Тридцать лет, одежда заурядная, вид неухоженный. Черный цвет выбран, чтобы оставаться незаметной. Легкая дрожь в руках — побочный эффект лекарств, которые она принимала, психотропных или антидепрессантов. Обкусанные ногти и поредевшие брови говорили о непроходящем тревожном состоянии. Бессонница, головокружения, время от времени панические атаки. Для такой патологии не имелось названия. Но психолог видел десятки людей, подобных Ханне Холл: у всех был такой вид, будто через мгновение они провалятся в бездну. Тем не менее Пьетро Джербер был не вправе лечить взрослую женщину, это не входило в его компетенцию. Как и сказала Тереза Уолкер, он должен поговорить с девочкой. — Ханна? — окликнул он тихо, чтобы не напугать ее. Женщина резко обернулась. — Да, это я, — подтвердила она по-итальянски без малейшего акцента. У нее были изящные черты. Никакой косметики. Мелкие морщинки в уголках голубых глаз, невероятно грустных. — Я ждал вас к девяти, — сказал Джербер. Женщина подняла руку, взглянула на маленькие пластмассовые часики. — И я ожидала, что вы придете к девяти. — Тогда извините за преждевременный приход, — улыбнулся Джербер. Но Ханна оставалась серьезной. Психолог понял, что она не уловила иронии, но решил, что, хотя женщина и говорит по-итальянски правильно, все-таки существует некий языковой барьер. Джербер прошел вперед, порывшись в карманах, отыскал ключи и открыл центр. Войдя, скинул мокрый плащ, включил свет в коридоре, прошелся по комнатам, проверяя, все ли в порядке, заодно показывая путь необычной пациентке. — Как правило, по утрам в субботу здесь никого не бывает. Он и сам должен был находиться в Лукке, в гостях у друзей, вместе с женой и сыном, но пообещал Сильвии, что они туда поедут на следующий день. Краем глаза заметил, как Ханна сплюнула в мятый бумажный платок, потушила там окурок и все вместе положила в сумку. Женщина покорно следовала за ним, не говоря ни слова, стараясь сориентироваться на обширном мансардном этаже старинного дворца. — Я решил принять вас сегодня, чтобы избежать лишних вопросов относительно вашего присутствия здесь. — или чтобы она не чувствовала себя неловко, подумал Джербер, но не стал этого говорить. Обычно во всех комнатах резвились дети. — Чем именно вы занимаетесь, доктор Джербер? Тот завернул манжеты рубашки на рукава оранжевого пуловера, обдумывая наименее сложный вариант ответа. — Наблюдаю несовершеннолетних с различными психологическими проблемами. Некоторых мне поручают судебные органы, но иногда родители сами приводят сюда своих детей. Женщина промолчала. Так и стояла, вцепившись в свою сумку; Джербер подумал, что Ханна его боится, и решил создать непринужденную обстановку. — Выпьете кофе? Или вы предпочитаете чай? — предложил он. — Чай, пожалуйста. Два кусочка сахара, если вас не затруднит. — Сейчас принесу, а вы пока располагайтесь в моем личном кабинете. Он указал на одну из двух дверей в конце коридора, единственную открытую. Но Ханна направилась к той, что располагалась напротив. — Нет, не туда, — вскричал Джербер торопливо, даже немного резко. Ханна застыла на месте. — Извините. Эту комнату не открывали три года. Кабинет улестителя детей, расположенный под самой крышей, был уютным и приветливым. Скошенный вправо потолок, стропила на виду, дубовый пол, камин, облицованный камнем. Большой красный ковер, усеянный деревянными и мягкими игрушками, жестяные коробки, полные карандашей и цветных мелков. На раздвижных полках научные труды соседствовали со сказками и раскрасками. Кресло-качалка сразу привлекало внимание маленьких пациентов, именно туда они охотно садились на время сеансов. Дети не замечали, что в кабинете не хватает письменного стола. Психолог сидел в офисном кресле из «Икеа», обитом черной кожей, с классической отделкой под палисандр, а рядом притулился столик вишневого дерева, на нем — метроном, запускавшийся на время гипноза, блокнот, авторучка и фотография в рамке, которую Пьетро Джербер всегда клал изображением вниз. Больше в комнате не было никакой мебели. Когда Джербер вернулся к Ханне Холл с двумя дымящимися чашками, куда уже был насыпан сахар, та стояла посреди кабинета, оглядываясь вокруг и прижимая к себе сумку: явно не знала, куда ей сесть. — Простите, — спохватился психолог, вдруг поняв, что она стесняется садиться в кресло-качалку. — Подождите секунду. Он поставил чай на столик и вскоре вернулся с обитым велюром креслицем, которое позаимствовал из зала ожидания. Ханна Холл уселась. Спина прямая, ноги сдвинуты, руки, сжимающие сумку, по-прежнему сплетены на животе. — Вы замерзли? — спросил Джербер, протягивая ей чай. — Конечно замерзли, — сам ответил на свой вопрос. — По субботам отопление не включают. Но мы это быстро исправим… Он подошел к камину, стал укладывать дрова, собираясь разжечь хороший огонь. — Если хотите, можете курить, — разрешил он, ведь, по его представлениям, Ханна не могла обойтись без курения. — Другим моим пациентам я не разрешаю курить, пока им не исполнится по крайней мере семь лет. И снова шутка Джербера повисла в воздухе. Ханна, которая только и ждала позволения, тотчас же закурила сигарету. — Значит, вы австралийка, — подкладывая бумагу под поленья, заметил психолог, просто чтобы завязать разговор и понемногу создать доверительную атмосферу. Женщина кивнула. — Я никогда не был в Австралии, — добавил Джербер. Он взял спичку из коробка, стоявшего на полке, зажег ее и поместил в середину маленького штабелька. Потом нагнулся и подул на огонек, тот через несколько секунд разгорелся на славу. Наконец, выпрямившись, он с удовлетворением взглянул на дело своих рук. Обтер ладони о вигоневые штаны и уселся в свое кресло. Ханна Холл все время следила за ним взглядом, словно бы изучала его. — Сейчас, наверное, вы будете меня гипнотизировать? — спросила она натянуто. — Не сегодня, — успокоил он ее, улыбаясь. — Сегодня проведем предварительную беседу, чтобы лучше узнать друг друга. На самом деле он должен был окончательно решить, брать ли на себя эту пациентку. Он пообещал Уолкер, что проведет курс лечения, только если сможет рассчитывать на результат. А это зачастую зависит от предрасположенности субъекта: на многих гипноз вообще не оказывает никакого действия. — Чем вы занимаетесь? — сразу же спросил Джербер. Казалось бы, ерунда, но для пациента такой вопрос часто оказывался самым трудным. Как на него ответить, если твоя жизнь пуста. — Что вы имеете в виду? — подозрительно переспросила Ханна. — У вас есть работа? Или была? Как вы вообще проводите дни? — постарался он упростить задачу. — У меня есть сбережения. Когда деньги кончаются, я перевожу что-нибудь с итальянского. — Вы очень хорошо говорите, — с улыбкой похвалил он. Знание языков предполагает способность открываться навстречу другим и предрасположенность к постоянному приобретению нового опыта. Но Тереза Уолкер сказала, что вокруг Ханны никого нет, она даже мобильником не пользуется. Такие пациенты, как Холл, заключены в своем маленьком мирке и все время повторяют одни и те же привычные действия. Интересно было бы узнать, каким образом эта женщина, кроме английского, так хорошо изучила итальянский. — Вы какую-то часть жизни провели в Италии? — Только детство, меня увезли отсюда, когда мне было десять лет. — Вы переехали в Австралию с родителями? Ханна помедлила, прежде чем ответить. — По правде говоря, я их не видела до того момента… Я выросла в другой семье. Джербер записал, что Ханну удочерили. Это была очень важная информация. — Теперь вы постоянно живете в Аделаиде? — Да. — Это красивый город? Вам нравится там жить? Женщина задумалась. — Я как-то никогда об этом не думала, — только и ответила она. Джербер счел, что общих мест достаточно, и перешел к сути дела.