Сидящая напротив миловидная брюнетка Милли Джонсон молча смотрела на него. Девочка Миньон спала, положив голову ей на колени. Лулу, по соседству, прямо кипела от злости. Он бросил на нее косой взгляд. От гнева ее лицо стало в один тон с волосами. — Ну, ты у нас крутой, — сказала Лулу. Игрок уставился себе под ноги. Нолан спрятал кольт и засунул в рот сигару. Достав часы-луковицу, он щелчком открыл их. Чиркнул спичкой и посмотрел время. Вздохнув, убрал часы и глянул в направлении, куда удалился Джейк. Там было тихо. — Что бы ему не поссать на воле, как нормальному мужику, — сказал Нолан. И закурил сигару. Джейк стряхнул росу со своего бутона и стал застегивать штаны. Развернувшись назад к дилижансу, он увидел свисающую с соседнего дерева веревку. Прежде ее вроде не было, но сейчас веревка отчетливо проступала в ярком лунном свете. Джейк шагнул ближе и потянул. Это была умело завязанная петля висельника. Кто-то здесь болтался, и, судя по крови на петле, подсохшей, но не запекшейся, совсем недавно. Может, вчера или прошлой ночью. Он скользнул рукой по веревке и почувствовал жжение в ладони. — Ах-х-х. Отдернув руку, он пососал ранку. Едва Джейк отступил в сторону, нечто вроде громадного паука скакнуло на веревку с соседней ветки и спустилось туда, где кровь впиталась в пеньку. Паучье отродье жадно присосалось к свежему пятну. Оно стало меняться. Раздувшись, свалилось с веревки, свернулось на земле клубком — и вновь изменилось. Когда трансформации завершились, оно быстро метнулось в лес. Джейк ничего не заметил. Он продолжал идти, и, когда просвет уже замаячил в нескольких шагах и он практически вынырнул из леса на дорогу, выросшая как из-под земли тень заслонила ему дорогу. Джейк раскрыл рот, чтобы крикнуть, но не успел. Нолан зевнул. Черт. Он едва не заснул. Или заснул. Он отшвырнул потухший окурок, достал новую сигару и спички. Вытащил часы-луковицу, чиркнул спичку и поднес ее к циферблату посмотреть время. Громадная ручища с ногтями, напоминавшими когти, схватила его, потушив спичку и раздавив часы и пальцы Нолана. Хруст исковерканных часов и пальцев был очень громким, а короткий вопль Нолана еще громче. Потом настала очередь пассажиров. II После, в самую глухую ночную пору, когда луна целиком скрылась за темными облаками, а звезды подернулись слепой пеленой, запоздалый дилижанс из Сильвертона прикатил в Мад-Крик с кучером, закутанным в пончо и в глубоко надвинутой шляпе. Ни один пассажир не вышел из дилижанса. И его никто не встречал. Очевидцем прибытия, задержавшегося по меньшей мере на день, был лишь кучер. Перепуганные лошади храпели и вращали глазами. Кучер освободил заржавленный тормозной рычаг и отпустил поводья, коснувшиеся земли легко, как пыль. Он прошел к задней части дилижанса и открыл крышку багажного отделения. Длинный деревянный ларь углом выступал наружу. Кучер легко подхватил его на плечо. И, будто ларь весил не больше вязанки хвороста, бегом припустил вдоль улицы к конюшне. Маленькие, быстро опадающие песчаные вихри клубились за его сапогами. Скрипнули и умолкли дверные петли. Тишину нарушали только фырканье запряженных в дилижанс лошадей и далекие раскаты грома за чернеющими лесистыми просторами Восточного Техаса. Часть 1 Преподобный И он не знает, что мертвецы там… Книга Притчей Соломоновых, 9:18 Глава первая (1) Всадник спустился с предгорий: высокий, тощий проповедник в запыленной одежде, на буланой кобыле с гноящейся от долгой скачки и трения о седло спиной. И человек, и лошадь по виду с трудом держались на ногах. Всадник был в черном с ног до головы, за исключением пропыленной белой рубашки и блестящего серебристого военно-морского кольта 36-го калибра за черным кушаком. Как у многих, несущих слово Божие, его лицо было суровым и бесстрастным. Но за обликом сквозило нечто, едва ли подобающее служителю Господню. У него были холодные голубые глаза убийцы — глаза того, кому случалось хорошо разглядеть слона вблизи. На свой лад он и был убийцей. Многие пали от грома его 36-го, и последнее, что им доводилось видеть, — темный густой дым из жерла сверкающего револьвера. По убеждению Преподобного, каждый из них заслужил удар карающего меча, и то было по воле Божьей. А он, Джебидайя Мерсер, избран разящей дланью Господней. Или так, по крайней мере, выходило. Джеб часто обращался к своей пастве так: «Братия, я искореняю грех. Я праведная рука Господа нашего, и я искореняю грех». Иногда ему случалось усомниться в своей праведности. Но, взяв надежное правило гнать ненужные мысли, он заглушал их собственным пониманием Божьего промысла. Едва занимался день, а Джеб уже медленно, утомленно держал путь в сторону Мад-Крика. Утро вспорхнуло дыханием прохладного ветра и симфонией птичьих голосов. С вздымавшегося над городом бархатно-зеленого взгорья Джеб, точно святой столпник, глянул вниз — на простые дощатые строения, обрамленные густым лесом. И перекати-полем закатилась привычная мысль: чертовски прекрасные угодья Восточного Техаса, долгожданный дом. Надвинув на глаза широкополую шляпу, Преподобный направил буланую вниз, к Мад-Крику, ниве для семян его священной миссии. (2) Он въехал в город неторопливо, скорее как настороженный стрелок, чем праведный вестник Божий. Подъехав к конюшне, он спешился и оглядел вывеску, гласившую: «КОНЮШНЯ И КУЗНЯ ДЖО БОБА РАЙНА». — Чего надо? Отведя взгляд от вывески, он узрел перед собой голого по пояс паренька в мятой шляпе и вытянутых подтяжках, едва удерживающих шерстяные штаны. Вид у паренька был скучающе-угрюмый. — Если не слишком тебя побеспокою, то хотел бы почистить лошадь. — Шесть монет. Вперед. — Я прошу почистить, а не вымыть с мылом, мелкий ты жулик. — Шесть монет, — протянул руку паренек. Преподобный залез в карман и шлепком поместил монеты в протянутую ладонь. — Как тебя звать, сынок? Чтобы знать наперед, кого здесь сторониться. — Дэвид.