По улице шел человек: быстро, но странной походкой, словно болел рахитом. Поравнявшись с салуном, он подергал засов, приделанный снаружи вращающихся дверей. Засов не поддался. Солнце полностью вылезло, и волна света пронеслась по улице. Когда она попала на человека у салуна, тот негромко взвизгнул. От его рук и макушки начал струиться дымок. Он дернул засов сильнее. Рука оторвалась от плеча и вывалилась из рукава. Пальцы все еще крепко сжимали засов, и рука повисла на нем, обескровленная и белая. Человек мгновение таращился на нее, затем оставшейся рукой отцепил от замка и засунул в глубокий карман накидки. От локтя до сустава она осталась торчать наружу. Человек быстро заковылял дальше, пробуя по пути каждую дверь. Дойдя до половины улицы, он рухнул вниз лицом. Преподобный ринулся вниз по лестнице. (2) Подбежав к упавшему, Преподобный склонился над ним. Тело дымилось. Рука, торчащая из кармана, была дряблой, как обвисший член. Постепенно она выскользнула из кармана на землю. Без особого восторга Преподобный прикоснулся к шее игрока, нащупывая пульс. Пульса не было. На ощупь плоть была странной: пахнущая гнилью кожа липла к пальцам, как плесень. Он быстро отдернул руку и вытер пальцы о землю. Внезапно кто-то взял его за плечо. В один миг Преподобный был на ногах, разворачиваясь и выхватывая из-за кушака свой кольт. Дуло взведенного револьвера уперлось в нос престарелого господина, которого он встретил в кафе с прекрасной женщиной, напомнившей ему сестру. Сейчас она стояла рядом, широко распахнув глаза и рот. — Ого! — произнес пожилой господин. — Мы такие же добрые самаритяне, как и ты. Увидели, как он упал. Боже, но ты скор. Преподобный отвел назад руку с револьвером и отпустил курок. Пока старик скрылся из поля зрения, чтобы обследовать тело, он получил возможность рассмотреть женщину. Ее красота превосходила все представления. Господь не переставал его испытывать. Он перевел взгляд на старика, который, как перед этим он сам, коснулся тела и вытирал пальцы о землю. — Самая дьявольская штука, что мне довелось видеть, — сказал старик. — Воняет так, будто мертв уже неделю. — Он шел, — сказал Преподобный. — Знаю, сынок, не волнуйся. Говорю же, мы видели, как он упал. Тело уже превратилось в совершенную мерзость. Оно дымилось, и его отдельные части полностью разложились, утонув внутри одежды. С головы слезла плоть, обнажив череп. Но теперь и он пошел пузырями. Старик поднялся. — Ждите здесь, — сказал он. — Я скоро. — И устремился через улицу к лечебнице. — Не поздновато ли? — сказал вслед Преподобный, но старик проигнорировал замечание. — Он доктор, — пояснила женщина. Преподобный покосился на нее, снова на старика, который отпер лечебницу и исчез внутри. — И к тому же мой отец. Обернувшись, Преподобный сумел только выдавить: — О! Он пялился на нее и ничего не мог с собой поделать. Отвести взгляд было выше его сил. Вернулся доктор с тачкой и парой лопат, одну из которых вручил Преподобному. — Это еще зачем? — спросил тот, перехватывая лопату одной рукой, пока второй засовывал на место револьвер. — Грузи его в тачку, приятель, и старайся зачерпывать поменьше грязи, — сказал доктор. Доктор подцепил лопатой студенистую массу, растекшуюся поверх воротника трупа и некогда исполнявшую роль шеи. От тела почти ничего не осталось: целым сохранился только облезший череп, вокруг которого в лужице плавали остатки волос. Мухи облепили останки, как рассыпанный на пудинге изюм. Помедлив немного, Преподобный начал грузить труп в тачку. (3) Помахав, чтобы прогнать мух, доктор повез тачку с гнусной жижей и замаранной одеждой к себе в лечебницу. Его дочь и Преподобный шли следом. Миновав приемную и небольшой коридор, они свернули направо. Здесь было темно. Доктор зажег лампу и посильнее открутил фитиль. Они оказались в лаборатории. Посредине стоял длинный стол. Вдоль стен располагались стеллажи с множеством стеклянных колбочек, пробирок и прочих сосудов. Часть из них содержали разноцветные жидкости. На столике у стены — микроскоп и различные инструменты. Окна плотно занавешены темно-синей тканью, так что нельзя судить, день снаружи или ночь. Доктор заметил, как Преподобный осматривается. — Люблю уют, — сказал он. — Так как ваше имя? — Преподобный Джебидайя Мерсер. Извините, что не подаю руки. — Равно и вы меня. Руки можно помыть в раковине. Это моя дочь, Эбби, а я Док Пикнер. Местные чаще зовут меня Док. — Рад знакомству, — сказал Преподобный, но при мысли о сопутствующих обстоятельствах смутился. — Док, вам случалось прежде такое видеть? Док покачал головой. — Папа, а это не может быть форма проказы? — спросила Эбби. — Нет. Ничего общего… Боже, да вы только взгляните. Похоже, он мертв несколько недель, однако мы видели обратное — как он шел. — Если это болезнь, мы все рискуем заразиться, — сказал Преподобный. — Только не я, — воскликнула Эбби. — Я его не касалась. Это вы и отец. — Ишь, как всполошилась, — сказал Док. — Мойте руки — вон там, и потом я обработаю их химикатом. Преподобный последовал его совету. Эбби плеснула свежей воды из кувшина в рукомойник. Когда он закончил и вытер руки полотенцем, Док облил их препаратом и оставил подсыхать. — Ну вот, — сказал он, — отчего бы вам обоим не расположиться поудобнее в приемной? Можно пока сделать кофе, а я уложу эту гадость на стол, умоюсь и составлю вам компанию. — Папа, тебе точно не нужна помощь? — спросила Эбби. — Абсолютно. Вдвоем они вернулись в комнату, что выходила на улицу, и Эбби развела огонь в небольшом дровяном очаге. Чтобы не было так жарко, она открыла входную дверь, но, несмотря на раннее утро, воздух снаружи успел раскалиться. Пока она наливала воду и насыпала кофе, Преподобный подметил, что при всем видимом апломбе ей не удавалось унять дрожь в пальцах. И не удержался от комментария. — Ну вот, попалась, — призналась она. — Я-то надеялась, что профессиональное самообладание мне не изменит. Преподобный вытянул вперед руку, которая слегка подрагивала. — Не вы одна, — сказал он. Улыбка в ответ была очень славной. — Я сталкивалась со смертью с самого детства, — сказала Эбби. — Когда твой отец доктор, это неизбежно. Уже в юности я стала при нем сестрой. Так что, когда мама заболела, мы вместе пытались ее спасти — но не смогли. Однако такое вижу впервые. — Вот и я. Когда кофе сварился, она достала из ящика стола чашки, налила себе и Преподобному. Принимая протянутую чашку, он уловил аромат ее тела, и тлеющий в чреслах проклятый огонь вспыхнул с новой силой. Облегчение смешалось с разочарованием, когда она отодвинулась. Эбби присела на край стола, свободно скрестив ноги под длинной юбкой. Преподобный счел это одним из самых сексуальных движений, какие он когда-либо видел. Прихлебывая кофе, она разглядывала его поверх ободка чашки. Он в свою очередь не мог отвести глаз. — Преподобный, у вас что-то на уме, кроме кофе? — спросила она. — Извините. Вы очень привлекательная женщина. — Да. Я слышу это от каждого мужчины в городе. Думала, вы сочините что-нибудь новенькое. — Вряд ли я сумею. — Но вы так и не ответили на мой вопрос. Что-то есть у вас на уме, Преподобный?