— Нет, — так же просто сказал Скрамм. — Не случится. Их ноги поднимались и опускались, неся их вперед, за поворот, мимо запертого на ржавый засов сарая. — Я, похоже, понял, что такое умирание, — тихо сказал Пирсон. —Не сама смерть, а умирание. Если я перестану идти, я умру, — он сглотнул, и в горле у него булькнуло. — Может, это и есть то, о чем ты говоришь, Скрамм. А может, нет. Но я не хочу умирать. Скрамм печально посмотрел на него. — Ты думаешь, знание защитит тебя от смерти? Пирсон вымученно улыбнулся, как бизнесмен на лайнере во время качки, пытающийся не выблевать свой завтрак: — Сейчас это единственное, что меня защищает. Гэррети ощутил безумное чувство благодарности. Его средства защиты еще не были сведены к этому. Впереди, словно для иллюстрации того, о чем они только что говорили, парень в черном свитере вдруг упал на дорогу и начал кататься в конвульсиях. Он издавал странные горловые звуки — ааа-ааа-ааа, как обезумевшая от страха овца. Когда Гэррети проходил мимо, одна из бьющихся рук парня задела его туфель, и он в ужасе отскочил. Глаза парня закатились, но подбородок стекала струйка слюны. Ему вынесли два предупреждения, но он ничего не слышал, и через две минуты его пристрелили, как собаку. После этого они перевалили низкий холм и начала спускаться в зеленую долину. Прохладный ветерок приятно овевал разгоряченное лицо Гэррети. — Здорово, — сказал Скрамм. С высоты они видели дорогу миль на двадцать вперед. Она вилась среди лесов, как черно-серая карандашная черта, проведенная по измятой зеленой бумаге. Далеко впереди дорога снова шла на подъем и терялась в розовой утренней дымке. — Должно быть, это то, что называют Хэйнсвиллским лесом, — сказал Гэррети без особой уверенности. — Зимой тут кошмар. Кладбище грузовиков. — Я такого никогда не видел, — с почтением сказал Скрамм. — Во всей Аризоне нет столько зелени. — Радуйся, если можешь, — буркнул Бейкер, присоединяясь к группе. — Скоро будет не до того. Уже жарко, а ведь еще только полседьмого. — Хотел бы я построить здесь дом, — сказал Скрамм, фыркая, как бык в жару. — Построить самому, вот этими руками, и глядеть на это каждое утро. Вместе с Кэти. Может, так и будет, когда все это кончится. Никто ничего не сказал. К 6.45 ветерок прекратился, и стало припекать уже по-настоящему. Гэррети снял куртку и стянул ее узлом на талии. Дорога больше не была пустынной — там и тут стояли машины, пассажиры которых стояли рядом, приветствуя участников Длинного пути. У одной из машин Гэррети увидел двух девушек-ровесниц в летних шортах и легких блузах. Их лица горели волнением — древним, греховным и чуть не до безумия эротическим. Гэррети почувствовал, как животная похоть волной поднимается в нем, заставляя все его тело дрожать в лихорадке. Вдруг Гриббл, уже проявивший себя радикалом, свернул с дороги и рванулся к девушкам. Одна из них, та, что была ближе, повернулась к нему и обняла руками за шею. Гриббл — растерянная, перепуганная фигура в пропотевшей белой рубашке, — прижал ее к себе; его руки блуждали по ее груди, животу, бедрам, не встречали никакого протеста с ее стороны. Он получил второе предупреждение, потом третье. Когда прошло пятнадцать секунд ожидания, он оторвался от девушки, пустился бежать, упал и, кое-как поднявшись, полувышел-полувыскочил на дорогу. — Не смог, — по лицу его катились слезы. — Видели, она хотела меня, а я не смог… Я… — его слова потонули в нечленораздельных всхлипываниях. Он шел, держась обеими руками за живот. — Ну, им-то хватило, — зло, как всегда, вставил Баркович. — Будет, о чем поговорить завтра. — Заткнись! — крикнул Гриббл. — Как больно, черт! Это судорога. — Стоячка, а не судорога, — заметил Пирсон. Гриббл молча посмотрел на него из-под упавших на лоб растрепанных черных волос. — Больно, — снова прошептал он и медленно опустился на колени, так же прижимая руки к животу. Гэррети мог разглядеть крупные капли пота, стекающие по его шее. Мгновение спустя он был мертв. Гэррети обернулся в сторону девушек, но они уже спрятались в своей машине. Он пытался изгнать их из своей памяти, но не мог. Каково это — прижимать к себе их мягкую, податливую плоть? Ее бедра извивались, когда Гриббл целовал ее… О Боже, они извивались… Это был спазм, оргазм, что угодно… О Господи, только бы сжать ее вот так и чувствовать это тепло… Он вдруг кончил. Теплая жидкость потекла по его промежности. Черт, сейчас появится пятно на штанах, и кто-нибудь обязательно заметит. Заметит и скажет, что выгонит его на улицу голым и заставит так ходить… Ходить… Ходить… “О Джен, я люблю тебя, правда, люблю, но это что-то не то, что-то совсем другое…” Он распустил куртку вокруг талии и продолжал идти так же, как и раньше, и воспоминание тускнело, как фотография, оставленная на солнце. Теперь они шли под уклон, и шаг поневоле ускорился. Пот тек ручьями. Гэррети — он сам себе не поверил, — вдруг захотелось, чтобы опять наступила ночь. Он оглянулся на Олсона. Олсон опять глядел на свои ноги. На его шее явно выступили жилы, губы скривились в застывшей усмешке. — Он уже почти готов, — сказал рядом Макфрис. — Когда человек начинает надеяться, что его застрелят и тогда он сможет отдохнуть, он далеко не уйдет. С этими словами он ускорил шаг и оставил Гэррети позади. Стеббинс. Он давно не видел Стеббинса. Гэррети обернулся — Стеббинс сильно отстал, но его можно было безошибочно узнать по красным штанам. Он все еще шел в хвосте, как тощий гриф, выжидающий, когда кто-нибудь упадет… Гэррети почувствовал прилив гнева. Ему вдруг захотелось вернуться и схватить Стеббинса за горло — без всякой причины, просто выместить накопившееся раздражение. Когда они достигли подножия холма, ноги Гэррети онемели. Это сопровождалось пробегающими по ним время от времени вспышками боли и грозило судорогой. А почему бы и нет? Они ведь идут уже двадцать два часа. Двадцать два часа беспрерывной ходьбы — мыслимо ли это? — Как ты? — спросил он Скрамма, будто не видел его уже очень давно. — Отлично, — Скрамм шумно высморкался и вытер руку о штаны. — Просто отлично. — Похоже, у тебя насморк. — Это у меня каждую весну. Сенная лихорадка. Ничего страшного. Гэррети открыл рот, чтобы возразить, когда воздух наполнил знакомый звук «пах-пах!» Впереди кого-то застрелили, и это оказался Гаркнесс. Гэррети испытал странное возбуждение. Магический круг опять разорвался. Гаркнесс никогда не напишет книгу о Длинном пути. Его отволокут с дороги в сторону, как мешок с мукой, или запихнут в грузовик в брезентовом мешке. Для него ДЛИННЫЙ ПУТЬ — закончился. — Гаркнесс, — сказал Макфрис. — Старина Гаркнесс получил пропуск. — Прочти эпитафию в стихах, — предложил Баркович. — А ты заткнись, убийца, — бросил Макфрис, не глядя на него. — Старина Гаркнесс. Черт возьми! — Я не убийца! — завизжал Баркович. — Я еще спляшу на твоей могиле! Я… Хор ругательств заставил его замолчать, и он, втянув голову в плечи, отошел. — Знаете, кем работал мой дядя? — спросил Бейкер, когда они проходили сквозь тенистый туннель развесистых деревьев, и Гэррети, глядя на них, пытался не думать о Гаркнессе и Гриббле. — Кем? — спросил Абрахам. — Могильщиком. — Здорово, — без интереса отозвался Абрахам. — Когда я был маленьким, я всегда удивлялся — кто его похоронит, когда он умрет? — Бейкер глядел на Гэррети, отсутствующе улыбаясь. — Как эта загадка, помните? Кто стрижет городского парикмахера? — Ну и кто его похоронил? — спросил Макфрис. — Если, конечно, он умер. — Умер, — сказал Бейкер. — Шесть лет назад, от рака легких. — Он что, курил? — спросил Абрахам и помахал семье из четырех человек и персидского кота. Кот был на поводке, и все происходящее явно не вызывало у него энтузиазма. — Нет, — сказал Бейкер. — Всю жизнь страшно боялся рака. — Так кто его похоронил? Скажи, чтобы мы могли перейти к чему-нибудь более интересному, скажем, к контролю над рождаемостью. — А что, это интересно, — начал Гэррети. — У меня подружка католичка и… — Так кто похоронил твоего деда, Бейкер? — Не деда, а дядю. Дед у меня был адвокатом в Шревпорте. Он… — Хрен с ним, с дедом, — перебил Макфрис. — Даже три хрена. Кто похоронил твоего дядю? Скажи, и покончим с этим. — Никто. Его кремировали. — Во те раз! — воскликнул Абрахам и засмеялся. — Тетя собрала его пепел в вазу и держала у себя дома, в Батон-Руж. Она пыталась продолжить его бизнес, но у нее ничего не вышло. — Это твой дядя поднасрал, — заметил Макфрис.