В той мере, в какой все эти рукотворные перемены происходили, они были в английском духе. Но то была Англия, равно лишенная своей роскоши и своей бедности, а избыток земли придавал самому скромному жилью облик изобилия и комфорта, которого так часто недостает сравнительно богатым жилищам в тех местностях, где численность населения по отношению к земле гораздо выше, чем было тогда или есть даже сегодня в областях, о которых мы пишем. ГЛАВАXVIII Подойди поближе, сосед Уголек. Бог тебе послал добрую славу; потому чтокрасота — это дар судьбы, а грамотность — ну, это уж от природы. «Много шума из ничего»89 Уже говорилось, что временем, когда должно возобновиться действие этого рассказа, было раннее утро. Прохладная ночь, обычная для местности, изрядно покрытой лесом, миновала, и тепло летнего утра на той низкой широте стало причиной испарений, которые плыли над лугами, поднимаясь выше деревьев. Перистые лоскуты соединялись, образуя облако, уплывавшее в сторону вершины далекой горы, куда, словно к месту общей встречи, стекались все туманы, порожденные минувшими часами мрака. Солнце еще не было видно, хотя пламенеющее небо возвещало его близкое появление. Несмотря на ранний час, какой-то человек уже поднимался по дороге вдоль небольшого склона недалеко от южного конца деревни в том месте, откуда он мог видеть все предметы, описанные в предыдущей главе. Мушкет, переброшенный через его левое плечо, рог и сумка по бокам, вместе с маленькой котомкой за спиной, выдавали в нем человека, занимавшегося либо охотой, либо кратковременными вылазками менее миролюбивого характера. Он носил одежду из обычного материала по моде сельского жителя той эпохи и той колонии, хотя короткий палаш, подвешенный к поясу-вампуму90 вокруг его тела, не мог не привлечь внимания. Во всех прочих отношениях у него был вид деревенского жителя, которому представился случай покинуть свой дом по какому-то делу ради удовольствия или долга, не требовавших от него серьезной затраты времени. Будь то туземец или пришелец, мало кто проходил мимо вышепоименованного холма, не остановив взгляда на мирном и привлекательном скоплении домов, которое с его вершины лежало как на ладони. Упомянутое лицо задержалось, как и все, но вместо того, чтобы проследовать по тропинке, человек скорее искал глазами некий предмет в направлении полей. Неспешно подойдя к ближайшему забору, он сбил пару верхних жердей и знаком подозвал всадника, прокладывавшего себе путь через ухабистый кусок пастбищной земли, торопясь выбраться на проезжую дорогу через проделанный проход. — Пришпорь-ка посильнее иноходца, — сказал тот, кто оказал эту любезность, видя, что всадник медлит гнать свою лошадь через изрытый и кочковатый участок. — Ей-богу, этой кляче хватит и трех из ее четырех ног, чтобы пробраться сюда. Фу, доктор! Да любая корова в Виш-Тон-Више перепрыгнула бы через эту изгородь, чтобы первой успеть на дойку! — Полегче, лейтенант, — отвечал робкий всадник, делая ударение на последнем слоге звания своего собеседника и произнося первый, как если бы он выговаривался с двумя гласными вместо одной. — Твой кураж годится для человека, который спешит ради геройских подвигов, но то был бы печальный день, если больной из долины постучится в мою дверь, а сломанная конечность послужит извинением за то, что я не могу помочь. Твои старания ни к чему, дружище, ибо кобыла вышколена, как и ее хозяин. Я приучал скотину к методичным привычкам, и она приобрела укоренившуюся неприязнь ко всем отклонениям от спокойной езды. Так что перестань дергать за поводья, словно хочешь заставить ее против воли проскакать эти рытвины, и вообще сбрось верхнюю слегу. — Врачу в этих разбитых местах следовало бы седлать одну из тех птиц, бегающих иноходью, о которых можно прочесть в книгах, — заметил второй, убирая препятствие для безопасного проезда своего друга, — ибо, по правде говоря, поездка ночью по тропам этих вырубок не всегда так же безопасна, как та, что, если верить слухам, одно удовольствие для поселенцев, живущих возле океана. — И где же ты нашел упоминание о птице, по размеру и быстроте пригодной нести на себе человека? — спросил всадник с живостью, выдававшей некоторую ревность в отношении монополии на ученость. — Я думал, что в долине нет никаких книг, кроме как в моем шкафу, толкующих о таких чересчур заумных вещах! — Ты думаешь, нам не знакома Библия? Вот сейчас ты на проезжей дороге, и твоей поездке ничто не угрожает. Для многих в этом поселении кажется чудом, как это ты разъезжаешь в полночь среди вывернутых корней деревьев, ям, бревен и пней, не свалившись с лошади. — Я же тебе сказал, лейтенант, это благодаря долгой выучке лошади. Я уверен, что ни кнут, ни шпора не заставили бы животное преступить границы осторожности. Я часто ездил по этой конной тропе без всякого страха и, по правде сказать, не ожидая никакой опасности, когда и зрение и обоняние были ни к чему. — Я хотел сказать, что упасть в твои собственные руки означало бы не намного меньший риск, чем попасть в объятия злых духов. Медик разразился смехом в ответ на шутку своего спутника, но, вспомнив о достоинстве, подобающем человеку его призвания, тотчас же возобновил разговор со всей серьезностью: — Такими вещами могут шутить те, кто мало знаком с трудностями, которые приходится выносить в повседневной жизни поселений. Мне приходилось взбираться на ту гору, полагаясь на инстинкт моей лошади. — Ха! Не был ли то вызов из дома моего брата Ринга? — спросил пеший, проследив по взгляду всадника, какой путь тот проделал. — Верно, так и есть. И, по обыкновению, в неподходящее время, что вовсе не логично по сравнению с большинством случаев в моей практике. — Значит, Рейбен прибавляет еще одного мальчугана к четырем, которых он мог насчитать вчера? Медик многозначительно поднял три пальца, кивнув головой в знак подтверждения. — Это некоторым образом ставит Фейс в положение должницы, — заявил тот, кого называли лейтенантом и кто был не кем иным, как старым знакомым читателей Ибеном Дадли, возведенным в этот чин в ополчении долины. — Сердце моего брата Рейбена возрадуется при этом известии, когда он вернется из разведки. — Будет повод для благодарения, ибо он обнаружит семерых под кровом, где оставил только четверых! — Я сегодня же заключу сделку с молодым капитаном насчет участка на горе! — пробормотал Дадли, как человек, неожиданно убедившийся в выгодности давно обсуждавшегося дела. — Семь фунтов колониальных монет — это не ростовщическая цена, в конце концов, за сотню акров крепко обустроенной земли. И притом как на ладони поселение, где мальчуганы появляются на свет по трое зараз! Всадник стреножил лошадь и, глядя на своего спутника пытливо и с многозначительным видом, ответил: — Ты сейчас напал на ключ к важной тайне, лейтенант Дадли. Сей континент был сотворен по определенному замыслу. Это очевидно из его богатств, его климата, его размеров, его возможностей навигации и главным образом из того, что он оставался неоткрытым, пока благодаря развитию общественных условий не представился случай и дерзание заслуживавшим того людям отважиться на это. Прими во внимание, сосед, удивительный прогресс, которого он уже добился в ремеслах и в науках, в доброй славе и в ресурсах, и ты согласишься со мной, что все это было сделано по замыслу. — Было бы самонадеянно сомневаться в этом, ибо в самом деле у того короткая память, кому надо будет напоминать о времени, когда эта самая долина была всего-навсего логовом для хищных зверей, а эта проезжая дорога — оленьей тропой. Ты думаешь, Рейбен будет рад поставить на ноги весь этот новоиспеченный дар? — Со здравым смыслом и с благословения Провидения. Ум деятелен, лейтенант Дадли, когда тело бродит среди лесов, а я много упражнял свои мысли в этих вопросах, пока ты и прочие пребывали в своих сновидениях. Здешние колонии — в своем первом столетии, и тем не менее тебе известно, какой шаг к усовершенствованию они сделали. Мне говорят, что Хартфордское поселение91 собираются приравнять к городам старой родины Англии, так что есть основание полагать, что может наступить день, когда провинции будут иметь силу, условия культуры и средства сообщения, равноценные тем, какими располагают некоторые части древнего острова! — Нет, нет, доктор Эргот, — возразил второй с недоверчивой улыбкой. — Это выходит за границы разумных ожиданий. — Не забудь, я сказал «равноценные некоторым частям». Я думаю, мы вправе вообразить, что спустя не слишком многие века эти места будут насчитывать миллионы там, где сегодня человек видит только туземцев и зверей. — Я соглашусь с любым человеком в этом вопросе, насколько допускает разум. Но ты, несомненно, читал в книгах, написанных по ту сторону океана, об условиях жизни в тех странах, относительно которых ясно, что мы не можем надеяться когда-нибудь добиться высочайшего превосходства, достигнутого ими. — Сосед Дадли, ты, кажется, готов довести непродуманное выражение до абсурда. Я сказал «равноценные некоторым частям», подразумевая в то же время, что и в некоторых отношениях. Ведь известно из философии, что телосложение человека изменилось к худшему и должно вырождаться в этих местах, подчиняясь законам, установленным природой. Поэтому допустимо сделать скидку на некоторый дефицит менее материальных качеств. — Выходит тогда, что лучший сорт людей за океаном — это те, кто не расположен покинуть свою страну, — возразил лейтенант, бросив с некоторым недоверием взгляд на мускулистые пропорции своей собственной крепкой фигуры. — У нас в поселении не меньше троих из старых стран, и, однако, я не нахоясу их людьми, похожими на тех, кого стоило бы искать для строительства Вавилонской башни. — Это означает решать запутанный и научный вопрос на примере немногих поверхностных исключений. Смею сказать вам, лейтенант Дадли, что наука, мудрость и философия Европы исключительно активно занимались этими вещами. И они доказали, к своему собственному совершенному удовлетворению, каковое равнозначно безапелляционному решению вопроса, что человеку и зверю, растению и дереву, холму и долине, озеру и пруду, солнцу, воздуху, огню и воде — всем им недостает некоторого совершенства старых регионов. Я уважаю патриотическое чувство и готов аплодировать дарам, полученным из рук милосердного Творца так же, как любой человек. Но то, что продемонстрировано наукой или собрано путем изучения, далеко превосходит возражения легкомысленных придир, чтобы в этом сомневались люди, обладающие более серьезными знаниями. — Я не буду оспаривать доказанных вещей, — возразил Дадли, который в споре был так же податлив, как силен и энергичен в физических схватках, — ибо так и должно быть, чтобы ученость людей в старых странах имела подавляющее превосходство в силу их большего возраста. Нам было бы что вспомнить, если бы некоторые из их редкостных преимуществ были занесены в наши собственные молодые провинции! — А можно ли сказать, что наши умственные потребности были забыты?.. Что нагота ума была вынуждена пребывать без подобающего ей одеяния, сосед Дадли? Мне кажется, что в этом отношении мы имеем редкое основание радоваться и что равновесие природы выражается в том, как действует оздоровляющее влияние искусства. Неуместно в непросвещенной провинции настаивать на качествах, которые убедительно изобличены как ложные, но ученость — это передаваемый и перенимаемый дар, и потому уместно утверждать, что она должна быть здесь в количествах, отвечающих нуждам колонии. — Я не стану отрицать этого, ибо, будучи больше человеком, который бродит по лесу, нежели путешествует в поисках зрелищ среди поселений вдоль берега океана, допускаю, что там можно увидеть многое, о чем мои бедные способности не сформировали никакого мнения. — Да разве мы совсем уж непросвещенные люди даже в этой отдаленной долине, лейтенант? — возразила медицинская пиявка, свесившись через шею лошади и обращаясь к спутнику с мягкой и убеждающей интонацией, вероятно, усвоенной им благодаря обширной практике среди женщин поселения. — Разве нас можно причислить по знаниям к язычникам или посчитать людьми невежественными, о коих известно, что когда-то они пробирались через эти леса в поисках удачи! Я не претендую на безошибочность суждения или на какую-то особую осведомленность, но моему несовершенному пониманию не кажется, мастер Дадли, что прогрессу поселения всегда мешало отсутствие необходимого предвидения и что прирост благоразумия среди нас задерживался недостатком умственной пищи. Наши совещательные органы не лишены мудрости, лейтенант, и не часто случалось, чтобы в ходе обсуждения возникали такие затруднительные для понимания вопросы, с которыми чей-нибудь ум, не скажу больше в похвалу самим себе, не мог успешно справиться. — Что в долине есть люди, или мне, вероятно, следовало сказать, есть такой человек, который на равных со многими чудесами в отношении даров просвещения… — Я знал, что мы придем к миролюбивым выводам, лейтенант Дадли, — прервал второй, выпрямляясь в седле с видом умиротворенного достоинства, — ибо я всегда считал вас осмотрительным, последовательным и рассудительным человеком, человеком, известным тем, что всегда позволяет себя убедить, если истина смыкается с пониманием. Что люди за океаном часто не так богато одарены, как некоторые, — скажем в качестве подходящего примера, как ты, лейтенант, — не подлежит обсуждению, ибо зрение учит нас, что бесчисленные исключения можно найти во всех самых общих и частных законах природы. Я полагаю, мы не склонны продолжать далее наш спор? — Невозможно противостоять человеку, так свободно владеющему своими знаниями, — возразил тот, вполне довольный тем, что представляет в своем лице замечательное исключение среди не столь полноценных сотоварищей, — хотя мне кажется, что моего брата Ринга можно выбрать как еще один пример человека рассудительного, в чем ты, доктор, можешь убедиться, глядя, как он идет сюда через вон тот луг. Он, как и я, был в разведке в горах. — Имеется много примеров физических достоинств среди твоих родственников, мастер Дадли, — отвечал обходительный врачеватель, — хотя может показаться, что твой брат не нашел себе товарища меж ними. Он водится с плохо воспитанным и, можно добавить, таким противным приятелем, которого я не знаю. — Ба! Похоже, Рейбен напал на след дикарей! Он в компании человека с раскрашенным лицом и с одеялом. Будет неплохо задержаться вон на той вырубке и дождаться их прихода. Поскольку это предложение не влекло за собой особого неудобства, доктор охотно согласился. Оба приблизились к месту, где люди, пересекавшие поля вдалеке, должны были выйти на проезжую дорогу. Им не пришлось долго ждать. Через несколько минут Рейбен Ринг, снаряженный и вооруженный как житель пограничья, уже выведенный в этой главе, добрался до вырубки, сопровождаемый неизвестным, чей вид вызвал немалое удивление у следивших за их приближением. — Что такое, сержант?! — воскликнул Дадли, когда тот оказался в пределах слышимости, немного тоном человека, который имеет законное право задавать вопросы. — Ты напал на след дикарей и захватил пленного? Или какой-то сыч позволил одному из своего выводка выпасть из гнезда на тропу? — Я думаю, это создание можно считать человеком, — возразил удачливый Рейбен, оперев казенник своего ружья оземь и прислонясь к его длинному дулу, одновременно пристально разглядывая наполовину разрисованное безучастное и крайне подозрительное лицо своего пленника. — Он раскрашен, как наррагансет, вокруг лба и глаз и, однако, сильно отличается от них фигурой и походкой. — В физическом обличье индейца бывают аномалии, как и у других людей, — вмешался доктор Эргот, многозначительно глядя на Дадли. — Вывод нашего соседа Ринга может оказаться слишком поспешным, ибо раскраска есть плод искусства и может быть наложена на любое из наших лиц по установившемуся обычаю. Зато свидетельствам природы нельзя не доверять. В область моих исследований входили различия в телосложении, которые встречаются в разных семействах человека, и натренированному глазу ничего не стоит признать в таких затруднительных случаях аборигена племени наррагансетов. Поставьте-ка, соседи, этого человека более удобно для обследования, и вскоре мы узнаем, к какой расе он принадлежит. Ты увидишь в этом несложном обследовании, лейтенант, ясное свидетельство большинства вещей, которые мы обсуждали сегодня утром. Говорит ли пациент по-английски? — В том-то и загвоздка с допросом, — ответил Рейбен, или кем он теперь являлся и как его обычно называли «сержант Ринг». — Я говорил с ним на языке христианина не меньше, чем на языке язычников, и, однако, не получил никакого ответа, хотя он подчиняется приказаниям на обоих языках. — Это не имеет значения, — заметил Эргот, слезая с лошади, подходя ближе к своему «пациенту» и бросая в сторону Дадли взгляд, который, казалось, домогался восхищения последнего. — К счастью, предмет обследования, что передо мной, мало связан со всякими тонкостями языка. Поставьте этого человека в непринужденную позу, такую, чтобы его ничто не сковывало. Форма головы в целом как у аборигенов, но межплеменное отличие не следует искать в этих общих чертах. Лоб, как видите, соседи, покатый и узкий, скулы, как обычно, выпирают, а орган обоняния, как у всех туземцев, похож на римский. — Ну, а мне кажется, что у этого человека нос курносый, — осмелился заметить Дадли, пока доктор многословно распространялся насчет общих и хорошо известных отличительных черт физического строения индейца. — Как исключение! Ты видишь, лейтенант, по этому выступу кости и по выпуклости более мясистых частей, что его особенность — это исключение. Я скорее сказал бы, что нос изначально сходен с римским. Отступление от нормы вызвано какой-нибудь случайностью их войн, такой, как удар томагавком или ножевая рана… Вот! Видишь, здесь шрам, оставленный оружием! Он скрыт под краской, но удалите ее, и вы обнаружите, что он имеет все черты шрама соответствующей формы. Эти отклонения от общих признаков имеют тенденцию сбивать с толку обманщиков — само по себе счастливое обстоятельство для прогресса знания, основанного на твердых принципах. Поставьте этого субъекта прямее, чтобы мы видели природную игру мышц. Размеры ступни свидетельствуют о сильной привычке к воде, что подтверждает первоначальные концепции. Это счастливое доказательство, благодаря которому обоснованные и осторожные заключения подтверждают беглый практический осмотр. Я стою на том, что парень принадлежит к наррагансетам. — Значит, у этого наррагансета ступня, запутывающая следы, — возразил Ибен Дадли, который изучал походку и позы пленника с такой же живостью и несколько большим пониманием, чем медицинская пиявка. — Братец Ринг, тебе приходилось когда-нибудь видеть, чтобы индеец оставлял такой отчетливый отпечаток ноги на листьях? — Лейтенант, меня удивляет, что человек с твоей рассудительностью обращает внимание на легкое различие походки, когда представляется случай, позволяющий проследить законы природы до самых истоков. Эти постоянные тревоги из-за индейцев настроили тебя критически насчет расположения ступни. Я сказал, что парень наррагансет, и сказано это не наобум. Своеобразная форма стопы получена в детстве, полнота мышц, груди и плеч от необычных упражнений в среде более плотной, чем воздух, а более нежное строение… Медик умолк, ибо Дадли хладнокровно подошел к пленнику и, приподняв тонкую накидку из оленьей шкуры, наброшенную на верхнюю часть его тела, выставил на обозрение кожу несомненно белого человека. Это явилось бы ошеломляющим опровержением для человека, привыкшего к столкновению умов, но монополия на некоторые ветви знания предопределила признанное превосходство доктора Эргота, которое по его воздействию можно сравнить с преобладающим влиянием любого другого превосходства на те способности, кои оно парализует, проявляя себя. Его мнение переменилось, чего нельзя сказать о выражении его лица, ибо с находчивостью, столь часто практикуемой в благословенных заведениях, упомянутых нами, когда логика не управляет практикой, а подлаживается под нее, он воскликнул, воздев руки и обратив взгляд кверху, что выражало полноту его восторга: — Вот еще одно доказательство чудесного действия силы, посредством которой постепенно совершаются перемены в природе! В этом наррагансете мы видим… — Этот человек — белый! — прервал его Дадли, слегка ударяя по обнаженному плечу, все еще выставленному на обозрение. — Белый, но ни капельки не меньше и наррагансет. Ваш пленник, вне сомнения, обязан своим существованием христианским родителям, но случай рано забросил его в среду аборигенов, и все части его тела, которые подвержены изменениям, быстро стали приобретать характерные черты племени. Он одно из тех прекрасных и связующих звеньев в цепочке знания, благодаря которым наука доводит свои выводы до наглядности. — Я вовсе не хотел совершить насилие над подданным короля, — сказал Рейбен Ринг, степенный фермер с открытым лицом, гораздо меньше озабоченный тонкостями происхождения своего спутника, чем выполнением своего общественного долга, как подобает мирному и благополучному гражданину. — В последнее время у нас было так много тревожных известий насчет военных действий со стороны дикарей, что людям, которым это доверено, следует быть бдительными, ибо (обратив взгляд на руины блокгауза в отдалении) ты знаешь, брат Дадли, что у нас есть повод быть настороже в поселении, расположенном так глубоко в лесу, как наше. — Я буду отвечать за безопасность, сержант Ринг, — заявил Дадли с выражением достоинства. — Я беру на себя охрану этого неизвестного и присмотрю, чтобы он надлежащим образом и в подходящее время предстал перед властями. Между тем долг заставил нас пренебречь текущими делами в твоем доме, о которых стоило бы сообщить. Твоя жена Эбанденс не пренебрегала твоими интересами, пока ты ходил в разведку. — Как? — воскликнул с вопросительной интонацией муж, пожалуй, серьезнее, чем обычно позволял себе человек столь сдержанных привычек, как он. — Неужели жене пришлось звать соседей в мое отсутствие? — Дадли кивнул в знак подтверждения. — Значит, я найду еще одного мальчика под своей крышей? Доктор Эргот трижды кивнул с важностью, которая была бы уместна для сообщения гораздо более весомого, чем сделанное им. — Твоя жена редко делает доброе дело наполовину, Рейбен. Ты увидишь, что она сделала запас и для преемника нашего доброго соседа Эргота, ибо седьмой сын родился в твоем доме. Широкое честное лицо отца вспыхнуло радостью, а затем им овладело чувство менее эгоистичное. С легкой дрожью в голосе, что было не менее трогательно со стороны человека такого крепкого сложения и твердого поведения, он спросил: — А жена? Как Эбанденс выдержала это благословение? — Превосходно! — ответила медицинская пиявка. — Ступай к себе в дом, сержант Ринг, и воздай хвалу Господу, что есть кому присмотреть за ней в твое отсутствие. Тот, кому дарованы семеро сыновей за пять лет, никогда не будет бедным или нуждающимся в чужой помощи в такой стране, как эта. Семь ферм вдобавок к тому чудесному гомстеду на горе, который ты возделываешь сейчас, сделают тебя патриархом в старости и отныне сохранят имя Рингов еще на сотни лет, когда эти колонии станут многолюдными и могучими и — я это говорю смело, не заботясь, что меня могут назвать человеком, который хвастает без причины, — равными некоторым надменным и превозносящим самих себя королевствам Европы, — да, даже, вполне может быть, равными могущественному владычеству самой Португалии! Я обозначил твои будущие фермы числом семь, ибо намек лейтенанта на достоинства людей, родившихся с природной склонностью к искусству врачевания, следует принять как комплимент, поскольку это просто выдумка старух, которая была бы вовсе без надобности здесь, где любое приемлемое место такого рода уже занято. Ступай к своей жене, сер ясант, и вели ей радоваться, ибо она сослужила себе, тебе и стране добрую службу, и притом не влезая в дела, чуждые ее разумению. Крепкий фермер, на которого пролился этот богатый дар Провидения, снял шляпу и, держа ее с достоинством перед лицом, обратил к небу молчаливую благодарственную молитву за эту милость. Затем, передоверив пленника заботе своего начальника и родственника, он вскоре уже размашисто шагал тяжелой поступью, хотя и с легким сердцем, по полям в сторону своего жилища на горе. Тем временем Дадли и его спутник обратили более пристальное внимание на молчаливый и почти неподвижный объект своего любопытства. Хотя пленник казался человеком среднего возраста, взгляд у него был бессмысленный, вид робкий и неуверенный, а поза подобострастная и нескладная. По всем этим чертам было видно, насколько он отличается от знакомого обличья туземного воина. Прежде чем распрощаться, Рейбен Ринг объяснил, что этот бродяга встретился ему, когда он прочесывал лес по долгу бдительности, чего потребовали положение колонии и кое-какие недавние признаки, и счел необходимым задержать того ради безопасности поселения. Неизвестный не искал, но и не избегал своего захватчика, однако на вопросы насчет своего племени, мотивов блуждания по этим холмам и дальнейших намерений из него не удалось вытянуть никакого удовлетворительного ответа. Он разговаривал с трудом, и то немногое, что сказал, было произнесено на жаргоне из языка допрашивавшего его и диалекта какой-то варварской нации. Хотя многое в положении колоний в данное время и в обстоятельствах, при которых этот бродяга был застигнут, оправдывало его задержание, по правде говоря, немногое удалось раскрыть, что дало бы ключ к каким-либо фактам его личной жизни или в отношении неких целей его пребывания в непосредственной близости от деревни. Руководствуясь только этой скудной информацией, Дадли и его спутник, двигаясь в сторону деревни, старались выманить из своего пленника какое-нибудь признание относительно его цели, задавая вопросы с сообразительностью, не чуждой людям в запутанных и затруднительных ситуациях, когда необходимость и опасность способны напрячь всю природную энергию человеческого ума. Ответы были бессвязными и невразумительными, подчас как будто представляя собой самые тонкие уловки дикарской хитрости, а в других случаях, казалось бы, выражая умственную беспомощность на уровне самого жалкого слабоумия.