Я уже довольно давно не видела своего сына и спросила о нем одного индейца. Тот ответил, что хозяин Джозефа уже поджарил мальчишку, все ели, и ему самому тоже достался кусок, толщиной в два пальца; мясо было вкусное. Господь помог мне сдержаться! Я знала об ужасной приверженности индейцев ко лжи, знала, что среди них нет ни одного, чья совесть вынуждала бы говорить правду. Однажды, лежа в холодную ночь у огня, я отодвинула в сторону толстую ветку, которая загораживала от меня тепло. Хозяйка подтолкнула эту ветку на прежнее место. Я подняла голову и посмотрела на нее. Тогда она, схватив горсть золы, бросила ее мне в глаза. Я думала, что ослепну, но за ночь слезы и вода вымыли грязь, и к утру мне стало легче. После этого случая и многих, подобных ему, я могла бы, пожалуй, сказать подобно Иову: «Помилуйте меня, помилуйте меня вы, друзья мои; ибо рука Божия коснулась меня»181. Мне вспоминается, как часто, сидя в вигваме и задумавшись о прошлом, я вдруг вскакивала и выбегала, забывая, где я и что со мной, но стоило только посмотреть вокруг — и память возвращалась ко мне. Это напоминало мне слова Самсона: «… Пойду, как и прежде, и освобожусь. А не знал, что Господь отступил от него»182. Я уже стала думать, что все мои надежды на освобождение рухнули. Сначала я надеялась на английскую армию, на то, что солдаты придут и отобьют меня у индейцев. Напрасно! Потом я надеялась, что окажусь в Олбэни, но эти надежды тоже не оправдались. Думала, что меня продадут моему мужу, как обещал мой хозяин, но он ушел, а я осталась и теперь совсем пала духом. Я попросила у хозяйки разрешения пойти собрать немного хвороста. Просто мне хотелось побыть одной и открыть свое сердце перед Господом. Я взяла с собой Библию, но на этот раз не нашла в ней утешительных слов, которые всегда поддерживали меня. Для Господа так легко высушить и этот источник! И все же я должна сказать, что во всех моих печалях и несчастьях Господь не покидал меня и не допустил, чтобы мое нетерпение излилось в мыслях о несправедливости Его ко мне. Я знаю, что Он возложил на меня ношу меньше, чем я того заслуживала. Позже я как-то перелистывала Библию, и Господь подсказал мне слова Священного Писания, которые немного подбодрили меня: «Мои мысли — не ваши мысли, не ваши пути — пути Мои, говорит Господь»183, а также стих пятый 36-го псалма: «Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит». В это время с победным кличем прибыли индейцы из Хэдли; они убили трех англичан и привели пленника по имени Томас Рид. Индейцы сразу собрались вокруг него плотным кольцом и накинулись с вопросами. Мне тоже хотелось подойти к нему. Когда я наконец подошла, он горько плакал, полагая, что его скоро убьют. Я спросила одного индейца, собираются ли они убивать своего пленника, и тот ответил, что нет. Это немного подбодрило несчастного, и тогда я спросила его о моем муже. Он сказал, что видел его как-то в заливе и был он здоров, но печален. Из этого я поняла (хотя подозревала и раньше), что все разговоры индейцев о моем муже были ложью и пустым хвастовством. Одни говорили, будто он мертв, убит индейцами; другие уверяли, что он снова женится и что сам губернатор настаивает на этом, ибо его убедили, что я уже мертва. Одним словом, все эти дикари — лгуны и так похожи на того, кто явился источником всякой лжи184. Как-то раз, когда я сидела в вигваме, ко мне подошла служанка Филипа с ребенком на руках и попросила дать ей кусок моего фартука, чтобы сделать ребенку накидку. Я отказалась. Вмешалась моя хозяйка и приказала мне отдать кусок фартука, но я опять сказала: «Нет! » Служанка пригрозила, что сама оторвет кусок моего фартука, если я не соглашусь, а я ответила, что в таком случае разорву ее одежду. Тут моя хозяйка вскочила, схватила большую палку и попыталась меня ударить. Я отскочила в сторону, и палка запуталась в подстилке вигвама. Пока хозяйка ее вытаскивала, я подбежала к служанке и отдала ей весь мой фартук, так что буря на этот раз улеглась. Узнав, что сын мой здесь, я пошла повидать его и сообщить добрую весть: отец его здоров, хоть и в большой печали. На это мой сын сказал, что тревожится за отца не меньше, чем за себя. Слова сына удивили меня. Мне казалось, на мою долю выпало столько бед, что вряд ли следовало беспокоиться о тех, кто находится в безопасности и среди друзей. Джозеф рассказал также, что недавно его хозяин вместе с другими индейцами отправился было к французам за порохом, но по дороге напали могауки и убили четверых из их отряда, так что остальным пришлось вернуться. Я возблагодарила Господа за то, что сын остался у индейцев, а не был продан французам. В тех местах я решила повидать английского юношу, Джона Гилберта из Спрингфилда. Тот лежал на голой земле под открытым небом. Я стала расспрашивать его, и он рассказал, что тяжело болен дизентерией. Индейцы выгнали его из вигвама, а вместе с ним и полумертвого индейского ребенка, чьи родители убиты. Оба были почти без одежды, а день выдался очень холодный. На юноше не было ничего, кроме рубахи и жилета. Такое зрелище растопило бы и каменное сердце. Оба лежали, дрожа от холода: юноша — свернувшись, как собака, а ребенок вытянулся; глаза, нос и рот у него были забиты грязью, но он все еще был жив и стонал. Я посоветовала Джону добраться до огня. Он ответил, что от слабости не может держаться на ногах, но я все-таки продолжала настаивать, стараясь убедить его в том, что, лежа тут, он умрет. С трудом я привела его к огню, а сама вернулась в вигвам. Не успела я войти, как явилась дочь хозяина этого юноши и стала допрашивать, что я сделала с англичанином. Я ответила, что отвела его к огню. Теперь мне впору было повторить молитву св. Павла: «Избави нас от людей злых и безрассудных»185 . Пришлось мне с ней идти туда, где я оставила этого юношу; но не успела я вернуться обратно, как поднялся шум, что я сбежала с английским юношей, а в вигваме на меня накинулись с бранью и оскорблениями, допытываясь, где я была, что делала и вообще обещали проломить этому англичанину голову. Я объяснила, что ходила повидать английского юношу, но убегать не собираюсь. Меня обозвали лгуньей и, грозя топором, запретили выходить из вигвама. Поистине я могла бы сказать словами Давида: «… Тяжело мне очень; но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне»186. Если я буду повиноваться и сидеть в вигваме, то умру от голода, а если ослушаюсь и выйду, мне проломят голову! Так продолжалось полтора дня, а потом Господь, чье милосердие безгранично, сжалился надо мной. Ко мне пришел индеец и принес пару чулок, которые были ему слишком велики. Он просил распустить чулки и связать новые, по его ноге. Я согласилась, но сказала, чтобы он попросил мою хозяйку отпустить меня с ним. Хозяйка разрешила, и я, немало порадовавшись обретенной свободе, пошла с этим индейцем. Он дал мне немного поджаренных земляных орехов, и это подкрепило меня. Освободившись от надзора хозяйки, я смогла снова заглянуть в Библию, которая постоянно служила мне мудрым советчиком в дневное время и изголовьем ночью. Как только я открыла ее, мне сразу бросились в глаза слова утешения: «На малое время Я оставил тебя, но с великою милостию восприму тебя»187. Так Господь не покидал меня и постоянно поддерживал в трудные минуты. Через некоторое время ко мне пришел мой сын, и я попросила его хозяина, чтобы он разрешил побыть нам вместе. Мне нужно было присмотреть за Джозефом, прочесать ему волосы, потому что он был весь покрыт вшами. Джозеф сказал, что очень хочет есть, а у меня совсем ничего не было. Я посоветовала ему, чтобы, возвращаясь к своему хозяину, он по пути заходил в вигвамы, и, может быть, его где-нибудь накормят. Он так и сделал, но, видно, немного задержался. Хозяин рассердился, побил его, а потом вскоре продал. Джозеф прибегал ко мне сказать, что у него теперь новый хозяин и он уже дал ему немного земляных орехов. Тогда я пошла вместе с сыном к его новому хозяину, и тот сказал, что мальчик ему нравится и голодать он не будет. Этот индеец увел Джозефа с собой, и я больше не видела своего сына до того дня, когда мы встретились с ним на берегу Пискатаквы, в Портсмуте. В ту ночь меня опять попросили выйти из вигвама. У моей хозяйки был болен малыш; ночью он умер. Нет худа без добра — в вигваме стало просторнее. Я ушла к соседям, там мне дали шкуру для постели и угостили олениной с земляными орехами. У индейцев это считается лакомством. На другой день утром ребенка похоронили, и весь день до вечера в вигвам приходили люди, чтобы оплакать умершего и погоревать вместе с матерью. Должна признаться, что не особенно разделяла их горе. Много печальных дней провела я среди них и часто бывала одинока. «Стенал я, как журавль, как ласточка; тосковал, словно голубь; уныло смотрели глаза мои к небу: Господи! Тоска гнетет; спаси меня!»188 Я могла бы воззвать к Господу, подобно Иезекиилю: «О Господи! Вспомни, что я ходил перед лицом Твоим верно и с преданным Тебе сердцем и делал угодное в очах Твоих»189. Теперь у меня было время проследить все свои поступки: по совести говоря, я не могла бы обвинить себя в несправедливости к тому или иному человеку, но в своем отношении к Господу я была недостаточно почтительна. Как сказал Давид: «Тебе, Тебе единому согрешил я»190. Я могла бы также сказать словами мытаря: «Господи! Будь милостив ко мне, грешному»191. В воскресные дни, глядя на солнце, я представляла себе, как люди идут сейчас в храм Божий, чтобы укрепить душу, а вернувшись домой, могут подкрепить и тело, тогда как я, подобно блудному сыну, лишена и того и другого. «И он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему»192. Как и он, я могла бы сказать: «Отче! Я согрешил против неба и пред Тобою»193. Я вспоминаю, как раньше, накануне воскресного дня и после него, вся семья собиралась вокруг меня; приходили родные и соседи. Мы молились и пели псалмы. Потом подкрепляли тело добрыми Божьими дарами, а ночью могли отдохнуть в удобной постели. И вместо всего этого теперь у меня лишь немного помоев, чтобы утолить голод, и, подобно свинье, я должна ложиться на грязную землю. Я не в силах передать людям, какая печаль лежит у меня на душе. То ведомо одному Господу! И все-таки мне постоянно приходят на память чудесные слова из Священного Писания: «На малое время Я оставил тебя, но с великою милостию восприму тебя»194 . Переход четырнадцатый195 И вот опять мы должны укладывать все вещи и уходить из дикого леса, направляясь к городам залива. Весь день я ничего не ела, кроме нескольких крошек старой лепешки, которую индеец дал моей девочке в тот день, когда нас взяли в плен. Дочь дала лепешку мне, и я спрятала ее в сумку; там она и лежала, пока совсем не заплесневела. Лепешка, очевидно, была плохо выпечена, невозможно было определить, из чего она была сделана, и теперь, развалившись на крошки, превратилась в комочки, которые, засохнув, стали твердыми как кремень. И все-таки они не раз подкрепляли меня, когда я готова была потерять сознание от голода. Я постоянно думала о том, что, если мне удастся вернуться домой, я расскажу всем людям, каким благословением Господним могут стать столь жалкие крохи. В пути индейцы убили стельную олениху, и мне дали кусочек мяса детеныша. Оно было такое нежное, что его можно было есть вместе с костями, и показалось мне необыкновенно вкусным. К ночи пошел дождь; мы остановились, и индейцы поставили вигвам, покрыв его корой, так что ночь я провела на сухой подстилке. Когда утром я выглянула из вигвама, оказалось, что многие спали всю ночь под дождем. Я узнала это по тому, что от их одежды шел пар. Поистине Господь был милостив ко мне, и не один раз была я в лучшем положении, чем многие из индейцев. Поутру индейцы наполнили олений желудок кровью этого животного и сварили. Я не могла заставить себя попробовать, но все ели с удовольствием. Между тем в иных вещах индейцы бывают очень брезгливы. Например, когда я принесла воды и опустила миску, которой набирала воду, в котелок с водой, индейцы страшно возмутились, закричав, что это признак неряшливости, и пригрозили прибить меня. Переход пятнадцатый Снова в путь. Мне дали горсть земляных орехов, груз, который мне предстояло нести, и я радостно тронулась в путь — ведь направлялись мы в сторону моего дома! Ноша давила на плечи, но на душе не было тяжести. В тот день мы опять подошли к Бакуог-Ривер и остановились неподалеку на несколько дней. Иногда индейцы давали мне кто трубку, кто немного табаку или соли. Все это я меняла на съестное. Я не думала раньше о том, что, когда человек постоянно недоедает, у него развивается волчий аппетит. Много раз, если мне давали поесть чего-нибудь горячего, я набрасывалась на еду с такой жадностью, что обжигала рот, и боль потом долго не проходила. И все-таки в следующий раз я делала то же самое. Если мне случалось сильно проголодаться, я потом долго никак не могла насытиться. Иногда выдавались дни, когда еды у меня было до-статочно, и я ела до тех пор, пока не могла уже проглотить ни кусочка, но все равно чувство голода оставалось, как если бы я только приступала к еде. Теперь я нашла подтверждение подобному явлению в Священном Писании (многое в Священном Писании проходит мимо нашего внимания; мы не замечаем или не понимаем, пока сами не испытаем на себе): «Ты будешь есть — и не насытишься»196. Теперь больше, чем когда-либо раньше, я могла видеть, какие несчастья навлекает на нас грех. Не раз я готова была наброситься на дикарей, но слова Священного Писания успокаивали меня: «Бывает ли в городе бедствие, которое не Господь попустил бы?»197 Господь помог мне правильно понять Его слово и усвоить великий урок: «О человек! Сказано тебе, что — добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренно-мудренно ходить пред Богом твоим… Слушайте жезл и Того, Кто поставил его»198. Переход шестнадцатый Мы начали с того, что перешли вброд Бакуог-Ривер. Река была по колено, течение очень быстрое, а вода такая холодная, будто ноги резали острыми ножами. Я так ослабела, что едва стояла на ногах, казалось, пришел мой конец, и это после того, что я столько перенесла. Индейцы смеялись, глядя на мои неловкие движения, но и в отчаянии моем Господь даровал мне сознание истины и доброты в обещании: «Будешь ли переходить через воды, Я с тобою, — через реки ли, они не потопят тебя»199. Выйдя из воды, я села, надела чулки и ботинки и, хотя слезы стояли в глазах и печаль давила сердце, пошла следом за всеми. Тут подошел какой-то индеец и сказал, что я должна идти в Вачусит к своему хозяину, потому что сагаморам пришло письмо от Совета200 о выкупе пленных и через четырнадцать дней придет еще письмо, так что я должна явиться туда. Несколько минут назад у меня было так тяжело на сердце, что я с трудом могла говорить или идти, но после такого известия на душе стало легко, кажется, так бы и побежала! Силы вернулись ко мне, укрепили дрожавшие колени и изболевшееся сердце. Но, к сожалению, в ту ночь индейцы продвинулись только на одну милю и остановились лагерем на два дня. К нам подъ но в псалме: «И возбуждал к ним сострадание во всех, пленявших их»201. У моего хозяина было три скво, и он жил то с одной, то с другой, то с третьей. Скво, в чьем вигваме я теперь находилась и где мой хозяин прожил последние три недели, была уже старой. Вторая скво — Ветамо — та женщина, которой я прислуживала все это время. Это была строгая и гордая госпожа. Каждый день она тщательно наряжалась и проводила за этим занятием не меньше времени, чем благородная дама: пудрила волосы, накрашивала лицо, вдевала в уши серьги, украшала руки браслетами, а шею ожерельями. Нарядившись, она приступала к своему главному занятию — делала вампумы из раковин и бус. Третья скво была молодая; у нее от моего хозяина было двое маленьких детей. К тому времени, как старая скво хорошо накормила меня, за мной пришла служанка моей хозяйки. Я заплакала. Тогда старая скво, чтобы успокоить меня, сказала, что я могу приходить к ней, если проголодаюсь, и даже предложила спать в ее вигваме. Пришлось вместе со служанкой возвращаться к своей хозяйке. Но я скоро ушла от нее и устроилась на ночь в вигваме старой скво. Она дала мне подстилку и укрыла хорошим одеялом; первый раз мне оказывали такое внимание. Наверное, Ветамо подумала, что, разрешив мне прислуживать старой скво, она потеряет служанку и лишится выкупа, который за меня заплатят. Мысль о выкупе снова придала мне силы и вернула надежду на то, что с Божьей помощью моим горестям придет конец. Вскоре пришел индеец и попросил связать ему три пары чулок. Он дал мне за это шляпу и шелковый платок; потом одна женщина попросила сшить ей платье-рубашку и дала мне за работу фартук. Второе письмо Совета, которое касалось пленных, привезли Том и Питер202. Хотя они были индейцами, я взяла их за руки и расплакалась. От волнения я не могла говорить, но, справившись с собой, стала расспрашивать о муже, друзьях и знакомых. «Все у них хорошо, — ответили оба. — Только грустные». Они принесли мне фунт табаку и немного галет. Табак разошелся очень быстро, и когда один из индейцев попросил у меня табаку, чтобы набить трубку, я сказала, что табака уже нет. Тогда он стал браниться и угрожать. Я пообещала дать ему табаку, когда за мной приедет мой муж. «Повесить негодяя! — закричал он. — Пусть только явится, я вышибу ему мозги! » И тут же сказал, что, если даже сотня англичан придет без оружия, их никто не тронет. Вообще они вели себя как ненормальные. Боясь худшего, я не решилась послать весточку мужу, хотя было предположение, что он появится, чтобы выкупить и забрать меня с собой. Трудно сказать, что из всего этого получится: нельзя было особенно доверять ни им, ни тем, кому они служат. Когда пришло письмо, сагаморы собрались на совет, чтобы решить вопрос о пленных. Они позвали и меня, так как хотели знать, какой выкуп заплатит мой муж. Войдя в вигвам, я по их обычаю села рядом с ними, но меня заставили встать, заявив, что представляют собой Высший Совет203. Потом меня спросили, какой выкуп, по моему мнению, заплатит за меня муж. Я была в большом затруднении: все наше имущество разорено индейцами, но, если я назову малую сумму, индейцы не проявят интереса, и это лишь вызовет задержку, если же назову большую сумму… Я не знала, где мы сможем достать деньги. Я сказала наугад: «Двадцать фунтов», но тут же высказала пожелание, чтобы взяли меньше. Они не стали меня слушать и послали сообщение в Бостон, что я буду освобождена за выкуп в двадцать фунтов. Письмо написал для них молящийся индеец. Был там и другой молящийся. Он рассказал мне, что у него есть брат, который не ест конину — такой он жалостливый и мягкосердечный (хотя сущий дьявол, когда дело касается уничтожения бедных христиан). Этот индеец прочитал своему брату строки из Священного Писания, где говорится: «И был большой голод в Самарии, когда они осадили ее, так что ослиная голова продавалась по восьмидесяти сиклей серебра и четвертая часть каба голубиного помета — по пяти сиклей серебра»204. Молящийся индеец растолковал своему брату, что во время голода дозволено есть все то, что не едят в обычное время, и теперь его брат ест конину, как и все индейцы. Был и еще один молящийся индеец, который натворил много безобразного, а потом, чтобы спастись самому, выдал в руки англичан своего отца. Какой-то молящийся индеец участвовал в нападении на Садбери205, и в конце концов, как он того и заслуживал, его повесили. Был и такой молящийся индеец, жестокий и свирепый, который носил на шее шнурок с нанизанными на нем отрубленными пальцами христиан. Когда индейцы напали на Садбери, один из молящихся индейцев отправился вместе с ними и взял с собой жену с ребенком, которого она привязала за своей спиной. Перед этим по-ходом индейцы собрались на nay-bay206. Все происходило следующим образом: один индеец стоял на коленях на оленьей шкуре; все остальные собрались кольцом вокруг него, ударяли по земле ладонями или палками и что-то бормотали. Рядом с тем, кто был на коленях, стоял индеец с ружьем в руках. Тот, кто стоял на коленях, произносил речь, и все выражали одобрение. Так повторялось много раз. Потом они приказали человеку с ружьем выйти из круга. Он так и сделал. Но как только он вышел, его позвали опять, а он как будто отказывался. Его начали убеждать, пока он опять не вернулся. Все сразу стали петь и дали ему еще ружье: по ружью в каждую руку. Тот, кто был на оленьей шкуре, опять произнес речь, и в конце каждой фразы все громко выражали одобрение. При этом они что-то бормотали и били руками по земле. Затем человеку с двумя ружьями опять приказали выйти из круга. Он вышел и остановился. Его позвали опять, на этот раз очень настойчиво, но он стоял, покачиваясь, будто не знал, что ему делать и куда идти. Его звали все настойчивее и требовательнее. Постояв какое-то время, он повернулся и, шатаясь, пошел, вытянув руки и держа в каждой руке по ружью. Как только он вошел в круг, все очень обрадовались и опять стали петь, а потом тот, кто был на оленьей шкуре, произнес речь, и снова все криками выразили одобрение. Так закончилась эта церемония, после которой они отправились на битву в Садбери. Я полагаю, индейцы нисколько не сомневались в том, что вернутся с великой победой. Они хвастали, что убили двух капитанов и около ста солдат. Одного англичанина привели с собой, и он подтвердил, что индейцы натворили достаточно бед в Садбери, так что все оказалось правдой. Но индейцы вернулись без своего обычного шумного торжества, которое всегда проявляли, а скорее (по их собственному выражению) как «собаки, потерявшие уши». Я не думаю, что причиной тому были их собственные потери. По их словам, они потеряли пять-шесть человек. Я не заметила, чтобы кого-нибудь среди них не хватало. Когда они отправлялись в поход, казалось, сам дьявол заверил их в победе, а теперь они вели себя так, будто он предсказывал им поражение. Так оно было на самом деле или нет, этого я не могу сказать, но вскоре дела их пошли хуже. Так продолжалось в течение всего лета и закончилось полным поражением. Боевой отряд вернулся из Садбери в воскресенье, и тот индеец, который стоял на оленьей шкуре, был чернее самого дьявола (я нисколько не преувеличиваю). Мой хозяин, вернувшись, попросил меня сшить рубашку для его малыша из наволочки с голландскими кружевами. Приблизительно в это же время один индеец пригласил меня в свой вигвам и угостил свининой с земляными орехами. Когда я ела, другой индеец сказал, что, похоже, этот индеец мой добрый друг, но в Садбери он убил двух англичан, и за моей спиной лежит их одежда. Я оглянулась и увидела окровавленную одежду, пробитую пулями. Господь, однако, не допустил, чтобы этот негодяй причинил мне боль. Напротив, и он, и его скво много раз (пять или шесть) кормили меня, поддерживая мое бренное тело. Стоило мне в любое время зайти в их вигвам, и они всегда давали мне что-нибудь поесть, хотя это были совершенно чужие мне люди. Однажды какая-то скво дала мне кусок свежей свинины, немного соли и свою сковородку, чтобы поджарить мясо. До сих пор не могу забыть, каким восхитительным показалось мне это блюдо! Как мало мы ценим повседневные радости, когда они окружают нас постоянно. Переход двадцатый207 Натворив бед и не желая, чтобы их обнаружили, индейцы, по своему обыкновению, переходили сразу на другое место. Так они поступили и на этот раз. Когда мы прошли около трех-четырех миль, индейцы остановились и стали сооружать огромный вигвам, который мог бы вместить не менее ста человек. Они готовились ко дню великой пляски. Между собой они говорили, что губернатор так разозлится из-за потерь в Садбери, что не пришлет больше вестей о пленных. Это меня взволновало и очень опечалило. Недалеко от того места, где я теперь находилась, была и моя сестра. Узнав, что я здесь, она попросила, чтобы ее хозяин разрешил ей повидать меня. Он согласился и хотел пойти вместе с ней, но она быстро собралась и ушла раньше. Она уже прошла больше мили, когда хозяин нагнал ее, стал бранить как ненормальный и заставил вернуться под дождем назад, так что я не видела сестру до нашей встречи уже в Чарлзтауне. Однако Господь воздал им за многие из совершенных ими зол, и этого индейца (хозяина моей сестры) потом повесили в Бостоне. Вскоре индейцы стали собираться со всех сторон в ожидании дня обрядовых плясок. Вместе с ними появилась и миссис Кеттл. Я пожаловалась, что у меня очень тяжело на сердце. «И у меня тоже, — сказала миссис Кеттл и тут же добавила: — Надеюсь, скоро мы услышим добрые вести». Я знала, как хотела меня видеть моя сестра, и мне самой очень хотелось повидаться с ней, но не представилось возможности. Моя дочь тоже находилась недалеко от меня, не дальше мили, и я не виделась с ней уже девять или десять недель, а свою сестру не видела с того дня, как нас взяли в плен. Я просила, чтобы мне разрешили повидать их обеих; да, я уговаривала, умоляла, но индейцы были так жестоки, что не дали мне этого сделать. Они использовали всю свою деспотическую силу, пока это было в их власти, но благодаря милости Божьей их время подходило к концу. В воскресенье после полудня прибыл мистер Джон Хоур, который предпринял эту поездку по своей доброй воле и с разрешения Совета. С ним приехали Том и Питер, о которых я уже говорила раньше. Они доставили третье письмо от имени Совета208. Меня в это время не было, и я их не видела, но как только я пришла, индейцы позвали меня в вигвам, велели сесть и не двигаться. Потом они схватили свои ружья и выбежали так поспешно, словно поблизости были враги. Послышались выстрелы. Я решила, что случилась большая беда. Увидев мое беспокойство, индейцы поинтересовались, в чем дело. Я ответила, что, по-моему, они убили англичанина (мне уже сообщили о его приезде), но они сказали, что с англичанином ничего не случилось: стреляли поверх его лошади, под ней и перед ее мордой, заставляя кидаться из стороны в сторону, просто чтобы показать свою силу и ловкость. Потом они дали англичанину приблизиться к вигвамам. Я попросила, чтобы разрешили мне встретиться с ним, но они отказали, и я вынуждена была повиноваться. Когда индейцы поговорили с англичанином сколько им хотелось, они разрешили мне пойти к нему. Мы стали расспрашивать друг друга обо всем, что нас интересовало, я спросила о своем муже и друзьях. Мистер Хоур сказал, что все здоровы и будут рады меня видеть. Среди вещей, присланных моим мужем, был фунт табаку, который я продала за 9 шиллингов, потому что многие индейцы, не имея табака, курили тсугу или будру плющевидную. Жестоко ошибаются те, кто может подумать, что я сама просила прислать табак. С Божьей помощью этот соблазн я преодолела. Я спросила индейцев, можно ли мне вернуться домой вместе с мистером Хоуром. Они ответили: «Нет!» Мы легли спать, так и не дождавшись иного ответа. Наутро мистер Хоур пригласил сагаморов на обед, но, когда мы собрались приготовить угощение, оказалось, что индейцы украли из мешков мистера Хоура большую часть продуктов. Даже в этом одном случае видно проявление божественной силы Господа: нас окружало множество индейцев, жадных до хорошей еды, в то время как англичан было только двое — мистер Хоур и я. Индейцы легко могли проломить нам головы и взять все, что было в мешках: не только продукты, но и ткань, которая являлась частью двадцати фунтов, назначенных для выкупа. Вместо этого они сами, казалось, были смущены случившимся и сказали, что все это сделал какой-то плохой индеец. О, можно ли даже предположить, будто есть что-то невозможное для Господа! Он явил свое могущество, подобно тому, как явил его Даниилу, брошенному в ров с голодными львами209. Мистер Хоур немедля позвал индейцев на обед, но они ели очень мало, потому что были заняты подготовкой и переодеванием к обрядовым пляскам. Их должны были исполнять восемь человек: четверо мужчин и четыре женщины. Мой хозяин с хозяйкой тоже участвовали в плясках. Хозяин надел льняную рубашку с великолепными кружевами, нашитыми внизу; на нем были белые чулки, серебряные пуговицы; его подвязки были унизаны шиллингами; на голове и плечах — низки вампума210. Наряд хозяйки был сшит из кёрзи211 и украшен низками вампума до самой поясницы; руки от локтей до запястий унизаны браслетами, на шее несколько рядов бус, а в ушах разнообразные украшения. Тонкие красные чулки и белые туфли завершали наряд. Волосы ее были напудрены, а лицо покрыто красной краской. Так были одеты все, кто участвовал в плясках. Двое индейцев пели и стучали по котелку — это была их музыка. Танцоры все время подпрыгивали один за другим; посередине на угольях подогревался котелок с водой, чтобы они могли время от времени утолять жажду. Так продолжалось почти до самой ночи. Танцуя, они бросали вампум в стоявших вокруг зрителей. Когда совсем стемнело, я опять спросила, можно ли мне отправиться домой, и мне опять ответили: «Нет! » Я смогу уйти только в том случае, если за мной приедет муж. Мы уже легли спать, когда мой хозяин вышел из вигвама и через некоторое время прислал индейца по имени Джеймс-Печатник212, который сказал, что мой хозяин обещает разрешить мне завтра уйти домой, если мистер Хоур даст бутылку спиртного. Тогда мистер Хоур позвал своих индейцев, Тома и Питера, и попросил их вместе с Джеймсом-Печатником пойти к моему хозяину. Он хотел, чтобы тот повторил свое обещание перед этими тремя людьми. Если он это сделает, то получит виски. Мой хозяин обещал, и мистер Хоур передал для него бутылку спиртного. Тогда Филип213, почуяв, что тут можно поживиться, подозвал меня и спросил, чем я заплачу ему за добрую весть и как отблагодарю, если он замолвит за меня словечко. Я спросила, что он хочет. Филип быстро ответил: «Две куртки, двадцать шиллингов, полбушеля кукурузы и табак». Поблагодарив его за такую заботу обо мне, я сказала, что добрая весть известна не только хитрому лису, но и мне самой. Мой хозяин неожиданно с шумом ворвался в вигвам и потребовал мистера Хоура, заявив, что хочет выпить за его здоровье. Он был уже изрядно пьян и вел себя очень странно: то пил за здоровье мистера Хоура, говоря, что тот хороший человек, то твердил, что его надо повесить. Потом он позвал меня. Я боялась услышать, что он скажет, но вынуждена была повиноваться. Он выпил и за мое здоровье, не проявив никакой грубости. Вообще это был первый индеец, которого я видела пьяным за все время моего пребывания среди них. Наконец его скво выскочила из вигвама, и он бросился за ней; они обежали вокруг жилища — монеты на одежде звенели и били его по коленям. Жена все-таки ускользнула от него; тогда он отправился к своей старой скво, так что, слава Богу, нас в ту ночь больше никто не беспокоил. Я никак не могла уснуть, хотя, можно сказать, не спала три ночи подряд. Накануне того дня, когда пришло письмо от Совета, меня переполняли страх и беспокойство. Господь часто оставляет нас в неведении, когда освобождение уже близко. Да, в то время я не находила покоя ни днем, ни ночью. На следующую ночь меня охватила безмерная радость: мистер Хоур прибыл с такими добрыми вестями! На третью ночь я была совершенно поглощена мыслями о возможном возвращении домой и о том, что, уезжая, оставляю в этих диких краях своих детей. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз.