Теперь, вероятно, следует бросить беглый взгляд на общую картину сражения, разгоравшегося в разных частях долины. Отряд, ведомый Дадли и воодушевляемый Миком, сломал свой строй, достигнув лугов позади форта, и, укрываясь за пнями и заборами, бросился в огонь, одолевая неорганизованную шайку, хлынувшую в поля. Это решение вскоре вызвало перемену в манере наступления. Индейцы, в свою очередь, прибегли к помощи укрытий, и сражение приняло тот беспорядочный, но опасный характер, когда решимость и силы человека подвергаются самому суровому испытанию. Успех казался шатким: белые люди то увеличивали расстояние между собой и своими друзьями в доме, то отступали, словно были готовы укрыться за частоколом. Хотя численный перевес был по большому счету на стороне индейцев, оружие и умение служили подспорьем для их противников. Было очевидно желание первых разделаться с маленьким отрядом, противостоявшим их продвижению к деревне, внутри и вокруг которой они видели ту картину лихорадочных усилий, что была уже описана, — зрелище, вряд ли способное охладить яростный пыл наступления индейцев. Но осмотрительность, с которой Дадли руководил боем, делала это чрезвычайно рискованным экспериментом. Однако каким бы тугодумом ни казался лейтенант в иных обстоятельствах, в данном случае он был способен проявить свои лучшие и самые смелые качества. Будучи высокого роста и мощного телосложения, он ощущал в моменты напряжения всех сил степень уверенности в себе, соизмеримую с присущей ему физической силой. К этой твердой уверенности следовало добавить немалую долю своего рода воодушевления, способного пробудиться в груди самого ленивого человека и, подобно гневу человека уравновешенного, служащего всего лишь более сильным выражением обычно безобидных привычек. Тем более что это был не первый из многочисленных воинских подвигов лейтенанта Дадли. Помимо отчаянного дела, уже изложенного на этих страницах, он участвовал в различных вылазках против аборигенов и во всех случаях обнаруживал холодную голову и решительный характер. Настоятельная необходимость в обоих этих существенных качествах выявилась в ситуации, в которой теперь оказался лейтенант. Благодаря правильной расстановке своих небольших сил и в то же время их взаимодействию, а также учитывая осмотрительность врагов в использовании прикрытий и сохраняя часть огневой мощи по всей разорванной, но все же достаточно упорядоченной линии, удалось наконец отогнать дикарей обратно от одного пня до другого, от кочки до кочки и от забора до забора, пока они и вовсе не убрались на опушку леса. Опытный глаз жителя пограничья определил, что далее преследовать их он не может. Многие из его людей истекали кровью и теряли силы, поскольку раны еще кровоточили. Под защитой деревьев враг получал слишком большое преимущество для укрепления своей позиции, и поражение стало бы неизбежным следствием рукопашного боя, который завязался бы после ружейного залпа. На этой стадии боя Дадли стал бросать тревожные и вопрошающие взгляды назад. Он видел, что поддержки ждать не приходится, а также с огорчением видел, что многие женщины и дети все еще заняты перетаскиванием необходимого из деревни в форт. Отойдя за более надежную линию прикрытий и на расстояние, уменьшавшее опасность попадания в цель стрел — оружие, используемого не менее чем двумя третями врагов, он выжидал в угрюмом молчании подходящий момент, чтобы осуществить дальнейшее отступление. В то время как отряд Дадли пребывал таким образом в безвыходном положении, яростный вой разнесся под сводами леса. То были клики радости, издаваемые в дикарской манере этих людей, как будто обитателей лесов воодушевил какой-то неожиданный и всеобщий порыв восторга. Скорчившиеся йомены с тревогой смотрели друг на друга, но, не видя никаких признаков колебаний в решительном выражении лица своего предводителя, каждый вел себя сдержанно, выжидая какого-нибудь дальнейшего прояснения замысла врагов. Не прошло и минуты, как на опушке леса появились два воина, где и остались стоять, по-видимому обозревая сцены, разворачивавшиеся в разных частях долины. Не один мушкет был наготове, чтобы поразить их, но знак, поданный Дадли, предотвратил эти попытки, которые, вероятнее всего, были бы сорваны благодаря никогда не дремлющей бдительности североамериканских индейцев. Однако было что-то во внешности и манере держаться этих двух человек, что заставило Дадли проявить выдержку. Оба явно были вождями, и гораздо более высокого ранга, чем обычно. По обычаю военных предводителей индейцев они были также людьми крупной и властной осанки. На расстоянии, с которого их можно было разглядеть, один представлялся воином, достигшим зенита своих лет, тогда как другого отличали более легкая поступь и более гибкие движения, свойственные человеку, который гораздо моложе. Оба были хорошо вооружены и по обычаю людей их происхождения, когда те вступали на тропу войны, одеты только в обыкновенную убогую накидку до талии и ноговицы. Однако на первом был ярко-красный, а на втором — богатый плащ с бахромой, ярких цветов и с индейским орнаментом. Старший из двух носил вокруг головы нарядную повязку-вампум из раковин в форме тюрбана, а на голове более молодого не было видно ничего, кроме традиционной для знатного воина пряди волос на бритой голове. Совещание, как и в большинстве случаев, о которых уже было рассказано, заняло всего несколько минут. Старший из вождей отдал несколько приказов. Ум Дадли лихорадочно старался предугадать их характер, когда оба разом исчезли. Лейтенант остался бы целиком во власти зыбких предположений, если бы быстрое исполнение приказов, отданных самому молодому из индейцев, вскоре не оставило у него сомнения относительно их намерений. Еще раз громкий и общий крик привлек его внимание к правой стороне. И пока он старался усилить свою позицию, призвав трех или четырех из лучших стрелков на тот конец своего маленького строя, стало видно, как младший из вождей мчится по лугам, ведя за собой цепь вопящих воинов к прикрытиям, господствовавшим над их противоположным краем. Короче, позиция Дадли полностью переменилась, а пни и углы заборов, за которыми укрывались его люди, похоже, в дальнейшем грозили стать бесполезными. Критическая ситуация требовала решения. Собрав своих йоменов, прежде чем у врага было время воспользоваться своим преимуществом, лейтенант приказал быстро отступать к фор ту. В этом маневре ему благоприятствовал характер почвы — обстоятельство, которое было удачно учтено при наступления' И через несколько минут отряд оказался под надежной зашитой рассыпного огня из-за частокола, тотчас же пресекшего преследование со стороны вопящего и ликующего врага. Раненые, после стойкой или скорее упрямой задержки, которая должна была показать несокрушимую решимость белых, отошли в укрепления за помощью, оставив команду Дадли лишившейся почти половины своей численности. С этими сократившимися силами, однако, он своевременно переключил свое внимание на помощь тем, кто сражался на противоположном конце деревни. Мы уже упоминали о том, как кучно дома нового поселения теснились один возле другого в начале обустройства колоний. Вдобавок к более очевидному и достаточному мотиву, породившему то же самое неудобство и неприглядную манеру строительства в девяти десятых континентальной Европы, было найдено и религиозное обоснование следования обычаю. Один из законодательных актов пуритан гласил, что «никто не поставит свое жилое здание на расстоянии более полумили или самое большее мили от собрания общины, где церковь обычно собирает прихожан для молений Господу». «Укрепление почитания Господа членами церковных приходов» — такова была причина, приводимая в объяснение этого произвольно принятого закона. Но вполне вероятно, что еще одной причиной было желание предотвратить опасность более мирского характера. Внутри форта находились люди, верившие, что разрушения в виде дымящихся кольев, что виднелись тут и там в вырубках на холмах, накликаны пренебрежением той защитой, которая, как полагали, даруется тем, кто опирается с наибольшим доверием даже при совершении мирских сделок на поддерживающую силу всевидящего и всенаправляющего Провидения. К их числу принадлежал и Рейбен Ринг, смирившийся с потерей своего жилища, как с заслуженным наказанием за легкомыслие, ввергнувшее его в искушение построить дом на самой границе предписанного расстояния. Когда отряд Дадли отступал, этот йомен стоял у окна комнаты, где в безопасности поселили его плодовитую половину с ее недавним даром, ибо в момент сумятицы муж был вынужден выполнять двойную обязанность — караульного и няньки. Он как раз разрядил свое ружье, имея основание думать, что с успехом, по врагам, подобравшимся слишком близко к отступающему отряду, и, перезарядив оружие, направил печальный взгляд на кучку дымящихся углей, лежавшую теперь там, где так недавно стоял его скромный, но удобный дом. — Боюсь, Эбанденс, — сказал он со вздохом, покачав головой, — что произошла ошибка при измерении расстояния между молитвенным домом и вырубкой. Кое-какие опасения насчет правильности протягивания мерной цепи через ложбины приходили мне в голову в свое время, но славный холмик, где стоял дом, был таким удобным и полезным для здоровья, что если то и был грех, я надеюсь, что он простителен! Ведь он значит не больше, чем самое малое из бревен, которые огонь не превратил в белую золу! — Подними меня, муженек, — отвечала жена слабым голосом, естественным при ее болезненном состоянии, — подними меня своей рукой, чтобы я смогла взглянуть на место, где мои дети впервые увидели свет. Ее просьба была выполнена, и с минуту женщина смотрела в немой печали на разорение своего уютного жилища. Затем, когда снаружи разнесся новый вопль со стороны врага, она задрожала и с материнской нежностью повернулась к ничего не ведающим созданиям, спавшим возле нее. — Твоего брата язычники загнали к подножию частокола, — заметил Рейбен, на миг взглянув на свою половину с нежностью мужчины, — и он недосчитался многих раненых. Последовала короткая, но красноречивая пауза. Женщина обратила свои полные слез глаза вверх и, протянув бескровную руку, ответила: — Я знаю, что ты сделаешь… Не полагается, чтобы сержант Ринг был сиделкой при женщине, когда враги-индейцы на полях по соседству! Ступай и выполни свой долг, и то, что следует сделать, сделай как мужчина! И все же хочу тебе напомнить, как много тех, кому опорой твоя жизнь и кто нуждается в отцовской заботе. Фермер сперва осторожно оглянулся, ибо этого требовали благочестивые и суровые нравы пуритан, но, видя, что девушка, время от времени входившая присмотреть за больной, отсутствует, наклонился и, прижав свои губы к щеке жены, бросил тоскливый взгляд на свое потомство, взвалил на плечо мушкет и спустился во двор. Когда Рейбен Ринг присоединился к отряду Дадли, последний как раз отдал приказ идти на подмогу тем, кто все еще упорно защищал южный вход в деревню. Работы по обеспечению необходимыми запасами еще не были окончены, и в любом случае целью первостепенной важности было отстоять деревню от врага. Задача, однако, оказалась не такой трудной, как поначалу давали основание думать силы индейцев. Сражение к этому времени докатилось и до отряда во главе с Контентом, и, как следствие, индейцы были вынуждены иметь дело с раздельными силами. Сами постройки с заборами и домами, стоявшими на отшибе, тоже представляли собой многочисленные брустверы, и было ясно, что атакующие действуют с осторожностью и согласованностью, которые выдавали направляющую руку некоего ума, более одаренного, нежели обычно выпадает на долю людей нецивилизованных. Задача Дадли стала не такой трудной, как раньше, поскольку противник перестал наступать ему навстречу, предпочтя следить за маневрами тех, кто удерживал укрепленный дом, чьей численности они не знали и чьих атак они явно опасались. Как только подкрепление достигло позиции лейтенанта, защищавшего деревню, тот скомандовал залп, и его люди двинулись вперед с криком и гамом, причем одни пели духовные песнопения, другие возвышали голоса в молитве, а некоторые воспользовались простыми и, вероятно, не менее действенными средствами, издавая звуки как можно страшнее. Все это подкреплялось энергичными и прицельными залпами мушкетов и обеспечило успех. Через несколько минут враг бежал, оставив ту сторону долины временно в безопасности. Преследование было бы безрассудством. Выставив нескольких разведчиков в секреты, весь отряд возвратился с намерением отрезать врага, все еще удерживавшего луга близ гарнизона. Однако такие намерения потерпели неудачу. В тот момент, когда их потеснили, индейцы отошли, очевидно, с целью укрыться под защитой леса. А когда белые вернулись в свои укрепления, индейцы последовали за ними, чтобы показать, что те в дальнейшем не смогут маневрировать без риска подвергнуться серьезному нападению. В этих условиях люди в форте и вокруг него были вынуждены оставаться бездействующими зрителями сцены, которая разворачивалась вокруг «Дома Хиткоута», как обычно именовали жилище старого Марка. Укрепленное здание было возведено для защиты деревни и ее жителей — цель, которую его расположение делало выполнимой. Но оно не могло оказать никакой помощи тем, кто действовал без поддержки стрелков из мушкетов. Единственным артиллерийским орудием, принадлежавшим поселению, была кулеврина в распоряжении Пуританина, в данный момент послужившая, чтобы остановить продвижение врагов. Но восклицания незнакомца и его призыв к своим людям, завершивший последнюю главу, дали ясно знать, что атака на дом отбита и что дело кровавого свойства теперь предстояло тем, кем предводительствовали он и его соратник. Земля вокруг дома Хиткоутов позволяла вести более плотный и более ожесточенный бой, чем те, что происходили на других участках поля битвы. Время дало садам разрастись, а благоденствие приумножило и сделало более безопасными огражденные участки и внешние строения. В одном из таких садов и сошлись враждебные отряды, придя к тому исходу, который предвидел воинственный незнакомец. Контент, подобно Дадли, заставил своих людей разделиться, и они открыли огонь с той же бережной осмотрительностью, что и другой отряд. Успех снова сопутствовал усилиям более дисциплинированных, и белые люди постепенно отбросили врагов, пока не появилась вероятность, что удастся полностью оттеснить их на открытую местность с тыла, — успех, который был бы равносилен победе. Но в этот обещающий момент позади прыгающей и вопящей шайки, все еще мечущейся в разрывах дыма, напоминая множество темных и злобных призраков, справляющих свои дьявольские ритуалы, послышались крики. А затем, когда вождь с тюрбаном на голове, с внушающим ужас голосом и властной статью появился перед ними, вся изломанная линия индейцев получила импульс для броска вперед. Вопли удвоились. Еще один воин, размахивающий томагавком, стал виден на фланге, и вся плотная фаланга ринулась на белых, угрожая смести их подобно тому, как разбушевавшийся поток несет опустошение на своем пути. — Люди, сомкните ряды! — прокричал незнакомец, пренебрегая укрытием и самой жизнью в момент столь неотложной крайности. — Сомкните ряды, христиане, и держитесь! Приказ был повторен Контентом и передан из уст в уста. Но прежде чем люди с флангов сумели добраться до центра, удар был нанесен. Всякий порядок нарушился, бой пошел врукопашную, один отряд яростно сражался за победу, а другой знал, что стоит перед смертельной угрозой для своей жизни. После первого залпа мушкетов и свиста стрел, выпущенных из луков, бой продолжался на ножах и топорах. На колющий удар ножа или взмах острого и сверкающего томагавка следовал ответ в виде размашистых и сокрушающих ударов мушкетных прикладов либо удушающей хватки за горло руками, которые смыкались в смертельных тисках. Люди кучей валились друг на друга, а когда победитель поднимался, чтобы отбросить тела тех, кто задыхался у его ног, его хмурый взгляд наталкивался и на друга, и на врага. Сад звенел от воплей индейцев, а колонисты сражались в немом отчаянии. Угрюмая решимость покидала их только вместе с жизнью. И не раз случалось в тот ужасный день, что обычный пахучий знак победы индейца раскачивался перед мрачным и еще осмысленным взором искалеченной жертвы, с головы которой он был содран. В этой страшной сцене бойни и жестокости главные персонажи нашей легенды не бездействовали. С молчаливым, но глубоким взаимопониманием незнакомец и Контент с сыном встали спина к спине и мужественно сражались против своей злосчастной судьбы. Первый показал себя солдатом не для парада, ибо, зная бесполезность приказов, когда каждый сражается за свою жизнь, он наносил мощные удары молча. Его примеру самоотверженно последовал Контент, а юный Марк действовал со всей энергией своего возраста. Первый натиск врага был отбит, и на минуту появилась слабая перспектива выйти из сражения живыми. По подсказке незнакомца все трое двинулись в том же порядке к дому с намерением положиться на личную энергию после того, как выберутся из толчеи. Но в этот злополучный момент, когда надежда стала обретать черты вероятности, один из вождей скрытно пробрался через ужасающую сумятицу, выискивая повсюду какую-нибудь жертву своего занесенного топора. Толпа низших воинов шла по пятам за ним, и первый же взгляд показал осажденным, что наступил решающий момент. При виде столь многих ненавистных врагов, все еще живых и способных страдать, общий торжествующий крик сорвался с губ индейцев. Их предводитель, как человек, возвышающийся над наиболее грубыми чувствами своих воинов, единственный приближался в молчании. Когда отряд разомкнулся и разделился, чтобы окружить жертвы, судьба свела его лицом к лицу с Марком. Подобно своему противнику, индейский вождь был еще в полном расцвете юной мужественности. По стати, возрасту и ловкости антагонисты выглядели равными. И когда воины вождя бросились на незнакомца и Контента, как люди, знающие, что их предводитель не нуждается в помощи, возникла полная вероятность жестокого боя с сомнительным исходом. Хотя ни один из бойцов не обнаруживал ни малейшего желания избежать схватки, ни один из них не спешил нанести первый удар. Живописец или, скорее, скульптор запечатлел бы позы этих молодых воинов, видя в этом прекрасную возможность показать силу своего искусства. Марк, подобно большинству своих друзей, сбросил всю лишнюю одежду, прежде чем приблизиться к арене схватки. Верхняя часть его туловища была обнажена до рубашки, и даже та разорвалась пополам в ожесточенных стычках, в которых земля вокруг дома Хиткоутов позволяла вести более плотный и более ожесточенный бой, чем те, что происходили на других участках поля битвы. Время дало садам разрастись, а благоденствие приумножило и сделало более безопасными огражденные участки и внешние строения. В одном из таких садов и сошлись враждебные отряды, придя к тому исходу, который предвидел воинственный незнакомец. Контент, подобно Дадли, заставил своих людей разделиться, и они открыли огонь с той же бережной осмотрительностью, что и другой отряд. Успех снова сопутствовал усилиям более дисциплинированных, и белые люди постепенно отбросили врагов, пока не появилась вероятность, что удастся полностью оттеснить их на открытую местность с тыла, — успех, который был бы равносилен победе. Но в этот обещающий момент позади прыгающей и вопящей шайки, все еще мечущейся в разрывах дыма, напоминая множество темных и злобных призраков, справляющих свои дьявольские ритуалы, послышались крики. А затем, когда вождь с тюрбаном на голове, с внушающим ужас голосом и властной статью появился перед ними, вся изломанная линия индейцев получила импульс для броска вперед. Вопли удвоились. Еще один воин, размахивающий томагавком, стал виден на фланге, и вся плотная фаланга ринулась на белых, угрожая смести их подобно тому, как разбушевавшийся поток несет опустошение на своем пути. — Люди, сомкните ряды! — прокричал незнакомец, пренебрегая укрытием и самой жизнью в момент столь неотложной крайности. — Сомкните ряды, христиане, и держитесь! Приказ был повторен Контентом и передан из уст в уста. Но прежде чем люди с флангов сумели добраться до центра, удар был нанесен. Всякий порядок нарушился, бой пошел врукопашную, один отряд яростно сражался за победу, а другой знал, что стоит перед смертельной угрозой для своей жизни. После первого залпа мушкетов и свиста стрел, выпущенных из луков, бой продолжался на ножах и топорах. На колющий удар ножа или взмах острого и сверкающего томагавка следовал ответ в виде размашистых и сокрушающих ударов мушкетных прикладов либо удушающей хватки за горло руками, которые смыкались в смертельных тисках. Люди кучей валились друг на друга, а когда победитель поднимался, чтобы отбросить тела тех, кто задыхался у его ног, его хмурый взгляд наталкивался и на друга, и на врага. Сад звенел от воплей индейцев, а колонисты сражались в немом отчаянии. Угрюмая решимость покидала их только вместе с жизнью. И не раз случалось в тот ужасный день, что обычный пахучий знак победы индейца раскачивался перед мрачным и еще осмысленным взором искалеченной жертвы, с головы которой он был содран. В этой страшной сцене бойни и жестокости главные персонажи нашей легенды не бездействовали. С молчаливым, но глубоким взаимопониманием незнакомец и Контент с сыном встали спина к спине и мужественно сражались против своей злосчастной судьбы. Первый показал себя солдатом не для парада, ибо, зная бесполезность приказов, когда каждый сражается за свою жизнь, он наносил мощные удары молча. Его примеру самоотверженно последовал Контент, а юный Марк действовал со всей энергией своего возраста. Первый натиск врага был отбит, и на минуту появилась слабая перспектива выйти из сражения живыми. По подсказке незнакомца все трое двинулись в том же порядке к дому с намерением положиться на личную энергию после того, как выберутся из толчеи. Но в этот злополучный момент, когда надежда стала обретать черты вероятности, один из вождей скрытно пробрался через ужасающую сумятицу, выискивая повсюду какую-нибудь жертву своего занесенного топора. Толпа низших воинов шла по пятам за ним, и первый же взгляд показал осажденным, что наступил решающий момент. При виде столь многих ненавистных врагов, все еще живых и способных страдать, общий торжествующий крик сорвался с губ индейцев. Их предводитель, как человек, возвышающийся над наиболее грубыми чувствами своих воинов, единственный приближался в молчании. Когда отряд разомкнулся и разделился, чтобы окружить жертвы, судьба свела его лицом к лицу с Марком. Подобно своему противнику, индейский вождь был еще в полном расцвете юной мужественности. По стати, возрасту и ловкости антагонисты выглядели равными. И когда воины вождя бросились на незнакомца и Контента, как люди, знающие, что их предводитель не нуждается в помощи, возникла полная вероятность жестокого боя с сомнительным исходом. Хотя ни один из бойцов не обнаруживал ни малейшего желания избежать схватки, ни один из них не спешил нанести первый удар. Живописец или, скорее, скульптор запечатлел бы позы этих молодых воинов, видя в этом прекрасную возможность показать силу своего искусства. Марк, подобно большинству своих друзей, сбросил всю лишнюю одежду, прежде чем приблизиться к арене схватки. Верхняя часть его туловища была обнажена до рубашки, и Даже та разорвалась пополам в ожесточенных стычках, в которых он уже побывал. Его мощная вздымающаяся грудь была оголена, позволяя видеть белую кожу и голубые вены человека, чьи предки пришли оттуда, где восходит солнце. Его напрягшаяся фигура опиралась на одну ногу, словно припечатанную с вызовом, тогда как другая была выдвинута вперед, подобно рычагу, в ожидании встречного маневра. Его руки были отведены за спину, а ладони крепко сжимали ствол мушкета, грозившего смертью всякому, кто осмелится подойти на доступное ему расстояние. Голова, покрытая короткими вьющимися русыми волосами его саксонских предков, слегка выдвинулась вперед над левым плечом как будто для того, чтобы поддерживать тело в равновесии. Кровь прилила к лицу, губы были сжаты и решительны, жилы на шее и висках вздулись, едва не лопаясь, а глаза сузились, но их взгляд выражал одновременно чувства отчаянной решимости и восторженного удивления. С другой стороны, индейский воин был человеком еще более примечательным. По обычаю своего народа он появился на поле битвы с голыми ногами и почти неприкрытым телом. Весь его облик изображал человека, приготовившегося к прыжку; и с точки зрения поэзии было бы позволительно сравнить его прямую и проворную фигуру с припавшим к земле ягуаром. Выставленная вперед нога поддерживала тело, сгибаясь не столько под его тяжестью, сколько благодаря свободной игре мускулов и сухожилий, а слегка наклоненная голова выступала немного вперед. Одна рука крепко ухватила черенок топора, лежавшего на одной линии с правым бедром, а другая твердо держала рукоять ножа из оленьего рога, пока еще подвешенного в ножнах у пояса. Выражение лица было серьезным, суровым и, может быть, немного жестоким, но все в целом смягчалось неколебимым и полным достоинства спокойствием вождя с незаурядным характером. Глаза, однако, смотрели пристально и сосредоточенно; и, подобно глазам юноши, чьей жизни он угрожал, казалось, особенно сузились от удивления. Недолгая пауза, последовавшая за движением, с которым оба противника приняли красивые позы, была полна значения. Ни один не заговорил, ни один не позволил себе играть мускулами, ни один, казалось, даже не дышал. Заминка не была похожа на промедление, необходимое, чтобы приготовиться к бою, потому что каждый стоял, готовый к смертельному выпаду. Точно так же невозможно было проследить в сосредоточенной энергии лица Марка или в надменном и более искушенном выражении лица и глаз индейца что-либо похожее на нерешительность намерений. Чувство, чуждое этой сцене, казалось, владело ими обоими, деятельный мозг каждого бессознательно готовил себя к близкому кровавому поединку, в то время как неведомая сила души ненадолго сдерживала их. Предсмертный вопль дикаря, сраженного у самых ног своего вождя ударом незнакомца, и ободряющий крик последнего разрушили кратковременное состояние транса. Вождь еще сильнее согнул ноги в коленях, навершие томагавка слегка приподнялось, лезвие ножа сверкнуло из ножен, а приклад мушкета Марка поддался предельному напряжению его сухожилий, когда рядом раздались крик и вопль, не похожие на любые, звучавшие в тот день до этого. В ту же минуту занесенное для удара оружие обоих бойцов замерло, хотя и благодаря воздействию совсем разных сил. Марк почувствовал, как чьи-то руки обхватили его с силой, достаточной, чтобы привести в смятение, хотя и не сломить, а в ушах прозвучал хорошо знакомый голос Уиттала Ринга: — Бейте лживых и алчных бледнолицых! Они не оставят нам иной пищи, кроме воздуха, и иного питья, кроме воды! С другой стороны, когда вождь обернулся в гневе, чтобы поразить того, кто посмел остановить его руку, он увидел у своих ног коленопреклоненную фигуру, воздетые руки и смятенные черты Марты. Отведя удар, которым один из воинов уже приготовился лишить жизни молящую, он что-то быстро сказал на своем языке и указал на старавшегося освободиться Марка. Стоявшие рядом индейцы набросились на уже наполовину плененного юношу. Вопль привлек к этому месту еще сотню воинов, а затем в саду воцарилась тишина, такая внезапная и почти такая же пугающая, как предшествовавшая ей сумятица. За ней последовал продолжительный, ужасный и тем не менее полный значения вопль, которым американский воин возвещает о своей победе. С окончанием схватки в саду звуки битвы прекратились по всей долине. Будучи свидетелями успеха своих врагов, люди в форте видели неизбежность гибели не только для себя, но и для тех немощных, кого они были бы вынуждены оставить без надежной защиты, попытайся они совершить вылазку из своего укрепления. Поэтому им пришлось остаться пассивными и печальными зрителями того зла, которое они не имели средств отвратить. ГЛАВА XXIV Да вправду ли мы их с тобой видали? Не пьяного ли мы поели корня, Который разум нам сковал? «Макбет»106 Час спустя сцена представляла иную картину. Отряды врагов, которые в цивилизованной войне назвали бы группами наблюдения, выжидали при оружии на постах среди зданий или сохраняли свой строй у подножия частокола. Хотя работа по спасению ценностей продолжалась, было очевидно, что, как только первоначальный ужас миновал, хозяева деревни вновь стали обретать некоторую веру в свою способность противостоять врагу. Даже женщины сновали теперь по заросшим травой улицам более уверенно, а собранный внешний вид мужчин выражал решимость, рассчитанную на то, чтобы произвести впечатление на их диких и необузданных противников. Но дом, внешние постройки и все принадлежности домашнего уюта, так недавно способствовавшие благополучию Хиткоутов, были полностью во власти индейцев. Распахнутые ставни и двери, разбросанная и полуразбитая мебель, картина опустошения, мусор и полное забвение всякого интереса к охране собственности говорили о разнузданном беспорядке успешного штурма. Однако дело разрушения и грабежа прекратилось. Хотя тут и там можно было видеть воина, украшенного согласно склонностям его дикарского вкуса и с личными вещами прежних обитателей дома, сила какой-то невидимой и необычной власти как будто удерживала всякую руку и усмиряла яростный норов победителей. Люди, которыми так недавно двигали самые жестокие страсти нашей природы, оказались внезапно скованы, если не умиротворены. Не было того возбуждения от мстительной вседозволенности, какое обыкновенно сопровождает торжество индейцев, воины таились возле строений и по прилегающим участкам в молчании, хотя угрюмом и зловещем, но примечательном их характерной покорностью событиям. Главные предводители нападения и все оставшиеся в живых после поражения были в сборе на террасе дома. Руфь, бледная, печальная и скорбящая о других больше, чем о себе, стояла немного в стороне, сопровождаемая Мартой и юной помощницей, чья несчастливая участь сулила ей быть застигнутой при выполнении своих обязанностей в этот полный событий день. Контент, пришелец и Марк находились вместе, подавленные и связанные, единственные оставшиеся в живых из всего отряда, который они так недавно вели в бой. Седые волосы и телесные недуги Пуританина избавили его от подобного унижения. Еще одним существом европейского происхождения среди присутствующих был Уиттал Ринг. Слабоумный медленно бродил среди пленников, иногда позволяя давним воспоминаниям и чувствам овладевать своим притуплённым умом, но чаще потешаясь над несчастными с бессердечием и злобой усыновившего его народа. Вожди победоносной стороны стояли в центре, по всей видимости занятые обсуждением какого-то серьезного решения. Поскольку их насчитывалось всего несколько, было очевидно, что Совет включал только самых важных из них. Вожди более низкого ранга, но с великими именами в пределах ограниченной славы этих простых племен, общались группами среди деревьев или расхаживали по двору на почтительном расстоянии от своих совещавшихся начальников. Даже самый несведущий глаз не мог ошибиться насчет личности того, кто обладал наиболее весомым авторитетом. Воин в тюрбане, уже представленный на этих страницах, занимал центр группы в спокойной и полной достоинства позе индейца, выслушивающего или дающего совет. Его мушкет нес человек, стоявший в ожидании, в то время как нож и топор вернулись на свое место на его поясе. Он набросил легкое одеяло, которое лучше было бы назвать плащом, ярко-красного цвета на свое левое плечо, откуда оно красиво ниспадало складками, оставляя всю правую руку свободной, а большую часть его широкой груди выставленной напоказ. Из-под этого плаща по капле медленно стекала кровь, окрашивая пол возле его ног. Выражение лица этого воина было суровым, хотя быстрые движения неустанных глаз выдавали большую работу ума не меньше, чем неуемную подозрительность. Человек, искусный в физиогномике, мог бы также подумать, что тень подавляемого недовольства боролась с хладнокровными привычками, ставшими частью характера этого индивидуума. Два спутника, стоявшие ближе всех к вождю, были, как и он сам, людьми старше среднего возраста и с похожими выражением и чертами, хотя не так четко обозначенными и не обнаруживавшими признаков недовольства, время от времени мелькавших в глазах, которые, несмотря на столь натренированный и столь деспотичный дух, не всегда могли сдержать свой яркий блеск. Человек говорил, и по его взгляду было видно, что предметом разговора был четвертый и последний из их числа, занимавший позицию, позволявшую слышать то, о чем говорилось. В лице этого вождя читатель узнает юношу, который вступил в схватку с Марком и чей быстрый маневр на фланге отряда Дадли первым изгнал колонистов с лугов. Красноречивое положение ног, натяжение сухожилий и напряжение мускулов, описанные ранее, теперь исчезли. Они уступили место своеобразному отдыху, отличающему индейского воина в моменты бездействия совершенно так же, как это характеризует поведение человека, приученного к формам более изысканной жизни. Одной рукой он слегка опирался на мушкет, а с запястья другой, свободно лежавшей вдоль его бока, свисал на ремне из оленьей жилы томагавк, ронявший капли человеческой крови. На его теле не было другой одежды, чем та, в которой он сражался, и в отличие от своего более пожилого сотоварища по власти он вышел из боя без единой раны. Фигура и черты этого молодого воина могли бы служить образцом превосходной индейской мужественности. Налитые, округлые, безупречно правильные конечности отличались чрезвычайной энергией, не будучи столь же примечательны мускулистостью. Последняя особенность, прямая поза, отстраненный и великодушный взгляд, так часто облагораживавший его лик, имели близкое сходство со статуей пифийского Аполлона107, а в налитой, хотя и немного женственной, груди было такое же сходство с тем обликом невинности животного, какой прослеживается в традиционных изображениях Вакха108. Однако сходство с божеством, вряд ли способное пробудить возвышенные чувства в зрителе, не внушало неприязни, ибо оно в какой-то мере смягчало жесткость взгляда, который пронзал подобна взгляду орла и который в ином случае мог оставить впечатление слишком малого сочувствия к привычным человеческим слабостям. Все же молодой вождь был в меньшей степени отмечен этой полноватостью груди — плодом периодов бездействия, постоянной поблажки первейшим потребностям природы и полного воздержания от тяжелого труда по сравнению с большинством тех, кто либо тайно совещались поблизости, либо мерили шагами землю возле дома. В нем это была скорее черта, достойная восхищения, чем упрека, ибо она, казалось, говорила о том, что, вопреки явным признакам суровости, которые обычай и, возможно, характер так же, как и ранг, сконцентрировали в его облике, под всем этим ощущалось и сердце, способное к милосердию человечности. В данном случае его блуждающий взгляд, хотя испытующий и полный значения, явственно смягчался выражением, выдававшим странное и нежеланное душевное смятение. Совещание троих окончилось, и воин с тюрбаном на голове приблизился к пленникам шагом человека, принявшего решение. Когда грозный вождь подошел ближе, Уиттал отступил, пристроившись сбоку от молодого воина в манере, выдававшей большую близость и, возможно, большее доверие. Внезапная мысль осветила лицо последнего. Он отвел слабоумного на край террасы и заговорил тихо и серьезно, указывая на лес, а когда увидел, что его гонец во всю прыть уже пересекает поля, вернулся со спокойным достоинством в центр группы, расположившись так близко от своего друга, что складки ярко-красного одеяла задевали его локоть. До этого мгновения молчание не прерывалось. Когда большой вождь уловил приход второго, он бросил нерешительный взгляд на своих друзей, но, вновь приняв прежний сосредоточенный вид, заговорил. — Человек многих зим, — начал он на вполне понятном английском, хотя и обнаруживавшем затрудненность речи, которую мы не будем пытаться воспроизвести, — почему Великий Дух сделал твой народ подобным голодным волкам? Почему у бледнолицего желудок сарыча, горло пса и сердце оленя? Ты видел много раз таяние снегов; ты помнишь молодое дерево побегом. Скажи мне, почему душа йенгизов такая большая, что должна владеть всем, что лежит между восходящим и заходящим солнцем? Говори, ибо мы хотим знать причину, почему такие длинные руки даны таким маленьким телам. Характер событий того дня пробудил всю скрытую энергию Пуританина. Поутру он воспрянул духом с обычным воодушевлением, с каким всегда приветствовал день отдохновения. Волнение штурма застало его стоящим выше самых больших земных потрясений и, усилив чувства, которые никогда не могут угаснуть в человеке, близко познавшем обычаи войны, укрепило его мужественное упорство и еще сильнее преисполнило покорностью и терпением. Под влиянием этих чувств он ответил с суровостью, равнозначной серьезности индейца: — Господь ввергнул нас в узилище язычников, и тем не менее имя его будет благословенно под моей кровлей! Из зла произойдет добро; а из этого торжества невежды последует вечная победа! Вождь пристально взглянул на говорящего, чья истощенная фигура, почтенное лицо и длинные волосы, дополняемые румянцем воодушевления, игравшим под тусклыми и глубоко посаженными глазами, выдавали характер, казалось, возвышавшийся над человеческими слабостями. Склонив голову в суеверном почтении, он мрачно отвернулся к тем, кто по своему характеру представлялись людьми более от мира сего и потому больше подходили для замыслов, занимавших его мысли. — Дух моего отца крепок, но его тело подобно ветке обгоревшего болиголова! — Таким лаконичным заявлением он предварил свое следующее замечание. — Почему так? — продолжал он, сурово глядя на трех человек, так недавно противостоявших ему в смертельной схватке. — Вот люди с кожей как цветок кизила и, однако же, с такими темными руками, что я их не вижу! — Они почернели от тяжелого труда под палящим солнцем, — возразил Контент, знавший, как разговаривать на образном языке людей, в чьей власти он оказался. — Мы трудились, чтобы наши женщины и дети имели пищу. — Нет… Кровь краснокожих изменила их цвет. — Мы подняли топор, чтобы земля, которую даровал Великий Дух, по-прежнему оставалась нашей и чтобы наши скальпы не окуривались дымом вигвама. Разве стал бы наррагансет прятать свое оружие и связывать себе руки, когда клики войны звенят у него в ушах? При намеке на владение долиной кровь так сильно прилила к щекам воина, что их природный смуглый оттенок сделался еще темнее. Но, судорожно сжав рукоять своего топора, он продолжал слушать как человек, привыкший полностью владеть собой. — Что делает краснокожий, можно видеть, — ответил он, указывая с мрачной улыбкой на сад и выставляя на обозрение из-под одеяла, когда поднял руку, два дурно пахнущих трофея победы, прикрепленных к его поясу. — Наши уши открыты очень широко. Мы слушаем, чтобы услышать, каким образом охотничьи земли индейцев стали пахотными полями йенгизов. А теперь дай услышать моим мудрецам, чтобы они стали более хитрыми, когда снег посеребрит их головы. Бледнолицые владеют тайной делать так, чтобы черное казалось белым! — Наррагансет…