Магдалена улыбнулась. – Может, вы и правы… Ладно, придется мне вас подлечить. Пойдемте, благо ваш дом находится напротив. Она придержала Сильвио под руку, чтобы тот не свалился, и повела к выходу. – Чувство необыкновенное, и почему вы раньше так меня не водили, – пробормотал венецианец. – Надеюсь, я еще долго буду нуждаться в вашей помощи. – Что за бред вы несете? – одернула его Магдалена. – Остановить кровь, наложить пару повязок – и вы как новенький. Раны не такие уж и серьезные, как я подумала вначале. Так что хватит дурака валять и не висните так на мне. Вам, мужчинам, лишь бы поплакаться. Симон, окутанный густым туманом, нависшим над городом, бродил по соборной площади, ругался вполголоса и тщетно оглядывался в поисках Натана, который вообще-то должен был дожидаться их здесь. Неужели король нищих сбежал тайком? Звать его Симон не решался, поэтому он еще немного побродил по площади, а потом свернул в первый попавшийся переулок. Нужно срочно успокоиться! И что только на него нашло? Он не сумел сдержаться, и теперь Магдалена думает, что он и вправду ее ревновал. А что еще хуже – этот придворный дурак думает точно так же. Симон вздохнул и вынужденно признался себе, что ревность его не лишена была оснований. У Сильвио Контарини было все, о чем ему, бедному лекарю, оставалось только мечтать. Деньги, красивая одежда, влияние, власть… Блага, которых сам он Магдалене никогда предложить не сможет. Так и останется мелким фельдшером без рекомендаций и каких-либо документов из приличного университета. А сбежав из Шонгау, последние крупицы уважения – и те растерял. Симон взглянул на себя. Одежда грязная и изорванная, за душой ни гроша, спит он в сыром подвале с нищими, а любимая девушка рядится по гардеробам людей, с которыми он даже здороваться не стал бы. Юноша был на пределе – и настолько был удручен, что двух стражников заметил, только столкнувшись с ними нос к носу. – Кто это у нас тут? – проворчал один из них, вооруженный пикой, и, словно мелкого пакостника, схватил Симона за шиворот. – Уж не мотылек ли ночной? Ты не знал разве, что ночью на улице появляться запрещено? А сейчас время, я так думаю… – Он делано поискал луну в ночном небе. – Скажем, для прогулок не слишком подходящее. Согласен? Симон смиренно кивнул, а сам соображал лихорадочно, как ему выпутаться. Не стоило забывать, что каждому стражнику известно было, как примерно выглядели поджигатели. К счастью, его пока не узнали, но это вряд ли продлится долго. – Тяпнул лишнего у реки, – промямлил он в надежде, что стражники поведутся на его уловку. – Вот и п-припозднился малость… – Можно бы и погромче, – второй стражник поднес фонарь к самому лицу лекаря и недоверчиво его оглядел. – Ну, для таких, как ты, у нас есть уютный трактирчик. Может, и тесновато, конечно, зато в башке быстро свежеет. Он подтолкнул лекаря, и стражники повели его в сторону ратуши, при этом Симон не забывал должным образом спотыкаться. В скором времени они вышли к ратушной площади. Столь оживленная и многолюдная в дневное время, в этот предрассветный час она словно вымерла. Один из стражников, тот, что потолще, указал пикой на ржавую клетушку, установленную на уровне земли под стеной ратуши и похожую на птичью. – Дурья клетка, – проворчал толстяк. – Посидишь тут несколько часиков в благородном обществе. – Но меня же там все увидят! – прохрипел Симон, вмиг позабыв роль пьянчуги. Долговязый стражник с фонарем кивнул. – Точно. Людям тоже хочется поглазеть на что-нибудь. Все, кого мы ловим ночью на улице, попадают в эту клетку. Пьяницы там, бродяги всякие… хотя и приличные люди попадаются. К примеру, священники. Однажды мы даже советника сюда упекли, потому что у него денег не было, чтобы откупиться. И, кстати, даже не пытайся в угол забиться, иначе мы тебя прямо к решетке привяжем: от овощей гнилых точно не увернешься. У Симона бешено заколотилось сердце. «А утром меня увидит весь Регенсбург, и если хоть кто-нибудь приглядится внимательнее, то меня, как поджигателя, вместе с Куизлем отправят на эшафот». – Может, мы… ну, договоримся как-нибудь? – спросил лекарь и попытался улыбнуться. Толстый стражник задумчиво склонил голову. – Деньги есть? Симон молча помотал головой. – Тогда у меня для тебя хорошие новости, – проворчал стражник. – В дурьей клетке с постояльцев не берут ни гроша. Он ткнул пикой в спину лекаря и подтолкнул его к ратуше. 10 Регенсбург, ранним утром 24 августа 1662 года от Рождества Христова Симон плотно застегнул рваный сюртук, чтобы защититься от ночной прохлады, в предрассветные сумерки особенно беспощадной. Закрыл глаза, снова открыл – но обстановка вокруг него была такой же безрадостной, как и прежде. Рядом храпели три сокамерника – так громко, словно храпом вознамерились распилить стальные прутья тесной клетки. Двое из них были, видимо, бродячими подмастерьями, пропившими все сбережения по городским кабакам. Всю их одежду составляли изодранные штаны и льняные рубахи; шляпы остались, наверное, в последнем трактире, а с пояса у каждого свисало по пустому кошельку. Симон почти не сомневался, что наутро обоих батраков вышвырнут из города. Может, хлестнут пару раз плетью, но этим и ограничатся. Для толпы, которая в скором времени запрудит площадь, бродячие подмастерья были делом обычным. Таких стражники ловили каждую ночь. Чего нельзя было о третьем сокамернике – по всей видимости, монахе-францисканце. Коричневая ряса лишь чудом не расползалась на его необъятном брюхе. По недавно выстриженной тонзуре и по румяным щекам ползали бесчисленные мухи и лакомились потом, который, несмотря на прохладу, ручьями стекал по лицу минорита. В пухлых ладонях толстяк стискивал грязный мешок, время от времени прижимал его к себе, как младенца, и что-то неразборчиво бормотал во сне. Всякий раз, когда он в очередной раз всхрапывал, все его тело дрожало, как в предсмертных судорогах. Иногда монах успокаивался, но лишь затем, чтобы в следующую минуту захрапеть с еще большим неистовством. Из всех обитателей клетки этого жирняя Симон возненавидел больше всего. Лекарь до последнего пытался уговорить стражников не сажать его в эту клетку. Но те лишь посмеялись и пожелали ему приятной ночи. И вот он сидел на жесткой скамейке, зажатый между двумя храпевшими подмастерьями, и смотрел, как над площадью нехотя занимался рассвет. Один из сокамерников время от времени ронял голову на плечо Симону и мирно почмокивал во сне. Молодой лекарь решил, что ему снилось гусиное жаркое, которым он лакомился прошлым вечером, – а отведать такое еще раз доведется теперь, наверное, не скоро. Будить батрака лекарь не решался и вместо этого осторожно наклонял его голову в другую сторону. Он снова закрыл глаза и попытался подумать, что на фоне громкого храпа не слишком-то и получалось. Пройдет еще не больше часа, и первые торговцы начнут отпирать свои лавки, служанки отправятся на рынок, и каждый прохожий будет заглядывать в клетку. Ну а когда в нем распознают разыскиваемого поджигателя – это лишь вопрос времени, тут Симон иллюзий не строил. Каждый житель знал их с Магдаленой подробное описание, и у стражников наверняка были их примерные изображения. Лекарь подумывал уже поранить себе палец и измазать лицо кровью. Может, так он сошел бы за несчастную жертву трактирной потасовки. Но свой рост и одежду Симон изменить не мог, а прохожим достаточно будет и этого. Вот если бы переодеться во что-нибудь… Симон оглядел двух подмастерьев и толстого францисканца, словно куклу прижимавшего к себе свой мешок. «Мешок!» У Симона чаще забилось сердце. Наверняка из мешка можно соорудить что-нибудь наподобие капюшона – и как знать, может, внутри найдется какая-нибудь одежда! Лекарь бесшумно поднялся и шагнул к монаху, тот, словно покойник, лежал перед ним на лавке. Медленно-медленно поднес руку к мешку и осторожно потянул: тот скользнул из руки францисканца. Симон сумел вытащить его почти наполовину… Раздался медвежий рев. Симон оцепенел. Налитый кровью правый глаз монаха медленно приоткрылся и злобно уставился на лекаря. – Решил вино мое выхлебать, потаскун проклятый? – пробормотал францисканец. – Это церковное вино, кровь Христова! Тебя за него в масле зажарят, еретик драный… Глаз снова закрылся, и монах захрапел себе дальше. Лекарь подождал немного и предпринял вторую попытку. В этот раз монах, словно тисками, сжал запястье Симона и притянул его к себе почти вплотную. Юноша едва не задохнулся от перегара. – Никому не обворовать отца Губерта! – прорычал францисканец. – Никому, слышишь ты?.. – Подобно громадной летучей мыши, он вскочил со скамьи и врезался головой в низкий потолок. – Ай, чтоб тебя! Только тогда монах сообразил, где находится. Он взглянул на сокамерников, потом на площадь – и в конце концов разразился нескончаемой бранью. – Чтоб вас черти сожрали, сволочи безмозглые, а не стражники! Снова меня заперли, филистеры никчемные! Он встряхнул решетку, и Симон подумал даже, что он и вправду сумеет ее выломать. – И это после того, как я заблудших девиц пытался направить на путь истинный! – без устали ругался монах. – Девиц? – Симон хоть и перепугался, но от вопроса удержаться не смог. Францисканец, звавшийся отцом Губертом, недоуменно взглянул на лекаря, словно только теперь его заметил. О неудавшемся ограблении монах, видимо, уже позабыл. – Да, девицы, – проворчал он. – Торчат в борделе, что в башне Петера, да только и ждут, когда кто-нибудь их Евангелием отдубасит. Симон понимающе покивал. – И вы возложили на себя эту миссию. Отец Губерт вдруг расплылся в улыбке. – Как уж там сказано у Августина?.. – Он заговорил поучительным тоном, хотя язык его не совсем еще слушался: – «Избавь мир от блудниц и повергни его в хаос из-за неудовлетворения похоти». – Он поднял указательный палец. – Мы не можем избавиться от продажных женщин, но можем приблизить их к Богу. Аминь. Симон усмехнулся. – Начинание, достойное уважения и просто необходимое. Мне еще вспомнилось, как это было у Фомы Аквинского: «Избавь мир от блудниц… – …и мир погрязнет в распутстве», – перебил его отец Губерт и одобрительно покивал. – Вы, как я вижу, настоящий ученый. Очень немногие знакомы с этим пассажем великого доминиканца. Могу я спросить, как вы попали в это прескверное место? Лекарь понял, что это его шанс. Поэтому, прежде чем ответить, задумался лишь на долю мгновения. – Я ввязался в яростный спор касательно бедности Иисуса; мы дошли уже до заметок Уильяма Оккама, как вдруг нагрянули стражники и вмешались в наш диспут. Мой упрямый оппонент сумел убежать, а меня вот в этой дыре заперли. Монах возмущенно встряхнул головой. – Вот до чего науку довели!.. Эту беседу нам лучше продолжить у меня дома. – Что, простите? – растерялся Симон.