— Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду его бдительность. Клянусь жизнью, случись кому-нибудь пройти позднее обычного возле ночного поста этого, мягко говоря, солдата, не видать бы его в качестве караульного нашего хозяйства во вторую половину ночи, которая прошла в грезах о вкусных вещах из кладовки мадам! — Ты в самом деле приходила туда, девчонка? — спросил Ибен, понизив голос и обнаруживая равным образом и свое удовлетворение, и свой стыд. — Но ты ведь знаешь, Фейс, что до этого был утомительный дозорный объезд и что вчера пришлось потрудиться больше обычного. Тем не менее я снова караулил задние ворота вечером с восьми до двенадцати и… — И хорошенько отдохнешь после этого, не сомневаюсь. Ну, а тот, кто бодрствовал в наряде весь день и устал, нуждается в подходящем наряде, когда наступает ночь59. Прощай, недремлющий Дадли. Если поутру раскроешь глаза, скажи спасибо, что девушки не пришили твою одежду к частоколу. Несмотря на старания молодого человека удержать ее, быстроногая девушка увернулась от его объятий и, неся свою ношу по направлению к маслобойне, припустила по тропе, полуотвернув лицо, на котором торжество и сожаление боролись друг с другом. Тем временем глава посланцев короля и подчиненные ему военные держали долгий и любопытный совет. Когда он закончился, первый направился в помещение, где Марк Хиткоут имел обыкновение проводить часть своего времени, не занятую тайными бдениями в вере или наблюдением за работниками в поле. С некоторыми околичностями, которые должны были замаскировать его истинные мотивы, агент короля объявил о намерении окончательно отбыть тем же вечером. — Я посчитал своим долгом, как человек, приобретший опыт обращения с оружием благодаря кое-какому участию в европейских войнах, задержаться в твоем доме, пока угрожала опасность со стороны притаившихся дикарей. Не подобает солдатам говорить о своих намерениях, но прозвучи в самом деле сигнал тревоги, — поверь, если я скажу, что блокгауз легко не сдался бы! Я доложу тем, кто меня послал, что в лице капитана Марка Хиткоута Карл имеет верного подданного, а конституция — твердую опору. Слухи, по-видимому, ошибочного содержания, приведшие нас сюда, будут опровергнуты, и, несомненно, выяснится, что поводом к этому послужила какая-то случайность. Если представится случай остановиться на подробностях недавней тревоги, я верю, что мои спутники готовы оказать добрую услугу подданному короля. — Смиренный духом старается не говорить ничего дурного о своих ближних и не утаивать ничего доброго, — сдержанно отвечал Пуританин. — Если ты доволен тем, как тебя приняли в моем доме, то милости просим, а если долг или желание зовет тебя покинуть его, да пребудет мир с тобой. Было бы нелишне присоединиться к нам в молитве, чтобы Тот, кто бдит над ничтожнейшей из своих тварей, взял тебя под свою особую опеку и чтобы дикие язычники… — Ты думаешь, дикари не в своей деревне? — спросил посланец, с неприличной поспешностью обрывая перечисление особых благословений и опасностей, которое его хозяин считал необходимым включить в прощальную молитву. — Ты ведь не остаешься с нами помочь в защите и к тому же сомневаешься, что твои услуги могли бы быть полезны! — заметил Марк Хиткоут сухо. — Хотел бы я, чтобы владыка тьмы крепко ухватил тебя и всех прочих отродий дьявола в этих лесах! — пробормотал посланец сквозь зубы. А затем, как будто им руководил дух, которого недолго можно было обуздывать, принял еще более развязный и естественный вид, решительно отказавшись присоединиться к молитве под предлогом спешки и необходимости лично присмотреть за действиями своих спутников. — Но пусть это не воспрепятствует тебе, достопочтенный капитан, вознести молитву от нашего имени, пока мы будем бодрствовать в седле, — заключил он. — Нам же предстоит еще переварить значительную часть прежде пожалованной нам смиренной благодати; и все же мы не сомневаемся, что, подай ты за нас голос, покуда мы одолеваем первые лиги60 лесных чащ, — и поступь коней не отяжелеет да и нам самим не сделается хуже от этой услуги. Затем, бросив взгляд, полный едва прикрытого веселья, на одного из своих спутников, пришедшего сообщить, что лошади готовы, он поднял руку в прощальном жесте, с видом, в котором почтение, вызываемое личностью вроде Пуританина, смешивалось с привычным презрением к делам серьезного характера. Семейство Марка Хиткоута, вплоть до самого последнего домочадца, с глубоким удовлетворением наблюдало за отъездом посланцев короля. Даже девушки, чья природа в моменты слабости пробуждала чувства более легкомысленные, с радостью избавились от кавалеров, неспособных усладить их слух и крохой лести без того, чтоб зачастую жестоко не оскорбить присущих им суровых принципов беззаботным и непочтительным упоминанием о том, что рождало в их сердцах священный ужас. Ибен Дадли с трудом подавил усмешку, с которой взирал вслед отряду, скрывшемуся в лесу; ни он, ни кто-либо из людей умудренных в такого рода делах не верил, что путники сколько-нибудь серьезно рисковали, покинув их столь внезапно. Мнение поселенцев, как оказалось, основывалось на верных выводах. Эта и множество последующих ночей прошли без приключений. Сезон продолжал свое шествие, и работникам удалось завершить труды без призыва к оружию и не прибегая к дополнительным мерам по повышению бдительности. Уиттал Ринг неуклонно пас своих жеребят среди тенистых рощ окрестных лесов, а личные стада уходили и возвращались без потерь, пока позволяла погода. Время тревог и визит посланцев короля сделались пищей для воспоминаний, и сезон наступившей зимы часто давал повод для веселья вокруг ярко горящего пламени, столь необходимого в этой местности и в это время года. Однако в семействе пребывало живое напоминание о необычных событиях той ночи. Пленник оставался взаперти еще долго после того, как случай, отдавший его во власть Хиткоутов, стал забываться. Желание взрастить семена духовного возрождения, которые, пусть и в состоянии спячки, живы, как верил Марк Хиткоут, во всем роде человеческом и, следовательно, в юном язычнике так же, как и в остальных, — это желание стало своего рода преобладающей страстью Пуританина. Образу жизни и мыслей той эпохи было свойственно сильное тяготение к суевериям, и человеку с его аскетическими привычками и чрезмерным религиозным рвением было совсем нетрудно поверить, что некое особое посредничество свыше отдало мальчика в его руки для неведомой, но великой цели, каковая не преминет заявить о себе в надлежащее время. Несмотря на сильный налет фанатизма, отмечавший характер приверженцев религии тех дней, они редко бывали лишены мирского благоразумия. Средства, которые они считали пригодными, чтобы помочь более сокровенным целям Провидения, были в целом полезными и разумными. Так, хотя Марк никогда не забывал вызволить парня из его тюрьмы в час молитвы или включить особое моление за невежественных язычников вообще и этого избранного юношу в особенности, он затруднялся поверить, что благодаря этому свершится подлинное чудо. Чтобы никакой попрек не мог запятнать той доли долга, что была доверена возможностям человека, он рассудительно прибегнул к силе воздействия доброты и неослабной заботы. Но все попытки привить парню привычки цивилизованного человека оказывались совершенно тщетными. Когда погода стала более суровой, жалостливая и заботливая Руфь постаралась уговорить того облачиться в одежду, считавшуюся необходимой для комфорта мужчин значительно выносливей и сильней его. Особо позаботились, чтобы платье было украшено в манере, отвечавшей вкусам индейца, а кроме того с целью заставить пленника носить его щедро использовали посулы и угрозы. Как-то раз он был даже насильно одет Ибеном Дадли. Когда он предстал в непривычном виде перед старым Марком, последний вознес особую молитву, чтобы юноша прочувствовал значение своей уступки принципам человека раскаявшегося и наставленного на путь истинный. Но уже через час отважный лесной житель, случайно ставший таким действенным орудием цивилизации, объявил восторженной Фейс, что опыт оказался безуспешным, или, как Ибен несколько непочтительно описал сверхчеловеческие усилия Пуританина, «язычник снова завладел своими кожаными обмотками и пестрой набедренной повязкой, хотя капитан изо всех сил старался с помощью молитвы напялить на его зад лучшее одеяние, которое могло бы прикрыть наготу целого племени». Короче говоря, результат показал в случае с этим парнем, как с тех пор подобные опыты доказывали на множестве других примеров трудность попыток заставить человека, выросте-го в условиях дикарской свободы и раскованности, согласиться с ограничениями, которые обычно считаются признаком более высокой культуры. Во всех случаях, когда юный пленник имел свободу выбора, он надменно отвергал обычаи белых, придерживаясь с необыкновенным и чуть ли не героическим постоянством обычаев своего народа и его условий жизни. Парнишку держали в плену под особым присмотром. Однажды, когда его отпустили в поле, он открыто попытался бежать. Чтобы его поймать, Ибену Дадли и Рейбену Рингу пришлось подвергнуть свою прыть самому суровому испытанию, как признались сами дюжие молодые жители леса, какое им до той поры приходилось выдерживать. С этого момента ему никогда не разрешали выходить за частокол. Когда долг призывал работников на поля, пленник неизменно оставался в своей тюрьме, где, в качестве своего рода компенсации за заключение, он мог насладиться преимуществом длительного и тесного общения с Марком Хиткоутом, имевшим привычку проводить ежедневно многие часы, а нередко и долгую часть ночи в уединении блокгауза. Лишь на то время, пока ворота были закрыты либо когда находился кто-нибудь достаточно сильный и энергичный, чтобы контролировать его прогулку, мальчику разрешалось вволю побродить среди строений пограничной крепости. Он никогда не упускал случая воспользоваться этой свободой и часто таким образом, что впечатлительную душу Руфи переполнял тягостный избыток чувствительности. Вместо того чтобы присоединиться к играм других ребятишек, юный пленник стоял в стороне и смотрел на их спортивные игры отсутствующим взглядом или, подойдя ближе к частоколу, нередко проводил целые часы, тоскливо и пристально вглядываясь в те бесконечные леса, в которых впервые обрел дыхание и которые, быть может, заключали все самое дорогое по его простодушной оценке. Эта молчаливая, но выразительная демонстрация страдания трогала Руфь до глубины души, побуждая ее стараться завоевать доверие мальчика, с тем чтобы вовлечь в занятия, способные облегчить его бремя. Решительного, но тихого подростка никаким искусом нельзя было заставить забыть, откуда он родом. Он как будто понимал добрые намерения своей заботливой госпожи и часто даже позволял, чтобы мать вводила его в круг своих собственных жизнерадостных и счастливых отпрысков, но лишь для того, чтобы смотреть на их забавы со своим прежним холодным видом и при первой возможности вернуться на свое любимое место у частокола. Имелись все же особые и даже таинственные свидетельства растущего понимания им характера разговора, свидетелем которого он случайно оказывался, что выдавало большее знакомство с языком и суждениями обитателей долины, чем позволяли ожидать его известное происхождение и полный отказ от общения. Этот важный и необъяснимый факт подтверждался частым и полным значения взглядом темных глаз, когда его слуха достигало нечто, затрагивавшее, пусть отдаленно, его собственное положение. А также пару раз вызывающими проблесками жестокости, мелькавшими в его глазах, когда можно было услышать, как Ибен Дадли превозносит доблесть белых людей в стычках с исконными хозяевами страны. Пуританин не упускал случая взять на заметку эти симптомы пробуждающегося ума как залог плода, долженствующего послужить более чем достойной наградой за его смиренный труд. И они приносили ему большое облегчение от временных угрызений, которые все его усердие не могло полностью подавить, за то, что он является орудием причинения столь многих страданий человеку, в конечном счете не сделавшему ему самому никакого зла. В описываемое нами время климат этих штатов заметно отличался от того, каким его знают теперешние жители. Зима в провинции Коннектикут сопровождалась чредой многочисленных снегопадов, пока земля не покрывалась целиком плотными массами замерзшей стихии. Случайные оттепели и внезапные ливни, сменявшиеся возвращением ясной погоды и пронизывающего холода из-за северо-западных ветров, имели обыкновение временами укладывать на землю покров, замерзавший до консистенции льда, так что бывало видно, как люди, нередко животные, а иногда и сани передвигаются по его поверхности, как по зеркалу замерзшего озера. В период подобных крайностей времени года закаленные жители пограничья, лишенные возможности заниматься своими привычными делами, имели обыкновение прочесывать лес, охотясь на дичь, которую в поисках пищи влекло к известным местам в лесах, где она становилась легкой добычей сообразительности и ловкости таких людей, как Ибен Дадли и Рейбен Ринг. Всякий раз, когда молодые люди покидали дом, отправляясь на такую охоту, это возбуждало самый живой интерес мальчика-индейца. Каждый раз при этом он весь день сидел у амбразуры своей темницы, старательно прислушиваясь к далеким отзвукам мушкетов, доносившимся из леса. И единственный раз за все время многомесячного плена видели, как он засмеялся, внимательно разглядывая злобные глаза и мощные челюсти мертвой пумы, ставшей мишенью для Дадли в одну из таких вылазок в горы. Это пробудило в жителях пограничья) глубокое сочувствие к терпеливому и достойному юному страдальцу, и они с готовностью доставили бы пленнику радость участия в охоте, не будь эта задача одной из трудновыполнимых. Первый из только что упомянутых жителей леса предлог жил даже вести его, подобно собаке, на поводке, но это было похоже на унижение, против которого, как было очевидно, юный индеец, амбициозный по характеру и ревнивый к достоинству воина, открыто восстал бы. Живой интерес наблюдательной Руфи, как мы видели, скоро обнаружил растущую сообразительность мальчика. Способ, каким человек, никогда не принимавший участия в их трудах и, казалось, редко прислушивавшийся к разговорам семейства, сумел прийти к пониманию смысла языка, считающегося достаточно трудным для школьника, оставался, однако, тайной для нее, как и для всех остальных. Как бы то ни было, посредством того инстинктивного чутья, которое так часто озаряет душу женщины, она была уверена в этом факте. Исходя из этого знания, она взяла на себя задачу постараться получить от своего протеже торжественное обещание, а именно: если ему разрешат присоединиться к охотникам, он вернется в долину к концу дня. Но хотя речь женщины была ласковой, как ее добрый характер, а просьбы, чтобы он каким-нибудь образом подтвердил, что понял смысл сказанного, были настойчивыми и часто повторялись, ни малейшего признака понимания этого ее подопечный не проявлял. Разочарованная и не без сожаления, Руфь в отчаянии отказалась от сочувственного плана, когда, старый Пуританин, остававшийся молчаливым зрителем ее безуспешных усилий, неожиданно заявил, что верит в честность парня и намерен разрешить ему присоединиться к одной из ближайших партий, которая выйдет за пределы жилища. Причина этой внезапной перемены настроения до того неизменно и неукоснительно бдительного Марка Хиткоута явилась, подобно столь многим другим его импульсивным поступкам, тайной для его собственного сердца. Уже было сказано, что, пока Руфь по своей доброте предпринимала бесплодные попытки добиться от мальчика какого-нибудь свидетельства того, что; он ее понимает, Пуританин оставался непосредственным и заинтересованным наблюдателем ее усилий. Казалось, он разделял ее разочарование, но благо тех необращенных племен, кои надлежало вывести из тьмы их путей с помощью этого юнца, было гораздо важнее и не допускало мысли о том, чтобы в случае бегства мальчика опрометчиво утратить преимущество, которое старый Марк завоевал, шаг за шагом развивая ум мальчика. По всей видимости, намерение разрешить тому покинуть укрытие было поэтому полностью отвергнуто, как вдруг старик так неожиданно объявил о перемене своего решения. Догадки о причинах этого непредвиденного шага были самыми разными. Некоторые полагали, что Пуританина побудило к этому таинственное знамение, что таково желание Провидения, а другие думали, что, начав отчаиваться в успехе своего предприятия, он склонен искать более зримого проявления Его целей в виде опыта, когда бы мальчиком руководили его собственные импульсы. Все, казалось, придерживались мнения, что если парень вернется, то это обстоятельство можно будет приписать вмешательству чуда. Как бы то ни было, однажды приняв решение, Марк Хиткоут не изменил своему замыслу. Об этом неожиданном намерении он объявил после одного из долгих и одиноких бдений в блокгаузе, где, возможно, выдержал тяжкую духовную борьбу по этому поводу. А поскольку погода была чрезвычайно благоприятной для подобной цели, он приказал своим работникам подготовиться к вылазке на следующее утро. Внезапный и неконтролируемый всплеск восторга мелькнул на смуглом лице пленника, когда Руфь собралась вложить ему в руки лук своего сына и знаками и словами дала понять, что ему будет позволено воспользоваться им на свободе в лесу. Но выражение радости исчезло так же быстро, как и появилось. Принимая оружие, паренек сделал это скорее как охотник, привыкший к обращению с ним, чем как человек, чьим рукам оно так долго было чуждо. Когда он вышел за ворота Виш-Тон-Виша, служанки Руфи столпились вокруг него с интересом и удивлением, ибо странно было видеть юношу, которого так долго и ревностно стерегли, снова на свободе и без охраны. Несмотря на их обычное доверие к тайным озарениям и великой мудрости Пуританина, у всех сложилось впечатление, что парня, чье присутствие окружало так много таинственного и представлявшего интерес для их собственной безопасности, они, пожалуй, видят сейчас в последний раз. Сам мальчик оставался невозмутимым до конца. Однако, ступив на порог дома, он промедлил и, казалось, взглянул на Руфь и ее юных отпрысков с минутным участием, затем, приняв равнодушный вид индейского воина, он заставил свой взгляд сделаться холодным и пустым и проворно зашагал вслед за охотниками, уже вышедшими за пределы частокола. ГЛАВА VIII Ладно, ладно, смейтесь надо мной, издевайтесь! Ваша взяла! Бейте лежачего. Мне даже нечего ответить этой уэльской фланелевой фуфайке. Само невежество топчет меня ногами. Делайте со мной что хотите! «Виндзорские насмешницы»61 Поэты, поощряемые общим устремлением человеческой природы, создали весне репутацию, которой она вряд ли заслуживает. Хотя эта категория писателей с богатым воображением наговорила так много о ее благоухающих дуновениях и напоенных ароматами зефирах, мы находим ее почти везде самым отвратительным, неприветливым и переменчивым из четырех времен года. Это юность года и, подобно этому же предваряющему настоящую жизнь человека периоду, она более всего подходит, чтобы сулить обещание лучших дней. Постоянная борьба между действительностью и надеждой идет на протяжении всего этого медлительного и предательского времени года, имеющего тенденцию неминуемо обманывать. Все, что говорится о ее благодатных плодах, — неправда, ибо земля так же мало способна на щедрую отдачу без поощрительного влияния жаркого лета, как человек не в состоянии производить достойные плоды своего труда, не располагая более высокой нравственной силой, нежели та, какой он обладает благодаря своим врожденным наклонностям. С другой стороны, осени присуще очарование, отдохновение и устоявшееся течение времени, которые можно по справедливости уподобить угасанию хорошо прожитой жизни. Это во всех странах и в любом климате период, когда физические и нравственные причины, соединившись, питают богатейшие источники радости. Если весна является временем надежды, то осень — пора жатвы и наслаждения плодами. В ней как раз достаточно перемен, чтобы придать вкус течению жизни, и в то же время очень мало перипетий, чреватых разочарованием. Весна приятна по сравнению с зимней обнаженностью природы, тогда как красотой осени наслаждаются, когда плодоносящие силы лета уже растрачены. Повинуясь этому великому закону земли — что бы ни воспевали и как бы ни фантазировали поэты, — весна и осень в Америке во всем разделяют вселенские отличительные черты этих соперничающих времен года. Природа не поскупилась для этого континента, и если мы можем похвастаться, что конец года, безусловно, соперничает и, за немногими исключениями, затмевает красоты большинства климатов Старого Света, то редко случается, чтобы начальные месяцы не уравновесили дары Провидения самой решительной демонстрацией всех неприятных сторон, которыми они примечательны. Более полугода прошло со времени, когда индейского мальчика застали шпионящим в долине Хиткоутов, и до того дня, когда ему впервые позволили отправиться в лес, не сковывая никакими иными ограничениями, кроме моральных уз, которые, как хозяин долины то ли знал, то ли воображал, не преминули бы заставить его возвратиться в столь тягостную для него тюрьму. Стоял апрель, но то был апрель, каким этот месяц славился в Коннектикуте сто лет назад и каким и поныне это капризное время года так часто обманывает наши ожидания. Погода внезапно и бурно обернулась возвратом зимы во всей ее силе. За оттепелью последовала буря с мокрым снегом и дождем, и отрезок времени весеннего цветения завершился кусачим северо-западным ветром, который, казалось, наложил вечную печать на затянувшееся вторичное возвращение февраля. В то утро, когда Контент повел своих спутников в лес, они вышли через задние ворота, будучи одеты в шкуры на меху. Их нижние конечности были защищены грубыми ноговицами, какие они носили и во время предыдущих охотничьих походов прошедшей зимы, если ее можно было назвать прошедшей, ибо она возвратилась, хотя и немного более мягкая, неся все внешние признаки января. Когда его видели в последний раз, Ибен Дадли, самый грузный из группы, твердо передвигался по снежной корке таким уверенным шагом, словно шел по замерзшей земле. Не одна из девушек подтвердила, что, хотя они старались обнаружить следы охотников, ведущие от частокола, потребовалось бы превзойти даже остроту индейского глаза, чтобы проследить их цепочку на оледеневшей тропе. Проходил час за часом, не принося известий об охотниках. Правда, отзвуки огнестрельного оружия временами звенели под сводами леса и прерывистое эхо несколько часов перекатывалось от холма к холму. Но даже эти звуки постепенно слабели по ходу дня. И задолго до того, как солнце добралось до зенита и его тепло не без труда для этого времени года пробилось в долину, весь массив соседнего леса застыл в своем обычном и торжественном молчании. Охота, если не считать отсутствия индейского мальчика, была слишком заурядным событием, чтобы дать какой-то особый повод для волнений. Руфь спокойно занималась делами в кругу своих женщин, а когда воспоминание о тех, кто рыскал по соседнему лесу, вообще приходило ей на ум, оно было связано лишь с заботой об их удобствах после трудного дня. То была нелегкая обязанность. Ее положение превосходно способствовало взращиванию лучших чувств женщины, поскольку порождало мало искушений для иных переживаний, нежели самые естественные. Как следствие, она в любых обстоятельствах проявляла их с самоотверженностью своего пола. — Твой отец и его товарищи с радостью позаботятся о нас, — говорила хлопотливая матрона своему юному подобию, велев заготовить для охотников провизии из своей кладовой больше обычного. — Домашний очаг всегда особенно приятен после тяжелой работы и непогоды. — Я сомневаюсь, что Марк выдержит такой утомительный поход, — сказал ребенок, уже представленный под именем Марты, — он еще молод, чтобы ходить в лес с такими рослыми разведчиками, как большой Дадли. — И язычник, — добавила маленькая Руфь, — он тоже молодой, как Марк, хотя и больше привык к тяжелому труду. Может случиться, матушка, что он никогда больше к нам не придет! — Это огорчило бы нашего почтенного родителя, ибо тебе известно, Руфь, что он питает надежду поработать над разумом мальчика, пока его натура дикаря не отступит перед тайной силой. Однако солнце садится за холмом, и наступает вечер, холодный, как зимой. Ступайте к задним воротам и выгляните в поле. Хотела бы я знать, не видно ли твоего отца и его отряда. Хотя Руфь отдала это приказание своей дочери, она тут же не преминула прибегнуть к собственным органам чувств ради такого приятного дела. Когда детишки пошли, как им было сказано, к наружным воротам, сама матрона спустилась в нижнее помещение блока и через разные амбразуры окинула неширокую перспективу долгим и тревожным взглядом. Тени деревьев, отграничивавших западную сторону обзора, уже легли далеко поперек широкой простыни мерзлого снега, а внезапный холод, наступивший вслед за исчезновением солнца, предвещал быстрое наступление ночи, обещавшей удержать суровый характер прошедшего дня. Однако пронизывающий ветер, принесший с собой холодный воздух Великих озер и одолевший даже более естественное влияние апрельского солнца, затих, оставив после себя температуру, сходную с той, которая обычно держится в умеренное время года среди ледников Верхних Альп62. Руфь слишком давно свыклась с такими картинами леса и с такою «зимою, медлящей в объятьях мая», чтобы испытывать на этот счет какое-либо дополнительное беспокойство. Но теперь наступил час, когда следовало ждать возвращения охотников. Вместе с надеждой увидеть их фигуры, выходящие из леса, пришла тревога как неизбежный спутник разочарования. Тени продолжали отступать в глубь долины, пока сумерки не сгустились в ночной мрак, не подавая никаких вестей от тех, кто находился вне дома. Когда к опозданию, необычному для членов семьи, оказавшихся в обстоятельствах, подобных тем, в каких пребывали обитатели Виш-Тон-Виша, присовокупились разные мелкие наблюдения, сделанные в течение дня, причины для тревоги с каждой минутой стали казаться все более правдоподобными. Отголоски огнестрельного оружия слышались в ранний час в противоположных местах холмов и слишком отчетливо, чтобы спутать их с эхом: верное доказательство, что охотники в лесу разделились. При таких обстоятельствах воображению жены и матери, сестры или той, что тайно питала еще более нежный интерес к кому-то из охотников, было нетрудно рисовать бесчисленные опасности, которым, как все знали, подвергались участвовавшие в этих вылазках. — Я сомневаюсь, чтобы охота погнала их из долины дальше, чем следует для такого часа и времени года, — заметила Руфь своим девушкам, собравшимся группой вокруг нее в месте, откуда можно было видеть столько открытого пространства вокруг строений, сколько позволяла темнота. — Самый серьезный мужчина становится легкомысленным, как неразумное дитя, если им руководит азарт погони. Долг тех, кто постарше, подумать за тех, кто хочет испытать себя… Но к каким несдержанным сетованиям приводят меня мои страхи! Возможно, мой муж именно сейчас старается собрать свой отряд, чтобы вернуться. Не слыхал ли кто его раковину, трубящую сбор? — В лесу тихо с тех пор, как днем среди деревьев послышалось эхо от топора, — отвечала Фейс. — Я слыхала ту, что звучала, словно рев драчливого Дадли, когда он запоет, но это оказалось всего лишь мычание одного из его собственных волов. Быть может, скотине не хватает заботы хозяина. — Уиттал Ринг смотрел за скотом, и не может быть, чтобы он не накормил среди прочих скотину Дадли. Твой ум обращен на пустяки, Фейс, когда заходит речь об этом молодом человеке. Неприлично особе твоих лет и пола проявлять такое сильное нерасположение при имени юноши честного нрава и достойных привычек, хотя он может показаться нескладным на вид и не пользоваться расположением девушки вроде тебя. — Не я лепила этого человека, — возразила Фейс, кусая губы и вскинув голову, — и мне все равно, складен он или нет. А что до моего расположения, если он его домогается, ему не придется долго ждать ответа. Но вот та фигура не сам ли парень, мадам Хиткоут? Вот он подходит со стороны восточного холма по садовой тропинке. Этот человек уже здесь; вы можете видеть, как в эту минуту он сворачивает по излучине ручья. — Это, несомненно, человек и, должно быть, один из нашего отряда охотников. Однако он не похож ростом или походкой на Ибена Дадли. Ты должна узнавать своих родственников, милая. По мне, так это, похоже, твой брат. — По правде, это может быть и Рейбен Ринг. Однако в его походке много чванства, как у того парня, тем более что фигуры у них почти одинаковые и манера носить мушкет почти такая же, как у всех жителей пограничья. Нелегко отличить фигуру человека от пня при таком свете, но все же я думаю, это окажется бездельник Дадли. — Бездельник или нет, он первый, кто возвращается с этой долгой и утомительной охоты, — сказала Руфь с тяжелым вздохом человека, сожалеющего, что это так. — Сходи к задним воротам и впусти его, милая. Я приказала задвинуть засовы, ибо не люблю оставлять крепость под защитой женского гарнизона в такое время с открытыми воротами. Я поспешу в дом и позабочусь о тех, кто голоден, потому что и остальные не заставят себя долго ждать. Фейс повиновалась неспешно и с подчеркнутым безразличием. К тому времени, когда она добралась до входа, стало видно, как человек поднимается в гору и направляется к тому же месту. В следующую минуту энергичная попытка войти возвестила о его прибытии. — Потише, мастер Дадли, — сказала своенравная девица, придерживая засов одной рукой и нарочно не спеша отодвинуть его. — Мы знаем, что у тебя сильная рука, но вряд ли частокол обрушится от твоего толчка. Ты не Самсон63, чтобы обрушить столбы на наши головы. А вдруг мы не расположены впускать тех, кого не бывает дома весь год. — Открывай ворота, милашка, — потребовал Ибен Дадли, — а потом, если тебе есть что сказать, нам будет сподручнее поговорить. — А может, беседовать с тобой приятней, если ты по ту сторону. Отчитайся за свое отступничество весь этот день, кающийся грешник Дадли, если хочешь, чтобы я тебя пожалела. А чтобы голод не отшиб тебе память, я могу помочь освежить детали. Первой из твоих провинностей было проглотить больше своей порции холодного мяса; второй — позволить Рейбену Рингу убить оленя и самому притязать на этот подвиг, а третьей — то, что ты так любишь слушать собственный голос, что даже скотина бежит от тебя из отвращения к шуму, который ты производишь. — Ты шутишь не ко времени, Фейс. Я должен безотлагательно поговорить с капитаном. — А может, у него есть более полезное занятие, чем желать такой компании. Ты не единственное странное существо из многих, кто поднимал шум у ворот Виш-Тон-Виша. — Кто-нибудь приходил в течение дня, Фейс? — спросил лесной житель с интересом, какой подобное событие могло бы возбудить в душе человека, привыкшего жить в столь глубоком уединении. — Что ты скажешь о втором визите незнакомца, изъясняющегося благородным языком? Того, кто удостоил нас такими развеселыми беседами этой осенью. Вот такого гостя стоит принимать! Ручаюсь, ему не пришлось бы стучаться дважды. — Этот дамский угодник лучше бы остерегался луны! — воскликнул Дадли, ударяя прикладом своего мушкета об лед с такой силой, что девушка вздрогнула в испуге. — Какое дурацкое поручение снова заставило его загнать свою клячу так далеко в лес? — Нет, твой ум, как всегда, похож на необъезженного жеребчика, твердолобый бродяга. Я не сказала в прямом смысле, что этот человек приходил. Я только пригласила тебя высказать свое мнение на случай, если бы он неожиданно явился, хотя я далеко не уверена, что кто-нибудь здесь хочет увидеть его лицо снова. — Все это глупая болтовня, — возразил юноша, спровоцированный на выражение ревности, которой он неосторожно поддался. — Говорю тебе, отодвинь засов, ибо мне очень нужно переговорить с капитаном или с его сыном. — Ты можешь раскрыть душу первому, если он захочет выслушать тебя, — сказала девушка, позволяя ему войти, — но скорее тебя выслушает второй, если ты останешься у ворот, потому что он еще не вернулся из леса. Дадли отступил на шаг и повторил ее слова тоном человека, у которого чувство тревоги смешалось с удивлением. — Не вернулся из леса! Но снаружи больше никого нет, раз я теперь дома! — К чему ты это говоришь? Я отпускала колкости в твой адрес больше в отместку за старые проступки, чем за какую-то нынешнюю обиду. Ты вовсе не последний, ты первый из охотников, кого мы увидели здесь. Ступай сейчас же к мадам и скажи ей об угрозе, если она имеется, чтобы мы быстренько приняли меры для своей безопасности.