Я донес до дома пластиковый пакет, где лежала упаковка пива на шесть банок, и решил выпить их в саду на задворках. Туи и ели, высокие красно-зеленые кусты и деревянный забор в шесть футов высотой надежно отгораживали этот сад от внимания соседей – не то чтобы меня интересовало, увидят ли они, как я напиваюсь днем в саду. Не снимая холщовых чехлов с садовой мебели, я уселся в кресло, выпил две банки и стал смотреть, как над прудом носятся стрекозы. Компанию мне составлял пес Оскар. Но выпитая на голодный желудок третья банка пива ударила в голову. Вместо того чтобы растаять в хмельной дымке, мои мысли стали еще более мрачными. Я снова начал думать о своем сыне, гадать, не пострадал ли он от химического дисбаланса, находясь в утробе Шарлотты. Прикидывал, насколько больно ему было, когда она прыгнула с обрыва. Несколько месяцев назад я прочел, что в двадцать недель нерожденный ребенок может ощущать боль острее, чем взрослый. Почувствовал ли он изменения силы тяготения в те несколько секунд, пока она летела с утеса? Сказали, что от травмы головы Шарлотта, скорее всего, скончалась мгновенно. Умер ли Дэниел так же быстро? Или же он медленно погибал от боли и нехватки кислорода, запертый в темнице мертвого тела? Думать об этом было почти невыносимо, но я не мог перестать. Я заплакал, скорбя по нему. Когда потянул за колечко на крышке четвертой банки, сжатый газ с шипением вырвался наружу. Я сделал большой глоток, но меня почти сразу же стошнило на джинсы и траву. Я оттолкнул голову Оскара, когда он подошел понюхать рвотную массу. А потом стоял на четвереньках, выворачиваясь наизнанку, пока предательское тело не извергло весь алкоголь до последней капли, впитавшейся в почву. – Ненавижу тебя, Шарлотта, – пробормотал я. – Дико ненавижу тебя за то, что ты сделала с нами. Глава 7 Три недели после Шарлотты – Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Принятие. Я скользил взглядом по строчкам на сайте: адрес Джонни скинул мне на почту. Он пытался помочь, дать понять, что мое состояние вполне типично, – но это лишь злило меня. Я не хотел, чтобы кто-то говорил мне, что я должен чувствовать. Если верить специалистам, чьи слова цитировались на сайте, существует пять стадий переживания горя. Но мне никак не удавалось миновать стадию гнева. Там говорилось, что чем сильнее ты гневаешься, тем больше овладеваешь этой эмоцией, и тем быстрее она проходит. После этого ты готов перейти к следующей стадии. «Чушь. Не хочу двигаться дальше. Я знаю, что именно чувствую. Я злюсь потому, что горюю из-за утраты сына и ненавижу убившую его мать. Если прощу ее и приму случившееся, то что со мной станет? Лучше остаться в нынешнем состоянии, потому что я начинаю осваиваться. А неизвестное пугает». Злость была настолько сильной, что трудно было даже произнести имя Шарлотты. А ведь я еще даже не начал осмыслять тот факт, что у нее был роман с другим мужчиной, и это привело их к общему самоубийству. Душа гноилась, и мне не на кого было направить свой гнев против моих родителей, ее родителей, наших друзей, полиции, расследовавшей случай, и бога, в коего я перестал верить. Не на кого, кроме призрака. – Мы не нашли никаких доказательств того, что Шарлотта и тот мужчина были друзьями или состояли в каких-либо еще отношениях до своей гибели, – уведомил меня детектив О’Коннор. – Может быть, от этого вам станет легче. – О да, намного легче. – Я даже не попытался скрыть сарказм. Он отпил чая из кружки и посмотрел на моих родителей, словно ждал, что мы будем ему признательны за крохотную милость. Я надеялся, что в моем присутствии ему не по себе, потому что он взглянул мне в глаза лишь на краткое мгновение. Я сохранял каменное выражение лица. Мне было все равно, трахалась ли Шарлотта с мужчиной, вместе с которым умерла. Да хоть с половиной Нортхэмптоншира! Мы сидели вокруг стола в гостиной родителей, и О’Коннор посвящал нас в ход расследования. Мне показалось, что я чувствую исходящий от него запах спиртного, и предположил, что он таким образом решил придать себе смелости перед встречей с гневным вдовцом. «Вдовец… Черт, это ведь я. Я – вдовец. Стать из мужа вдовцом в мгновение ока…» – Так как же они познакомились? – спросил отец. – Мы всё еще ищем ответ на этот вопрос, – ответил детектив. – Вы не знаете? – Я хмыкнул. – Ваша задача – знать все обстоятельства, а вы по-прежнему «ищете ответ»? У вас было почти три недели. Сколько времени еще нужно? – Позволь ему договорить, сын. – Отец бросил на детектива извиняющийся взгляд. – Как вы знаете, мы проверили данные о разговорах Шарлотты по мобильному и стационарному телефону, однако операторы не зарегистрировали ни одного звонка, не имеющего объяснения. Мы также проверили ее электронную почту и звонки по «Скайпу», но и там ничего нет. Судя по всему, она не общалась посредством «Фейстайма», форумов или социальных сетей ни с кем, подходящим под описание того человека. Мы говорили с ее подругами, но никто из них не может припомнить, чтобы она когда-либо упоминала о другом мужчине. Как ни посмотри, они не были знакомы друг с другом до той встречи у обрыва. Единственное, что нам показалось интересным в отчетах о ее телефонных звонках – номер «Больше некуда». – Что это? – спросил отец. – Линия доверия для людей с эмоциональными проблемами, сходная со службой поддержки «Самаритяне». За последние несколько недель своей жизни Шарлотта сделала множество звонков на основной номер, и они были перенаправлены в ближайший филиал. – Зачем? – Мы не знаем. – Множество звонков – это сколько? – Почти сто. – Господи… – выдохнул я. Я действительно совершенно не знал свою жену. – Потом, за неделю до ее смерти, это неожиданно прекратилось. – Какая-то бессмыслица, – произнесла мать и посмотрела на меня, словно вопрошая, как я мог не знать этого, если жил с этой женщиной. – В день смерти, – сказал я, – она шла к обрыву, потому что приняла решение умереть вместе с тем мужчиной. Она держала руку возле уха, словно говорила по телефону. Но если телефон был у нее, то каким образом после ее смерти он был обнаружен в ее машине? И кому она звонила? О’Коннор вяло пожал плечами. – Должно быть, у нее было два телефона. Мужчина, судя по его виду, тоже с кем-то говорил по мобильнику. – С «Больше некуда»? – Мы этого не узнаем, поскольку ни он, ни телефон не найдены. – Тогда давайте узнаем, с кем они беседовали на этой линии доверия по пути к смерти, – предложил отец. Джонни навалился на столешницу и кивнул в знак согласия. – Боюсь, это не так-то легко. – О’Коннор сжал переносицу двумя пальцами и закрыл глаза. Вероятно, храбрость, внушенная ему алкоголем, начала выветриваться. – «Больше некуда» гарантирует полную анонимность звонящим. Служба не может видеть кого-либо или проследить за ним. Закон не обязывает ее сообщать о потенциальных самоубийцах. Даже если во время телефонного разговора кто-то собирается сделать то, что сделала Шарлотта, они не должны звонить в службы спасения. И, кроме того, она могла говорить с любым из волонтеров в пределах пяти графств. Это несколько сот человек, и у нас нет ресурсов для подобных расследований. Мне жаль говорить это, но в других обстоятельствах, если бы смерть Шарлотты была… убийством… преступлением, все было бы по-другому. – Но поскольку это самоубийство, то оно не воспринимается настолько серьезно, – я кивнул. – Честно говоря, Райан, мы воспринимаем это очень серьезно. Дело в том, что нет причин думать, будто совершено преступление. И если только человек, с кем разговаривали Шарлотта и тот мужчина, не объявится сам, мы, вероятно, так и не узнаем причины подобного поведения и не выясним, какая связь существовала между ними. – А как насчет моральных обязательств? – спросил Джонни. – Конечно же, если бы этот человек знал, почему вы хотите с ним поговорить, он пожелал бы помочь нам понять, что случилось. – Если только он сам добровольно захочет уведомить нас. По мере того как этот разговор продолжался и на пути возникало все больше препятствий, моя злость разгоралась. Все равно что сидеть за рулем собственной машины, которой кто-то управляет удаленно. – Есть и еще кое-что, – добавил детектив. – С нами связались новостные агентства. У нас существует словесная договоренность: обычно они не сообщают о самоубийствах, однако этот случай отличается от всех прочих, поскольку похож на сговор между двумя посторонними лицами. Пресса получила кое-какие намеки и считает, будто общественный интерес требует обнародовать эти сведения. – Передайте, что мы не хотим с ними разговаривать, – прорычал я. – Достаточно уже того, что об этом знают наши друзья; не хватало еще, чтобы узнал весь мир! – Однако это может сработать в нашу пользу. Может помочь выяснить, кем был тот незнакомец. – Нет, – твердо ответил я, хлопнув ладонью по столу. – Ладно… – О’Коннор, вздохнув, отпил глоток чая. – Я передам ваш отказ. – Он встал, собираясь уйти. – Но мы никак не можем проконтролировать то, о чем они могут написать самостоятельно. Так что вам следует приготовиться к тому, что эта история вызовет определенный интерес. Он был прав. Два дня спустя об этом написала местная еженедельная газета; новость попала на первые страницы четырех таблоидов и удостоилась колонки в двух ежедневных печатных изданиях. Журналисты обшаривали «Фейсбук» в поисках фотографий Шарлотты, беседовали с ее бывшими коллегами и шапочными знакомыми. Статьи были проиллюстрированы бездарными графическими изображениями обрыва и траектории падения самоубийц. Когда журналисты начали оставлять мне голосовые и текстовые сообщения, призывая встретиться с ними, я выключил телефон. Был практически не в состоянии говорить даже с близкими людьми, а тем более – с посторонними. Глава 8 Два месяца после Шарлотты Я не намеревался присутствовать на похоронах Шарлотты. Не желал говорить ей «прощай». Не хотел помнить с теплом и отдавать дань последнего уважения. Ничего этого она не заслуживала. Я согласился посетить поминальную службу в церкви и проделать короткий путь до крематория лишь потому, что родители застыдили. Если Шарлотта не ценила свою жизнь, почему это должен был делать я? В голове стоял туман – я принял две таблетки маминого успокоительного, к тому же маялся похмельем, после того как вчера в очередной раз выпил несколько банок пива. Я был не в состоянии даже понять, кто стоит на кафедре и пытается найти хоть какие-то добрые слова для женщины, убившей своего ребенка. Мой взгляд блуждал по церкви, украшенной вазами с нарциссами и с листовками, извещавшими о грядущих пасхальных торжествах. Но едва я посмотрел на гроб с телом Шарлотты, внесенный четырьмя носильщиками, как уже не смог отвести от него взгляд. Я не обращал внимания на ход службы, не пел гимны вместе со всеми. Даже ни разу не склонил голову в молитве. Папа и Джонни встали по бокам от меня, готовые поддержать, если потребуется; потом повели меня к машине, вежливо оттесняя тех, кто пытался заговорить со мной. Мне было настолько все равно, что я даже не пробовал скрыться от репортеров, которые ловили у ворот церкви любого, кто имел неосторожность взглянуть на них. Когда нам вернули тело Шарлотты, я оставил организацию погребальной службы своим тестю и теще. Выбор распорядителя, в какую одежду облачить покойную перед сожжением, какие прощальные дары положить ей в гроб, какая музыка должна играть, когда ее внесут в церковь, сколько машин потребуется для процессии… Она была их дочерью, так что и проблемы их. Я передал через посредника, что они могут забрать ее обручальное кольцо. Мне и мое-то было теперь ни к чему, не то что ее. Все, что оно символизировало, оказалось ложью. Шарлотта мало ценила меня, и теперь это чувство стало взаимным. Я хотел лишь, чтобы все закончилось. Однако у меня было желание прийти на заседание коронерского суда, состоявшееся позже на той же неделе и посвященное расследованию по делу о смерти Шарлотты. Я позволил маме и Джонни сопровождать меня. Мы сидели в двух рядах позади родителей Шарлотты, но не обменялись с ними даже мимолетным взглядом. Я не знал, почему хотел присутствовать на этом заседании. Быть может, мне казалось, что я недостаточно страдал, и мне нужно было знать, сколько еще боли я смогу выдержать, прежде чем полностью сломаюсь. Я внимательно слушал, как зачитывают показания свидетелей, смотрел кадры, снятые видеорегистратором на вершине утеса. В конце концов старший коронер – пухлая женщина средних лет с добрым лицом и сочувственными глазами – объявила медицинское заключение о причинах смерти: множественные травмы. – Да неужели, – пробормотал я тихонько. Но, кажется, Джонни меня услышал. – Прежде чем вынести заключение о том, что это было самоубийство, я должна перечислить два факта, не подлежащие сомнению, – продолжила коронер. – Миссис Смит совершила действие, следствием которого стала ее смерть; она сделала это с намерением убить себя. Я должна быть уверена, что именно это и произошло, – и я уверена. Миссис Смит поднялась на вершину Бирлинг-Гэп вместе с мужчиной, чья личность пока не установлена, а затем скончалась от падения на камни внизу. Следовательно, в данных обстоятельствах я могу вынести заключение: случившееся являлось самоубийством. Итак, на протяжении трех дней все и случилось: тело моей жены было кремировано, а потом суд публично огласил, что она покончила с собой. Вероятно, теперь я мог двигаться дальше. Прожив восемь недель в родительском доме, я ощутил нарастающее желание снова вернуться в свою квартиру. Нужно было оказаться в знакомой обстановке, чтобы почувствовать себя хотя бы на каплю прежним. Я не мог позволить призраку Шарлотты выгнать меня из моего собственного дома.