Пекарь Шонгау и вправду на старости лет прослыл на всю округу бабником и старым развратником. Когда-то он домогался и до Магдалены, но натолкнулся на яростный отпор и с тех пор распускал слухи, что дочь палача вступила в связь с дьяволом и заколдовала лекаря. Три года назад суеверному пекарю почти удалось отправить на костер знахарку Марту Штехлин, обвиненную в колдовстве. Но отец Магдалены сумел тогда расстроить его замыслы, и с того времени Бертхольд люто возненавидел Куизлей и при любой возможности отравлял им жизнь. – Это из-за его служанки, Резль, – ответил мальчик, уставившись на ее глубокое декольте. – У нее живот вздулся, и она орет как резаная. – Так она что, беременна? – спросила Магдалена. Мальчишка принялся ковырять в носу и пожал плечами. – Не знаю. Люди говорят, что в нее дьявол вселился. Отец сказал, что надо бы тебе на нее посмотреть. – Ну да, для этого он обращаться ко мне не брезгует… – Дочь палача насмешливо глянула на мальчика. – И что же твой отец к Штехлин не пошел? – Бертхольду легче самого себя кастрировать, чем знахарку о чем-то просить, – заметил Симон, застегивая сюртук. – Сама знаешь, он до сих пор считает Марту ведьмой и не прочь на костер ее отправить. К тому же многие считают тебя знахаркой не хуже ее. А может, даже и лучше. – Не говори чепухи. – Магдалена стянула мокрые волосы в пучок. – Остается только надеяться, что у Резль ничего серьезного. Хватит болтать, идем уже! Магдалена помчалась по узкой тропинке к Речным воротам и на бегу еще раз оглянулась на Симона. – Быть может, там и ученый лекарь понадобится. Будет хоть кому воду таскать. Как только они свернули в Бранный переулок, Магдалена поняла, что придется иметь дело с тяжелыми родами. Сквозь узкие зарешеченные окошки в доме пекаря разносились вопли, издаваемые скорее коровой на скотобойне, нежели девушкой. Перед домом собрались и боязливо шептались ремесленники и крестьяне. Когда к толпе приблизились Симон и Магдалена, люди пропускали их крайне неохотно. – Вот и палачка явилась, она-то изгонит из бедняжки дьявола, – послышался шепот. – Да что уж там, обе они с нечистым в сговоре, – прошипела какая-то старуха. – Вот увидите, вылетят сейчас вместе через дымоход. Магдалена проталкивалась между болтливыми женщинами и старалась не принимать всерьез их слова. Будучи дочерью палача, она привыкла к тому, что многие считали ее исчадием ада. С тех пор как она пошла в учение к Марте Штехлин, доверие к ней и вовсе пропало. Особенно среди мужчин – те считали, что она мешала колдовские и любовные зелья; впрочем, ее отец и вправду изредка продавал какому-нибудь советнику подобное средство. Магдалена же, напротив, старалась не давать поводов для сплетен, чтобы не навлекать на себя лишних подозрений. Как она в очередной раз вынуждена была признать – тщетно. Под шелест встревоженных голосов Симон и Магдалена вошли в дом. Навстречу им поднялся мертвенно-белый Михаэль Бертхольд. От низкого и тонкого пекаря, как обычно, несло перегаром, веки его покраснели и распухли, словно он провел бессонную ночь. В пальцах он вертел веточку полыни, призванную оберегать от злых духов. Его не менее тощая жена сидела на коленях перед распятием в углу комнаты и бормотала молитвы, но голос ее заглушали крики служанки. Резль Кирхлехнер лежала на укрытой грязной соломой лавке и извивалась так, точно у нее пылали внутренности. Все ее лицо, руки и ноги были покрыты красными волдырями, а кончики пальцев и вовсе почернели. Живот вздулся в небольшой шар и казался совершенно чуждым ее тощему телу. Магдалена предположила, что служанка до сих пор крепко стягивала платье, чтобы скрыть беременность. В этот момент девушка резко выгнулась, словно кто-то хлестнул ее прутом по спине. Глаза служанки уставились в пустоту, и пересохшие губы скривились в протяжном крике. – Он внутри! – прохрипела она. – Господи, он мне живот прогрызет и душу разорвет на куски! Затем хрип перешел в громкий вопль. – Ооохх, эти его зубы! Он рвет мне живот, я слышу, как он чавкает. Вытащите его из меня! Она издала сдавленный клекот, словно к горлу ее подступил огромный, непереваренный комок. – Господи, что это? – спросил Симон и, скованный ужасом, замер возле дверей. – Не видите разве, дьявол в ней сидит! – взвыла Мария Бертхольд и принялась рвать на себе волосы и елозить перед распятием. – Он вселился в бедняжку и пожирает теперь ее изнутри. Пресвятая Мария, помолись за нас, грешников… Молитвы ее перешли в монотонные завывания, а Михаэль Бертхольд тем временем молча наблюдал, как его служанка корчилась в судорогах. – Судя по всему, Резль что-то приняла, чтобы избавиться от ребенка, – прошептала Магдалена Симону так, чтобы другие не услышали. – Касторку или, может, руту… – Вдруг нахмурилась. – Погоди-ка. Не могла же она… Дочь палача осторожно приблизилась к Резль и провела ладонью по ее усыпанной волдырями руке. Служанку снова заколотило, и Магдалена проворно отскочила. – Кажется, теперь я знаю, что с ней, – пробормотала она. – У нее гангрена. Значит, она приняла спорынью, чтобы избавиться от ребенка. Симон кивнул. – Я об этом не особо много знаю, но, по-моему, ты права. Волдыри, черные пальцы, да еще эти галлюцинации… Все указывает на это. Господи, бедная девушка… Магдалена стиснула его руку и выругалась вполголоса. О спорынье, плесени, растущей на пшенице или других злаках, знала любая знахарка. Временами ее и вправду использовали, чтобы прервать беременность. Правда, принимать ее можно было лишь в очень небольших количествах, иначе начинались судороги и ужасные видения, при которых отравленному мерещились ведьмы, черти и сатана. Пальцы на руках и ногах чернели и в конце концов отваливались. Так как одержимым казалось, что у них сгорали внутренности, болезнь эту прозвали антоновым огнем. Симон развернулся к Михаэлю Бертхольду. – Эта девушка не одержима дьяволом, – прошипел он и указал на раздутый живот служанки. – Резль приняла спорынью. И кто, интересно знать, эту спорынью ей дал? – Я… я не понимаю, о чем вы говорите, – промямлил пекарь. – Быть может, она повязалась с каким-нибудь молодчиком, и… – С сатаной! – вмешалась его жена. – С сатаной она сблизилась! – Болваны! – прошептала Магдалена так тихо, чтобы Бертхольд ее не услышал. Она склонилась над вопившей служанкой, вытерла ей лицо мокрым платком и ласково с ней заговорила. Но вдруг ее переполнила ярость, и она развернулась к пекарю. Глаза ее сверкали. – Какой еще сатана, – прошипела она. – Любому в городе известно, что вы ей проходу не давали! Все знают! – Что ты хочешь этим сказать? – тихо спросил Бертхольд. Лицо его вдруг заострилось. – Может, это я… – Вы сами обрюхатили собственную служанку! – выпалила Магдалена. – А чтобы про это не узнал никто, дали ей спорыньи. Так ведь было? Бертхольд побагровел. – Да как ты смеешь говорить обо мне такое, шавка ты мелкая! – просипел он. – Ты, видимо, забыла, что я заседаю в совете. Одно мое слово – и можете всей семьей собирать свое барахло и проваливать. Одно только слово! – Ха, ну и кто же тогда будет готовить вашей жене снотворное? – Магдалена вскочила и указала на молившуюся Марию Бертхольд. – Сколько она уже приходила к моему отцу за зельем, чтобы ее муженек наконец угомонился и уснул дома за вином! Пекарь изумленно уставился на жену. – Это правда, Мария? Та сложила руки и смущенно уставилась в пол. – Успокойтесь! – крикнул Симон. – Сейчас не время для споров. Эта девушка, возможно, при смерти! Если мы хоть чем-то хотим ей помочь, то нужно хотя бы узнать, сколько было спорыньи и от кого она ее получила… – Он в отчаянии взглянул на Бертхольда. – Говорите же, Богом вас прошу! Это вы дали Резль спорынью? Пекарь упрямо молчал, но его жена вдруг тихо заговорила. – Это правда, – прошептала она. – Остальное все – вранье. Да поможет тебе Господь, Михаэль! Тебе и всем нам! Пекарь не знал, что ответить, и в конце концов сдался. Он вздохнул, сгорбившись, и пригладил редкие, запачканные мукой волосы. – Да, черт возьми, я… это я дал ей, – проговорил он. – Я сказал ей… сказал, что нужно принять все разом… Что так подействует вернее. – Все разом? – в ужасе переспросила Магдалена. – И сколько же там было? Бертхольд пожал плечами. – Да мешочек такой вот, с кулак, наверное. Симон со стоном схватился за голову. – Тогда ее уже не спасти. Мы сможем только облегчить ее страдания… – Он сжал кулаки и двинулся на Бертхольда. – Кто, черт возьми, дал вам столько спорыньи? – прошипел он. – Кто, будь он проклят?! Кто эта нелюдь? Пекарь отпрянул от него и, прижавшись спиной к двери, ответил так тихо, что в первые мгновения лекарь едва мог его расслышать. – Это был ваш отец. Симон застыл на месте, словно громом пораженный. – Мой отец? Бертхольд кивнул. – Это удовольствие обошлось мне в два гульдена. Но ваш отец сказал, что это самое надежное средство. – Он хотя бы сказал вам, сколько ее следует насыпать? – Симону с явным трудом дались эти слова. – В общем-то, нет, – пекарь пожал плечами. – Сказал только, что не стоит жалеть и нужно принять побольше, чтобы лучше подействовало. Вот я и дал ей все, что было. Симон едва не вцепился пекарю в горло, но за спиной снова раздался вопль служанки – громче и протяжнее, чем все предыдущие. Резль Кирхлехнер выгнулась, словно ей переломило хребет, раздвинула бедра, и между ними по льняному платью растеклось кровавое пятно. Потом она вдруг съежилась, и на пол со скамьи свалился мясистый комок величиной с кошку. Это был мертвый зародыш. Симон бросился к служанке и прижал палец к шее, чтобы прощупать пульс. Скошенные глаза ее уставились на разбросанную вокруг окровавленную солому, а на лице застыло спокойствие и умиротворение. Лекарь прикрыл девушке веки и аккуратно устроил ее на скамье. – Она отошла в лучший мир, – проговорил он и перекрестился. – Туда, где нет места страданиям, демонам и людям, могущим причинить ей боль. На мгновение воцарилась тишина, которую нарушали только повизгивания Марии. Первым пришел в себя Бертхольд. Он подошел к зародышу, валявшемуся на полу возле печки, поднял его кончиками пальцев и скрылся через заднюю дверь в саду. Через некоторое время пекарь вернулся и, оттирая о штанины перепачканные землей руки, попытался робко улыбнуться. Но лицо лишь скривилось в гримасе. – Резль мертва, весьма прискорбно, – сказал он едва слышно. – Я позабочусь о том, чтобы ее подобающим образом похоронили на кладбище Святого Себастьяна, со священником, поминками и что там еще бывает. Родители ее тоже в деньгах нуждаться не будут. Что до остального… – Он смущенно осклабился. – Мы ведь не хотим, чтобы по городу разошлись слухи, будто в служанку вселился дьявол. Это может плохо закончиться. Да и наш юный лекарь наверняка согласится с предположением, что бедную Резль свалила ужасная лихорадка. От нее тоже могут быть страшные видения, так ведь?