Симон остановился ненадолго возле Бенедикты. – Вессобруннская молитва, – прошипел он. – Я должен был знать! Значит, сокровища в монастыре Вессобрунна. – Или следующая загадка, – прошептала Бенедикта, снова опустив голову и выслушивая соболезнования. – В любом случае нужно ехать в Вессобрунн. Надеюсь, вы сможете немного прокатиться верхом. – Она усмехнулась. – Иначе нам ни за что не узнать, есть ли он на самом деле, этот клад тамплиеров. Лекарь улыбнулся в ответ, но в душе его нарастало щемящее чувство. Настоятель Боненмайр дал почву сомнению, и оно пустило корни в мыслях Симона. Он кивнул на прощание и вышел из базилики. Мальчик вел Магдалену по переулкам Аугсбурга к улице Ткачей. По краю мощеных улочек тянулись замерзшие каналы. То и дело попадались водяные колеса, которые летом приводили в движение ткацкие станки, а сейчас трещали под тяжестью сосулек и неподвижно торчали из ледяного покрова, сковавшего ручьи. Окон в большинстве домов не было – лишь крошечные слуховые отверстия, и Магдалена чувствовала, что из каждого за ними следила пара глаз. С наступлением темноты они с мальчиком шагали по улицам совершенно одни. Магдалена беспрестанно озиралась по сторонам, ей за каждым углом мерещились двое убийц. Наконец они подошли к большому дому, примыкавшему к городской стене. Пусть с трехэтажными дворцами вблизи ратуши он не шел ни в какое сравнение, здесь, среди покосившихся хижин ткачей, этот дом с побеленными стенами, выкрашенными в зеленый цвет ставнями и массивной дверью казался даже изысканным. Магдалена с трудом могла поверить, что он принадлежал палачу, но мальчик остановился и постучал. Через некоторое время послышались шаги, возле двери открылось смотровое окошко, и в него выглянуло бородатое лицо хозяина. Он приподнял фонарь, показалась рыжая борода, и в тусклом свете сверкнули глаза. Мужчина с недоверием взглянул на Магдалену и мальчика. – Сегодня больше не принимаю, – проворчал он. – Если не помрете, возвращайтесь завтра. Мальчик перекрестился, прошептал молитву и в мгновение ока скрылся в темноте. Магдалена уставилась на палача, не отходившего от окошка. Похоже, он ее не узнал. – Оглохла или как? – В голосе мужчины прозвучала угроза. – Исчезни, и поживее, или я прибавлю тебе прыти, батрачка! Он собрался уже захлопнуть окошко, но Магдалена заговорила с ним: – Это же я, Магдалена Куизль из Шонгау. Не узнаешь? В глазах палача промелькнуло удивление, он отворил дверь, и в освещенном проеме выросло его могучее тело. Филипп Хартман ростом не уступал палачу Шонгау. Морщинистое лицо его обрамляли рыжие локоны и борода, могучие руки походили на дубовые сучья, и вперед выдавался огромный живот. Магдалена легко спутала бы его с батраком или наемником, но рубашка, под которой курчавились густые волосы, была сшита из тончайшей бумазеи, а на черном сюртуке не было ни одной заплатки. Филипп Хартман прищурил глаза и внимательно разглядывал свою гостью. Взгляд его выказывал человека умного, но при этом крайне тщеславного. Наконец палач заухмылялся. – И вправду Магдалена Куизль! – воскликнул он басистым голосом, прогремевшим на всю улицу. – Вот это сюрприз! Давай заходи, или решила околеть под дверью у палача? Он обхватил Магдалену за плечи и потянул в теплую комнату. Тихо потрескивала голландская печь, топившаяся из передней, на столе остывал недоеденный ужин – копченый фазан, половина сырного круга и разрезанный ломтями окорок. Рядом стояла кружка вина и тарелка с белым хлебом. Рот у Магдалены наполнился слюной; она вдруг вспомнила, что со вчерашнего вечера ничего толком не ела. Хартман заметил ее взгляд и жестом пригласил к столу. – Садись и ешь. Одному мне все равно не управиться. Магдалена уселась за стол и набросилась на еду. Хлеб был еще теплым. Она схватила фазанье бедро и с наслаждением откусила нежное мясо. В этом доме словно праздновали Пасху и Кирмес[12] в один день. Ужин, подобный этому, Куизли могли позволить себе лишь после крупных казней, да и то только если платили как полагалось. Хартман наблюдал за Магдаленой, как за дивной зверушкой, и молчал. Сверху вдруг послышались торопливые шаги, затем скрипнула дверь, и внутрь заглянула девочка лет пяти в ночной рубашке и с рыжими косичками. – Возвращайся наверх, Барбара, – сказал палач. – У нас гости. Магдалена останется на ночь, и утром ты сможешь с ней поиграть. – Он натянуто улыбнулся, что далось ему с явным трудом. – Может, она даже останется подольше. Магдалена с трудом проглотила кусок, мясо показалось ей вдруг сухим и безвкусным. Барбара кивнула, еще раз окинула девушку любопытным взглядом и убежала обратно наверх. – Бери еще, угощайся, – сказал Хартман и долил ей вина в кружку. – У меня еще и орехи есть, и приправы. Магдалена помотала головой и окинула взглядом выбеленные стены, начищенные котлы и эмалированные кружки с тарелками. Хоть Хартман больше года назад похоронил жену, в комнате царил необычайный порядок. Пол был устлан свежей соломой и тростником, по углам Магдалена не заметила ни одной паутинки, в красном углу рядом с полированным мечом правосудия в новой раме висел написанный маслом образ Мадонны. Под ним стоял сундук из орешника, на его обитой латунью крышке высились стопки белья и ярких одежд. Магдалена украдкой кивнула. Отец не соврал – палач из Аугсбурга действительно стал бы отличной партией. Но это ничего не меняло: она даже мысли не допускала о том, чтобы выйти за него. Филипп Хартман сел теперь рядом с Магдаленой, налил себе вина и чокнулся с девушкой. – А теперь рассказывай, что тебе понадобилось в Аугсбурге посреди зимы. Обычно к избранницам свататься ходят мужчины, или у вас в Шонгау все наоборот? – Он снова попытался улыбнуться. – Это… не совсем то, что ты подумал, – начала Магдалена. Ей не стоило сюда приходить, и она это знала. Ее появление вселяло в Филиппа обманчивые надежды, но что ей оставалось делать? Даже в Шонгау знали, что жена аугсбургского палача год назад умерла от чахотки. С тех пор Хартман искал новую жену для себя и хорошую мать для маленькой Барбары. При этом, будучи палачом, мог выбрать лишь дочь живодера или другого палача. Три месяца минуло с тех пор, как Филипп Хартман явился к Куизлям, чтобы поближе узнать Магдалену. Мужчины быстро пришли к согласию, и отец в самых ярких красках стал расписывать ей жизнь в роли жены палача из Аугсбурга. В отличие от шонгауского палача Хартман был богат. Хотя он тоже считался неприкасаемым и с ним никто не желал иметь дела – честолюбием и усердным трудом Филипп за последние годы смог достичь некоторых высот. Он прослыл не только умелым палачом, но также и хорошим целителем, лечиться к которому, помимо простого народа, приходили и состоятельные горожане. Ремесленники, купеческие дочки и даже дворяне бывали в этом доме – и каждый оставлял немалую сумму денег. Отец тогда полдня ее уговаривал, пытался внушить, что ее брак с Симоном был невозможен и единственное, чего она добьется, это насмешки, а в худшем случае ее выгонят из города. Все тщетно. В итоге Филиппу Хартману пришлось уйти ни с чем. Выкуп, запертый в небольшом сундуке, он забрал с собой в Аугсбург. И вот теперь Магдалена сидела у него, ела за его столом и просила ночлега. Она чувствовала, что поступает скверно и даже подло. Поэтому во время рассказа то и дело сбивалась. Палач слушал ее не перебивая, а когда она закончила, кивнул. – Значит, не свататься… – Он надолго замолчал, и Магдалена ощутила невыносимую тяжесть в животе. – Как бы то ни было… Он встал и вышел в переднюю разворошить угли. – Деньги ты уже в любом случае не вернешь, – прокричал он оттуда. – Я знаю этих двоих, тот еще сброд. И к позорному столбу уже привязывал, и порол прилюдно. Вообще-то, им давно запрещено появляться в городе. Это я выколол высокому глаз, потому что он снова показался в Аугсбурге. В следующий раз их повесят. – Он вернулся в комнату и вытер грязные руки белой тряпкой. – Что там тебе нужно было купить для знахарки и отца? Магдалена по памяти перечислила травы и ингредиенты – она с давних пор отличалась великолепной памятью. Палач кивнул. – Мелисса, росянка, да и большинство остальных трав у меня есть, – сказал он задумчиво. – А спорынью купишь в аптеке. – Но у меня же нет денег! – Магдалена обхватила лицо руками. – Двадцать гульденов, где мне взять столько? Хартман задумался, затем снял с пояса связку ключей и направился к сундуку в углу комнаты. Послышался звон. Вернувшись наконец к столу, палач один за другим катнул к Магдалене десять поблескивающих гульденов. – Примерно столько тебе понадобится в аптеке, – сказал Хартман. – Все остальное возьмешь у меня. Магдалена уставилась на него в изумлении. – Но… – начала она. К ней подкатилось еще что-то блестящее. Это был черный, величиной с детский кулачок, шарик из чужеродного, не известного Магдалене материала. Она взяла шарик в руку, и внутри него что-то брякнуло. – Безоар, – проговорил палач. – Если хочешь знать мое мнение, то бесполезная дрянь для суеверных баб. Бери, мне он все равно без надобности. – Мне с тобой за всю жизнь не расплатиться, – прошептала Магдалена. Палач пожал плечами. – К свадьбе ты получила бы в пятьдесят раз больше. Я не такой бедняк, как твой отец. Через пару лет я собираюсь купить гражданские права. И кто знает… – Он попытался улыбнуться дружелюбно, но лицо его скривилось в ухмылке. – Может, ты все-таки еще передумаешь. Со мной ты только выиграешь, да и Барбаре необходима мать. – Он поднялся и шагнул к двери. – Можешь лечь здесь на лавке. Завтра сходишь в аптеку и посмотришь немного на Аугсбург. Вот увидишь, живется здесь не так уж и плохо. Магдалена слушала его тяжелые шаги по ступенькам. Живот у нее свело, словно она сама проглотила безоар. Бонифаций Фронвизер похлопал извозчика, лежащего на соломе, по животу, и тот заорал как резаный. Старик испуганно отдернул руку. – Хм, значит, источник боли здесь, – сказал старый лекарь и многозначительно посмотрел на сына. Возле них на коленях сидела жена Антона Штайнгаденера и вытирала пот со лба мужа; в левой руке она сжимала четки. Они пришли домой к Фронвизерам около часа назад. С полудня у семейства лекарей побывало еще несколько пациентов; почти все жаловались на лихорадку, которая уже несколько недель свирепствовала в Шонгау. Но этот случай показался Симону более серьезным, если такое еще было возможно. Впрочем, он уже не сомневался, что смертельный исход здесь неизбежен. – Господин лекарь, что с ним? – всхлипывала Агата Штайнгаденер. – Это из-за еды? Знаю, хлеб у нас не так уж хорош. Мы добавляем в него размолотые желуди, потому что муки почти не осталось. Но эти боли… Что же с ним такое? – Как долго это продолжается? – спросил Бонифаций Фронвизер, рассматривая через линзу глаза Штайнгаденера. Зрачки расширились и остекленели, мужчина почти не соображал от боли. – Где-то… три дня, наверное, – ответила Агата. – Вы сможете помочь ему? Старый лекарь отступил на шаг и позволил сыну еще раз ощупать брюшную стенку больного. Она была тверже кости, и пониже пупка прощупывалась опухоль. Симон слегка надавил на нее, и мужчина снова взвыл, словно в него кол забили. – Господи, что с ним? Ну что же с ним такое? – Агата стиснула четки в ладони. – Неужели сам дьявол вселился в него? Как в пастора Коппмейера? – Она зарыдала. – Пресвятая Дева Мария! Дьявол забирает невинные души, и нет от него спасения ни священникам, ни благочестивым мирянам! Каждые три дня мой муж ходил в церковь, а уж сколько мы с ним дома вместе молились… – У твоего мужа опухоль в животе, – перебил ее Симон. – Дьявол тут ни при чем. Но молитва не навредит. Он не стал говорить женщине, что молитва, вероятно, была единственным, что еще могло спасти ее мужа. Симон знал, что в некоторых университетах могли удалять подобные опухоли. Но здесь, в Шонгау, им недоставало ни знаний, ни средств, чтобы провести такую сложную операцию. Симон рылся в шкафу в поисках макового сиропа и выругался, опрокинув при этом несколько склянок. Они смогут лишь немного облегчить страдания мужчины; погрузить его в безмятежный сон – это все, на что они способны. Об остальном позаботится Господь. Симон отыскал наконец бутылку с сиропом и краем глаза вдруг уловил движение. Отцовские пальцы сомкнулись на его запястье. – С ума сошел? – зашипел старик ему на ухо, чтобы не услышала жена извозчика. – Ты знаешь, сколько он стоит? Агате за него нипочем не расплатиться! – Может, тогда бросим его подыхать, как скотину? – прошептал Симон в ответ. – У него сильные боли. Мы должны ему помочь! – Ну так отправь его к палачу, – сказал отец все так же тихо. – Пускай даст ему какое-нибудь зелье, все равно ведь покойник. Придет день, и Лехнер запретит наконец этому шарлатану заниматься лечением, пока тот не перетравил полгорода. – Во всяком случае, другая половина у него уже побывала. Тебе о таком только мечтать! – ответил Симон уже громче. Он вырвал бутылку из рук отца и протянул ее женщине. – Вот, каждый день разбавляй по две ложки на стакан вина и давай мужу, – сказал он успокаивающим голосом. – Опухоли это не излечит, но, по крайней мере, поможет унять боль. – Он выздоровеет? – нерешительно спросила женщина и оглянулась на мужа. Антон Штайнгаденер, похоже, впал в забытье от изнеможения; он мелко трясся и временами вздрагивал, но в целом был спокоен. Симон пожал плечами: – Это ведомо одному лишь Господу. Мы поможем тебе отнести его домой.