. Бегин тяжело поднялся и двинулся на кухню. Залил из-под крана и включил крохотный электрический чайник, которого хватало от силы на две кружки. Зато закипал он быстро. Насыпая в кружку кофе и сахар, Бегин думал о Сергееве. Прокручивал в голове все, что знал о нем. Все, что всплывало вокруг его истории. Мать. Кафе теперь «Каламбур» принадлежит ей. Проблемы. Невеста Наташа говорила, что Сергеев упоминал о проблемах в бизнесе. Проверка показала — никаких проблем с поставщиками и кем угодно еще, с кем мог соприкасаться Сергеев по делам, не было. Так что это были за проблемы? Наркотики. Сергеев, если верить Наташе, пытался заглушить этим стресс. Какой стресс, стресс от чего? Неизвестно. Смотри пункт номер один — проблемы. Бегин остановился на Наташе. Прикинул, что нужно копнуть ее связи. С кем общалась, как о ней отзываются соседи, где работала раньше, вся ее история. Ведь только с ее слов Бегин и слышал о проблемах и стрессах в жизни Сергеева. Что еще? Участковый. Кафе «Каламбур» пользовалось неплохой репутацией. Это был не притон. Ничего более конкретного участковый инспектор Латыпов не знал, потому что, к сожалению, заступил на участок всего полгода назад и не успел как следует… Бегин застыл. Чайник закипел и щелкнул, пыхтя паром из носика, но Бегин не заметил этого. Он напряженно обдумывал догадку, вспыхнувшую в голове только что. Участковый, который обслуживал территорию, где располагается кафе «Каламбур». Полгода назад он был убит. Латыпова прислали именно на его место. Убийство полицейского так и не было раскрыто. А что, если…? Глава 11 Несколько часов Бегин занимался лишь тем, что пил кофе, пытаясь протрезветь и вернуть ясность мысли, курил и думал. Затем принял душ, смывая с себя остатки ночных бдений на кухне. И отправился в УВД Домодедово. Пошел пешком — дергать Рябцева он не стал — нужно было сначала убедиться, что дергать опера действительно имело смысл. Несмотря на выходной, в городском управлении полиции царила будничная суматоха. На парковке, подъезжая и уезжая, мелькали машины — с опознавательными знаками и без, в дежурке толпились люди, по коридорам сновали сотрудники. Особый режим, согласно которому рабочий день длился 12 часов, а выходные отменялись до особого распоряжения, действовал здесь уже больше месяца. Проходя по коридору, Бегин на секунду остановился у мемориальной доски с фотографиями погибших при исполнении сотрудников. Быстро нашел глазами самое последнее, свежее фото. Короткая стрижка, волевая челюсть и профессиональный, выработанный за годы службы, цепкий взгляд. Аркадий Васильевич Зубов, майор полиции. Бегин поднялся в кабинет, снял трубку и запросил материал по убийству Зубова. Оперативно-розыскное дело было в отделе убийств, уголовное — в отделе Следственного Комитета по Домодедово. Дело было открытым, и доступ ко всем материалам Бегину сейчас никто не дал бы. Но ему было достаточно и короткой справки с основной, поверхностной информации. Через полчаса он достал сотовый и набрал Рябцева. — Приезжай в управление. Я кое-что нашел. Рябцев не был в восторге от этого, уже раскатав губу, что субботу удастся провести дома. Хотя, с другой стороны, был и плюс — можно было отвлечься. При Вике он испытывал постоянное чувство тревоги: мысли постоянно возвращались к Ольге, и, глядя на Вику, Рябцев не мог выглядеть естественно, как всегда. К тому же, нужно было фильтровать все свои слова согласно легенде, по которой он дважды за эту неделю проводил ночи в рейдах на трассе — и в любой момент это может повториться. Бегин уже был снаружи. Как только машина Рябцева тормознула на парковке перед УВД, следователь уселся рядом и бросил: — Опорник на Текстильщиков. — И тебе доброе утро, — проворчал Рябцев, трогаясь с места и выезжая за ворота управления. — «Как поживаешь?» «Нормально, а ты?» «Да все ништяк, спасибо что спросил». — Я кое-что нашел. — Зачем в опорник? Опять про Сергеева расспрашивать? Сань, ты не обессудь, но мы только время теряем. Ну, курил он анашу, и что дальше? Хочешь проверить, имеет это какое-то отношение к нашим баранам или нет, нужно Печатника ловить. — Что ты знаешь про убийство участкового? — Что? — не сразу сообразил Рябцев. — А, погоди. Ты про Зубова? Который полгода назад…? Он-то здесь при чем, ё-моё? — Я сегодня думал об этом… — Вот даже не сомневался ни разу, — язвительно ввернул Рябцев. — …Про Сергеева, про анашу, про это его кафе. Вспомнил про участкового. Он никак не помог, потому что толком не знал Сергеева. Работает всего полгода на участке. Раньше территорию обслуживал майор Зубов. Но полгода назад его убили. — Я так-то в курсе. Я в подвале сидел все это время, но не в танке же. — Сейчас кое-что проверил, — продолжал Бегин. — Зубова расстреляли. Пятнадцать выстрелов. Марку и тип оружия установить так и не удалось. Криминалисты в отчете предположили, что это был либо импортный редкий образец, либо, как вариант, кустарный ствол. Самодельный пистолет или переделка из травматика. Рябцев лениво слушал, ожидая, что будет что-то еще, но Бегин замолчал. Рябцев пожал плечами и готовился уже ляпнуть что-нибудь язвительное снова, но вдруг осекся и уже другими глазами покосился на Бегина. — Ты за ствол зацепился? — Майор обслуживал участок, где находилось кафе «Каламбур». Убивают участкового, а через полгода расстреливают и хозяина кафе. Заключения криминалистов по стволам — почти одинаковые, как под копирку. Как думаешь, стоит проверить? Рябцев промолчал. Участковый пункт полиции находился на пересечении двух, продирающихся сквозь наступающий со всей стороны лес, тихих улочек на самой окраине Домодедово. Гостям повезло — они застали капитана Латыпова, который как раз собирался уходить на обход участка. — Зубов? — удивился он. — Вы той историей заинтересовались? Надо же… Думаете, это как-то связано с последними, так сказать, событиями? — Вы нам скажите. — А я что? Мы с Зубовым, к сожалению, почти не были знакомы. Виделись на больших заседаниях по линии МОБ в областном главке, пару раз на коллегии… — Вы разве не в Домодедово служили? — Кто вам такое сказал? Я полгода здесь всего. Рассказывал же вроде, нет? Меня в Домодедово из Раменского перевели. Я там семь лет отпахал. Участок наизусть знал. А тут все с нуля начинать… — А кто может о самом Зубове рассказать? — Да давайте к шефу зайдем, он вроде здесь был. Руководитель участковых, хриплый пузатый майор по фамилии Богданов, вздохнул и покачал головой: — Зубов-Зубов… Мы с ним ведь десять лет работали. Даже не верится, что столько времени… Аркадий Зубов был отличным участковым. У него был непререкаемый авторитет. Как среди коллег, так и среди жителей. Непререкаемый! — Богданов говорил, словно читал напичканный штампами и дежурными фразами циркуляр. — Зубов обладал настоящим даром. Он примирял родственников и соседей, которые годами, бывало, враждовали. Зубов был, как говорится, участковым от бога. И за годы работы к нему все чаще обращались, видя, что он из тех, кому не все равно.