У меня есть вера. Ни одно из убеждений не способно дать мне знание о потустороннем. Но я выращиваю веру. Веру в тайну нашего существования. Нашей жизни. И нашей смерти. Жизнь была дивной неожиданностью, смерть будет чудной неожиданностью. В каком порядке? Понятия не имею! Дидье Декуэн[8] – он верующий, как и я, – спрашивает: – Вера помогает тебе справиться с горем по матери? – Ни на грамм. – Мне тоже. Мы долго молча смотрели друг другу в глаза, по-братски обнажив души. Тоска по любимому существу обречена терзать нас на этой земле. * * * В ее отсутствии столько присутствия! * * * В кабинете Даниэль протягивает мне вырезку из газеты. Статья называется «Скончалась мать драматурга Эрика-Эмманюэля Шмитта». Я разваливаюсь на куски. Ее снова убили у меня на глазах. Даниэль напуган моей реакцией. Он уговаривает: – Прочти статью. Написана очень доброжелательно и сочувственно! Я рыдаю, не решаясь выпустить наружу бьющуюся в клетке черепа детскую мысль: «Отдал бы всю свою известность, только бы она жила…» * * * Она всегда на расстоянии чувствовала, что мне плохо. Как и я. Мы притягивались. Беззвучно звали друг друга. Я должен был почувствовать ее смерть! Я не понимаю… Потеря зрения и слуха ставит под сомнение мою теорию нашей любви. Неужели это была иллюзия? * * * После маминого ухода у меня разболелась правая нога, и я за несколько дней превратился в инвалида. Двигаюсь с трудом; перехожу из сидячего положения в стоячее с опаской и всеми возможными предосторожностями, а ночью ворочаюсь, безуспешно ищу наименее болезненную позу. Мой врач Ален Г. назначает мне кучу анализов и тестов, посылает на консультацию к светилу и добавляет огорченно: – После смерти матери ты просто не желаешь двигаться вперед! Иногда усталость давит слишком сильно, и я не против, чтобы все остановилось. Не хочу, чтобы болела душа, не могу больше терпеть физическую боль. * * * Ни рентген, ни МРТ не выявили причину болей в колене. Врач, рассматривающий снимки, советует обратиться к кинезитерапевту. На сем моя медицинская кругосветка заканчивается: отец был кинезитерапевтом, так что к такому специалисту я точно не пойду. Я хромаю, и мне плевать на окружающих. * * * Книга овладевает мною. Я потрясен: ничто не мешает творить – ни печаль, ни воспаление. Писание спасает. Интересно, как спасаются «непишущие»? * * * Мне плохо сегодня утром. В чем дело? Придется покинуть три кокона – дом, работу, печаль – и отправиться в Лотарингию, чтобы сыграть моноспектакль «Мсье Ибрагим и цветы Корана». Где я возьму энергию, чтобы изобразить другого человека, если больше не обитаю в собственном теле? Как вдохнуть жизнь в героев, думая только о смерти? Сажусь в поезд. Плечи опущены, ноги налились свинцом. Можно подумать, меня тащат на бойню… Сцена – это театр чудес: прошлое становится настоящим, хромой перестает хромать, мертвый встает, чтобы поклониться, а я рассказал историю Мсье Ибрагима и сыграл всех персонажей, бегая из одной кулисы в другую. После первой реплики: «В тринадцать лет я разбил мою свинью-копилку и пошел к шлюхам», силы вернулись, колено «заморозилось». Силой магии подмостков мне было сорок, потом тринадцать, потом стало восемьдесят, как моим героям. Публика благодарила меня стоя, и я ушел за кулисы совершенно счастливым. Там меня ждал подарок. Шанталь, читательница из Нанси, с которой я уже двадцать лет веду дружескую переписку и время от времени встречаюсь, ждала меня в компании подруг (они помогают ей передвигаться на инвалидном кресле). Стоило мне увидеть ее благородное, открытое лицо, яркие смеющиеся глаза, и я ощутил блаженство. Шанталь излучает только нежные положительные вибрации, и про себя я называю эту женщину «мой ангел на костылях». Мы поговорили, радуясь новой встрече и подпитываясь друг от друга энергией. Мне пора возвращаться в Брюссель. Я готов проститься, и тут Шанталь берет меня за руку: – У меня для вас послание от вашей матери. Я бледнею: – Что вы сказали? – Она попросила передать его вам после… – Понятно… Я вспоминаю, что мама не раз встречала Шанталь на генеральных репетициях моих пьес. У меня дрожат губы. Шанталь сильнее стискивает мне пальцы: – Позаботьтесь о себе. Берегите себя. Не надрывайтесь на работе. Думайте о себе. Я вздрагиваю. Это точные слова мамы. «Позаботься о себе». В конце каждого разговора она давала мне этот совет с оттенком упрека, беспокоясь о том, что я веду себя как «многостаночник», не отдыхаю, не езжу в отпуск и взваливаю на себя слишком большую ответственность за все. Я спрашиваю у Шанталь, как спросил бы у мамы: – У меня усталый вид? Шанталь, в отличие от мамы, не отвечает – только смотрит с сочувствием и любовью, потом повторяет: – Позаботьтесь о себе. Я обнимаю ее и возвращаюсь в гримерку, где даю волю чувствам. Мама предвидела, что без нее я буду передвигаться по миру осторожно, как Мальчик-с-пальчик, что мне понадобятся «камешки», вот и оставила инструкции близким мне людям, чтобы сын не лишился ее любящего взгляда. * * * Книга скоро будет закончена, я берусь за последний рассказ «Нарисуй мне самолет». Проглатываю завтрак, сажусь за стол и работаю десять часов кряду или даже дольше, а ночью редактирую написанное. Я умею терпеть. На каждом этапе работа требует сильной страсти, и я ни перед чем не останавливаюсь, чтобы ее пробудить. По вечерам чувствую себя выжатым досуха. Шатаюсь от усталости и с опаской думаю об очередном рабочем дне, но утром книга зовет меня, и появляются новые силы. Жизнь творца – это жизнь в подчинении, творение жаждет родиться, и ты отдаешь ему все силы.