Король нищих нахмурился. – Неплохой план для женщины. Но я и сам рад буду выяснить, что же там такое понадобилось Его высокопревосходительству господину казначею. Так что пойдем я и Симон, а… – Ну уж нет, – резко перебила его Магдалена. – Речь идет о жизни моего отца, так что я пойду. – Натан, потом мы все тебе расскажем за кружкой доброго вина, обещаю, – добавил Симон. – Хватит мешкать, иначе он ускользнет от нас. Тот хотел было возразить, но потом отмахнулся и с обиженным видом скрылся среди надгробий. Симон с Магдаленой прокрались к дверце и осторожно ее приоткрыли. Внутри мерцало несколько свечей, пламя их тускло освещало лишь некоторые участки громадного свода; разукрашенные витражи почти не пропускали лунного света, и всюду царил едва ли не осязаемый мрак. Они вошли в собор справа от придела: во мраке вырисовывались колонны центрального нефа, но уже в нескольких метрах над полом терялись в темноте свода. Со всех сторон на них взирали образы святых; слева располагался колодец, над которым висела закрепленная на каменной арке серебряная цепь. Далеко впереди, в самом центре прохода, стоял громадный бронзовый саркофаг, на котором высилась статуя преклоненного перед распятием кардинала. Симону показалось, что каждый их шаг эхом отражался от стен. Он знаком показал Магдалене, и они неподвижно и молча замерли у алтаря. Буквально через секунду со стороны южного нефа послышался шум: тихий скрип, как если бы железом провели по железу. Момент миновал, и спустя мгновение по полу, постепенно отдаляясь, зашаркали туфли. Слева – там, где располагался центральный вход, – приоткрылась узкая щель, и полоска света на краткий миг рассеяла царивший в соборе мрак. – Черт! – прошипел Симон. – Он решил смыться через главный вход! У него и ключ, наверное, есть. Остается только молиться, что Натан его не упустит. – А мы за ним не пойдем? – спросила Магдалена. Симон пожал плечами. – А какой в этом толк? Если выйдем за ним, он наверняка заметит нас с площади, если не скрылся уже… Вот дерьмо! Он притопнул от злости. Эхо громовым раскатом пронеслось под сводами, и лекарь испуганно замер. – Ну, попробуем хоть узнать, чего он здесь искал, – утешила его Магдалена. – Идем, посмотрим. Они направились к южному нефу, откуда слышался скрип. Симон взял зажженную свечу с алтаря и посветил на пол. – Смотри! – шепнул он через некоторое время и показал на грязные следы. – Здесь, видимо, стоял Меммингер. Вот, земля сырая осталась… – Лекарь беспомощно огляделся. – Вот только узнать бы еще, что он тут делал. Фронвизер скользнул взглядом по нише, в которой помещался небольшой алтарь с триптихом. Рака посвящалась, вероятно, святому Себастьяну – на иконе изображен был мученик, привязанный к дереву и пронзенный стрелами. На алтаре стояла небольшая позолоченная статуэтка, в одной руке она держала мешок, а в другой – стрелу. Симон с некоторым запозданием понял, что в этой фигурке его смущало. Все пропорции соответствовали друг другу, кроме стрелы – она была слишком длинной и толстой и походила скорее на копье или на серебряную трубу. Симон поднес к ней свечу и тогда только заметил, что стрела свободно вынималась из руки, а в верхней части виднелась канавка, словно бы трубка состояла из двух частей, завинченных одна в другую. «Завинченных?» Симон развернулся к Магдалене. – Этот скрип! – воскликнул он. – Я, кажется, знаю, откуда… Со стороны главного входа вдруг снова мигнула полоска сумеречного света, потом дверь со скрипом закрылась. Магдалена потянула Симона за одну из колонн. – Меммингер, похоже, вернулся, – прошептала она взволнованно. – Может, забыл что-нибудь? Симон помотал головой. – Думаю, это кто-то другой. Пришел забрать послание. – Послание? – переспросила Магдалена. – Какое… Симон приложил палец к губам, не дав ей договорить, и показал на человека, кравшегося по центральному нефу в сторону ниши. Когда незнакомец встал перед алтарем, Магдалена зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Это был тот самый человек, который пытался ее убить. Смертоносная рапира по-прежнему висела у него на поясе. Впервые за все это время он снял капюшон, и Магдалена смогла рассмотреть его лицо, узкое, похожее на крысиную мордочку; брови изгибались тонкими линиями, под ними сверкали маленькие бегающие глазки. Голова, как раздутый пузырь, венчала слишком щуплое туловище; несоразмерность эта подчеркивалась еще и тем, что незнакомец оказался совершенно лысым. Невзрачное его одеяние состояло из бриджей, кожаных башмаков и короткого плаща поверх серого сюртука. Он огляделся по сторонам, при этом взгляд его скользнул по колонне, за которой прятались Симон с Магдаленой. Оба резко втянули головы в надежде, что убийца их не заметил. Потом вдруг послышался тот же скрип. Снова выглянув из-за колонны, Магдалена увидела в руках незнакомца серебряную стрелу от фигурки. Он свинтил наконечник и извлек из трубки плотно свернутую бумажку. Развернул ее и пробежал глазами; по лицу его пробежала легкая усмешка. «Тайник для писем! – осенило Магдалену. – Меммингер оставляет в соборе послания для наемника!» Она вспомнила, как недоволен был казначей из-за того, что незнакомец попросил его о встрече в саду венецианца. Что Меммингер тогда сказал? «Что там такого важного, от чего мы не можем общаться обычным способом?» Так вот он, обычный способ!.. Неплохо придумано. Так ни у кого даже мысли не возникнет, что благородный казначей Регенсбурга может иметь дело с какими-нибудь темными личностями. Можно хоть средь бела дня обмениваться посланиями, никто даже и не заметит. Может, он и сам напишет сейчас записку и спрячет ее в трубку. Тогда они с Симоном смогли бы… До конца додумать не получилось. Поначалу Магдалена не поняла даже, что же ей помешало, но потом стало ясно: виной тому был тихий шорох – едва уловимый, и звуком-то не назвать, но незнакомец, видимо, тоже его услышал. Он снова завертел, как змея, безобразной, лысой головой. Не заметив ничего подозрительного, поднес записку к свече, догоравшей у алтаря, и во тьме заплясали язычки сизого пламени. Через пару секунд от секретного послания остался один только пепел. Симон вдруг крепко схватил Магдалену за плечо. Она испуганно обернулась и взглянула на лекаря: тот в изумлении показывал на тень, скользившую вдоль стены. Увеличенную до невероятных размеров, ее отбрасывал крадущийся между колоннами человек. Но вот он миновал освещенный участок, и тень исчезла так же внезапно, как и появилась. Потребовалось некоторое время, чтобы снова его отыскать. Магдалена с большим трудом разглядела его за церковной скамьей, где он притаился с обнаженным кинжалом. Ростом человек оказался гораздо ниже, чем могло показаться по его тени. Всего в паре шагов от колонны стоял не кто иной, как Сильвио Контарини. Куизль решил уже, что Тойбер до самого утра будет катать его среди нечистот. Тот то и дело останавливался, чтобы свалить в повозку очередную кучу помоев и дохлых крыс. Хотя горожанам запрещено было появляться на улицах после захода солнца, но для палача, видимо, делали исключение. Немногие стражники, которые им попадались, отворачивались в сторону, а когда повозка исчезала из виду, несколько раз крестились. Смотреть палачу в глаза – к несчастью, тем более ночью, когда вслед за ним по улицам тянутся про́клятые души казненных. В конце концов они добрались до цели. Куизль устало приподнял голову и увидел похожее на крепость строение из трех башен, составленных таким образом, что в центре их получался небольшой двор. В отличие от соседних домов, в окнах правой башни еще горел свет, и оттуда доносился приглушенный женский смех. – Башня Петера, – шепнул Тойбер и подмигнул. – Здесь размещается гарнизон из десятка стражников. Хочешь кого-то спрятать – прячь там, где враг искать не додумается. Старая солдатская поговорка. Подожди здесь, скоро вернусь. Он подошел к правой башне и постучался. Якоб следил за его действиями, и внутри у него все сжалось. Уж не вздумал ли палач сдать его стражникам? Ведь он же сам сказал, что здесь их размещается целый гарнизон. А теперь, скотина, стучится в самое их логово!.. Но потом на пороге появилась женщина в цветастом платье. Голову ее венчала одетая набекрень красно-желтая шапочка, какие носили обычно лагерные проститутки. На вид Куизль дал бы женщине лет пятьдесят, хотя широкие бедра и полная грудь заметно ее молодили. Несмотря на полноту и седые пряди, она оставалась необычайно привлекательной. Куизль решил, что в былые годы красота ее многих свела с ума. Женщина перекинулась парой слов с Тойбером и глянула на его спутника. Якоб кое-как приподнялся из-под кучи тряпья и навоза. Он только теперь заметил, что один глаз незнакомки прикрыт был повязкой. Зато здоровый взирал на палача с недоверием. – Привел ко мне какого-то вонючего мужлана, – сказала она чуть громче, чтобы мог услышать Куизль. В голосе ее было что-то резкое, не терпящее возражений. – Цена-то ему не больше трупов, что рядом лежат. Сам знаешь, если стражники найдут у меня этого монстра, на меня колодки напялят и с города кнутами прогонят. И это если еще повезет. А если нет, то… – Она вздохнула. – Но во имя Пресвятой Богородицы и только ради тебя, Тойбер. Давай, неси сюда бедолагу. Только смотри, гостям моим не попадись. – Я… и сам идти могу, – проворчал Куизль. – Лучше уже… Он перевалился через борт и поплелся к двери. Якоб не мог себе позволить, чтобы женщины видели его слабость. А эта баба тряпок, похоже, не особенно жаловала. Когда он встал у порога, женщина подняла на него придирчивый взгляд. Куизль возвышался над ней на добрых две головы. – Так это и есть тот самый дьявол, что весь город переполошил? По мне, так больше медведь драный, которому еще и когти повыдергали. Сколько в тебе? Футов шесть поди? – Она криво усмехнулась. – Смотри черепушку не разбей, у меня потолки низкие. С тобой рядом и пернуть-то страшно, как бы не свалился. – Он не убивал никого, Доротея, – возразил Тойбер. – Я пытал его, пока кровь из ушей не потекла. Богом клянусь, это не он. – Про Бога милостивого здесь лучше помалкивать, – женщина, которую звали Доротеей, развернулась и вошла в дом. – А то как бы молния в башню не стукнула. Они вошли в низкий, сумрачный тамбур, освещенный одним-единственным факелом. Витая лестница спускалась в подвал и тянулась на верхние этажи. Сверху доносились смех и приглушенные голоса; временами слышались тонкие вскрики, сопровождаемые басистым и грубым стоном. – Как видишь, дорогие гости и сегодня развлекаются от всей души, – сказала Доротея Тойберу, спускаясь по каменным ступеням в подвал. – Отвлекать их я не стала бы, тем более что среди них несколько советников есть. А им про нашего угрюмого головореза уж точно знать не следует. У меня в кладовой есть укромное местечко, пусть пока там посидит. – То, что нужно, – ответил Тойбер. – Обещаю, больше мы ни о чем просить не будем. Преодолев еще несколько ступеней, они оказались в подвале, заставленном ящиками, мешками и громадными винными бочками. Доротея прошагала к одной из них. – Давай-ка, Тойбер, сдвинь ее. Или не сладишь уже? Видок у тебя какой-то унылый. Жена не подпускает больше? Филипп молча обхватил бочку и, пыхтя от натуги, сдвинул ее немного влево. Взору их открылся низкий проход, а за ним – еще одна пропахшая плесенью комнатушка. Она была ненамного просторнее той каморки, в которой Куизлю довелось пожить последние несколько дней. – Вот, пусть пока здесь побудет, – сказала Доротея. – А теперь прошу меня извинить. У меня там наверху доверенный епископа, а церковь ждать не привыкла. Она подмигнула здоровым глазом и, не прощаясь, оставила Тойбера и Куизля наедине. Когда шаги ее стихли наверху, Якоба оставили наконец все силы. Он скатился вдоль стены на пол и свернулся, словно раненый зверь. – Ей… можно доверять?.. – спросил он сонным голосом. – Доротее? – Тойбер кивнул. – Толстуха Тея держит тут в башне бордель. Вообще-то они под запретом, но плоть – штука слабая. И благородные советники тут не исключение… Он усмехнулся, зажег еще один факел и расстелил по полу несколько принесенных с собой одеял. – Патриции про бордель знают, но Тею не трогают. За это время от времени им оказывают здесь особый прием. В основном здесь, конечно, солдатня гарнизонная ошивается. А я за пару геллеров слежу за тем, чтобы посетители не распоясывались особо и с девками ничего не сотворили. А если кто не догоняет, так я его встряхну хорошенько, он со следующего утра из церкви носа не высунет. Думает, я на него порчу наслал… – Он склонился над скорченным Куизлем. – Может, еще что-то нужно? – Почему? – спросил тот, уже засыпая. – Что почему? – Не надо было этого делать. Это… опасно. У тебя семья… Филипп помолчал, прежде чем ответить. – Ты один из нас, Куизль. Такой же отверженный, как и я. Как я, кормишь семью, и я знаю, что ты невиновен. Кто-то решил тебя здорово проучить, какой-то ублюдок из совета прямо-таки ополчился против тебя. А руки за него марать должен я… За дурака меня держат. Но мы-то, палачи, не дураки, верно я говорю? Грязные – да. Но не безмозглые. Однако Куизль уже крепко спал. Тойбер накрыл его одеялом, выбрался через тесный проход в кладовую и придвинул бочку на место. Утром он еще вернется – с травами и лекарствами, чтобы хоть немного облегчить страдания своего собрата. Палач поднялся по лестнице и вышел в ночную прохладу. Вскоре к нему вышла Доротея. Она стиснула его руку, и от прежней ее холодной расчетливости не осталось и следа. Некоторое время оба молча смотрели в звездное небо.