. Мы за Гэррети! Родительская ассоциация графства Арустук". — Эй, Гэррети, где твои родители? — крикнул кто-то. — Дома сидят, — ответил Гэррети. В последние пятнадцать часов он вдруг обнаружил, что не так уж приятно, когда тысячи людей, столпившихся вдоль дорог, выкрикивают его имя и делают на него ставки («двадцать к одному» — сказал тот рабочий… Интересно, много это или мало?). Это пугало его. Толпа оказалась небольшой, и скоро дорога опять опустела. Они прошли еще один мост, на этот раз бетонный. Вода струилась внизу, как черный шелк. С опаской подали голос сверчки, а минут через пятнадцать пошел дождь. Впереди кто-то заиграл на губной гармошке. Недолго (пункт 6: береги дыхание), но Гэррети узнал мелодию. Добрый старый Стивен Фостер. «Черный Джо» или еще что-то из расистской классики. Упился до смерти, бедняга. Как Эдгар По, если верить слухам. Еще По был некрофилом и хотел жениться на своей четырнадцатилетней кузине. Интересно, что он написал бы, если бы дожил до наших дней и увидел ДЛИННЫЙ ПУТЬ —? Впереди кто-то начал кричать. Без слов, пронзительным детским голосом. Темный силуэт метнулся к обочине за вездеходом (Гэррети и не заметил, когда вездеход нагнал их) и скрылся в лесу. Залп. Кусты ежевики затрещали под тяжестью упавшего в них тела. Солдаты выволокли за ноги невезучего беглеца — темнота скрыла его имя. Гармошка заиграла что-то насмешливое, потом голос Колли Паркера велел ей заткнуться. Стеббинс сзади засмеялся. Гэррети вдруг почувствовал ненависть к Стеббинсу. Как он смеет смеяться над смертью? Этого можно ожидать разве что от Барковича. Баркович обещал сплясать на могилах, и в его распоряжении уже шестнадцать. “Сомневаюсь, что у него хватит на это сил", — подумал Гэррети. Острая боль пронзила правую ногу. Мускулы свело, потом отпустило. С бьющимся сердцем он ждал повторения судороги, но она не повторилась. — Я больше не могу, — простонал Олсон. Его лицо висело в темноте, как белая маска. Никто ему не ответил. Темнота. Проклятая темнота. Они все похоронены в ней заживо. До рассвета целая вечность, и многие из них его не увидят. Может быть, все. Все они задохнутся здесь, под шестью футами темноты, крича и царапая сломанными ногтями крышки своих гробов. Священник наверху будет читать молитвы, а скорбящие родственники — шаркать ногами, торопясь на свежий майский воздух. И скоро они услышат шелест мириадов червей и жуков, спешащих к ним… “Я схожу с ума", — подумал Гэррети. Ветерок прошелестел по ветвям сосен. Гэррети повернулся задом и помочился. Гаркнесс сопел на ходу: похоже, уснул. Гэррети вдруг стал слышать все, самые тихие звуки окружающей его жизни. Кто-то жевал; кто-то сморкался; кто-то тихо кого-то о чем-то спрашивал. Янник еле слышно напевал. — Зачем я ввязался в это? — безнадежно спросил Олсон, вторя недавним мыслям Гэррети. — Зачем я согласился? Никто не ответил. Как будто Олсон уже был мертв. Еще одно пятно света. Они прошли кладбище, темную церковь и ступили на улицу еще одного городка. В деловой части собрались посмотреть на них человек десять. Они приветствовали проходящих, но непривычно тихо, словно боясь разбудить соседей. Самым молодым среди них был мужчина лет сорока в очках без оправы. Гэррети развеселило, что ширинка у мужчины была почему-то расстегнута. — Давай-давай! Молодцы! — тихо выпевал он, маша им пухлой белой ладонью. Они прошли мимо перекрестка, где сонный полицейский удерживал громадный грязный трейлер, и городок кончился — как прочитанный рассказ Ширли Джексон. — Посмотри на этого типа, — тронул его за плечо Макфрис. “Тип" оказался высоким парнем в зеленом плаще. Он шел, все время раскачиваясь и держась руками за голову. Раньше они почему-то его не видели… Или это темнота так изменила лица. Парень запутался в собственных ногах и едва не упал. Гэррети и Макфрис зачарованно следили за ним минут десять, забыв про собственную усталость. В конце концов он упал и получил предупреждение. Гэррети не думал, что парень сможет встать, но он встал и пошел. На плаще у него был номер 45. — Что с тобой? — прошептал Олсон, но парень, казалось, не слышал. Гэррети уже заметил, что многие из них ничего не видят и не слышат. Ничего, кроме дороги. Как будто идут по канату над черной бескрайней бездной. — Как тебя зовут? — спросил он, но парень опять не ответил. Внезапно Гэррети начал спрашивать его снова и снова, повторяя одно и то же, лишь бы не оставаться наедине с этой молчащей пустотой. — Как тебя зовут? Как тебя зовут? Кактебязовуткакте… — Рэй, — Макфрис потянул его за рукав. — Он не отвечает. Пит, я хочу знать его имя — пусть скажет… — Не трогай его, — тихо сказал Макфрис. — Он умирает. Парень под номером 45 упал снова, на этот раз лицом вниз. Когда он поднялся, лицо его было в крови. Все услышали, как ему объявили последнее предупреждение. Они прошли через проем еще большей темноты — железнодорожный переезд. Когда они вышли, Гэррети с радостью увидел впереди длинный, пологий спуск. 45-й упал в последний раз. Прогрохотали выстрелы. Гэррети решил, что его имя уже не имеет никакого значения. Глава 6 “Теперь соревнующиеся находятся в изолированных кабинах". Джек Берри Полчетвертого утра. Рэю Гэррети это время показалось самой длинной минутой самой длинной в его жизни ночи. Это была мертвая точка, пик отлива, когда море отступает, оставляя на песке разбитые бутылки, ржавые жестянки из-под пива, использованные презервативы и поросшие зеленым мхом скелеты в клочьях одежды. После парня в зеленом плаще выписали пропуск еще семерым. Около двух часов трое выбыли почти одновременно — как сухие листья, сдутые осенним ветром. Они прошли 75 миль и лишились двадцати четырех участников. Но это было неважно. Важным была мертвая тишина. Снова прогремели выстрелы, и кто-то упал. На этот раз лицо было знакомым — Дэвидсон, номер 8, тот самый, что когда-то на пикнике «подержался» за толстую тетку. Гэррети только миг смотрел на бледное, залитое кровью лицо Дэвидсона и быстро отвел глаза. Теперь он почти все время смотрел на дорогу. Иногда белая полоса была четкой, иногда казалась разорванной, а иногда двоилась, как лыжный след. Он удивлялся, как люди могут весь год ездить по этой дороге и не видеть этих выписанных белым иероглифов жизни и смерти. Или они видят? Асфальт зачаровывал его. Как, должно быть приятно сесть на него. Сначала присесть, слыша хруст в коленях. Потом протянуть вперед руки и коснуться прохладной шершавой поверхности. Потом сесть на задницу, чувствуя, как ноги освобождаются от тяжести твоих ста шестидесяти фунтов… А потом лечь, глядя на колышущиеся вокруг деревья и на волшебные огоньки звезд… Лежать, не обращая внимания на предупреждения, и ждать…Ждать… Да. Слышать, как участники проходят мимо, расступаясь в священном ужасе. Слышать их шепот: "Это Гэррети, смотрите, сейчас ему выпишут пропуск!” Может быть, смех Барковича. Потом лязгнут затворы карабинов… Он заставил себя оторвать взгляд от дороги и посмотрел на горизонт, выискивая там лучи рассвета. Конечно же, там было темно. Они миновали еще два или три городка, пустых и темных. С полуночи им встретилось не больше трех десятков людей, того типа, что каждый Новый год мрачно ждут, когда стрелка часов достигнет двенадцати. Остальные три часа были сплошным полусном-полубдением, полным кошмаров. Гэррети вгляделся в лица окружающих, не узнавая их. Его охватила иррациональная паника. — Пит, это ты? — он коснулся плеча идущего рядом. Тот недовольно сбросил его руку, не оглядываясь. Обычно слева от него шел Олсон, а справа Арт Бейкер, но теперь слева не было вообще никого, а парень справа выглядел гораздо круглее Бейкера. Он сошел с дороги, и его окружили какие-то подростки-хулиганы. Они охотились за ним специально, вместе с солдатами, собаками и Эскадроном… Облегчение волной накатило на него. Это Абрахам там, впереди. Конечно, это он. Как его можно с кем-то спутать? — Абрахам! — прошептал он. — Ты что, спишь? Абрахам что-то прошептал. — Я спрашиваю, ты спишь? — Да, чертов Гэррети, отстань… Все-таки он здесь, с ними. Чувство потери ориентации исчезло. Кто-то впереди получил третье предупреждение, и Гэррети подумал: «У меня ведь их нет! Я могу посидеть полминуты! Или даже минуту! Я могу…» Да. Ты можешь умереть. Он вспомнил, что обещал матери, что они с Джен увидят его во Фрипорте. Тогда он дал это обещание легко, почти машинально. В девять часов вчерашнего дня Фрипорт казался чем-то далеким, из другого мира. Но теперь это была уже не игра, и ужасающе реальной выглядела перспектива отправиться во Фрипорт на паре кровоточащих обрубков, вместо ног. Застрелили еще кого-то… На этот раз впереди. Плохо целились, и несчастный какое-то время хрипло кричал, пока следующая пуля не заткнула ему рот. Без всякой причины Гэррети подумал о ветчине и едва не захлебнулся от тяжелой, вязкой слюны. Он думал — много это или мало, двадцать шесть выбывших на семьдесят пятой миле Длинного пути. Голова его медленно склонилась на грудь, и ноги понесли его вперед сами по себе. Он думал о похоронах, на которых побывал в детстве. Хоронили Урода д'Алессио. Конечно, его звали вовсе не Урод, а Джордж, но так его называли все мальчишки за то, что у него были выпученные, как у рыбы, глаза… Он помнил, как Урод топтался возле бейсбольной площадки — вечный запасной, — пытаясь попасть в команду. Его выпученные глаза безнадежно метались от одного капитана к другому, как у зрителей на теннисном матче. Когда его все же брали, его ставили туда, где он не мог особенно помешать: один глаз у него почти не видел. Однажды он не смог даже поймать мяч, который врезался ему точно в лоб с хрустким звуком дыни, разрезаемой ножом. След от мяча потом неделю не сходил с его лба. Урод погиб на шоссе № 1 недалеко от Фрипорта. Один из приятелей Гэррети, Эдди Клипстейн, видел, как это случилось: автомобиль сбил его велосипед, и ноги Урода еще какое-то время крутили педали «швинна» в то время, как его тело совершило недолгий полет до каменного бордюра, о который и разбилась его бедная пучеглазая голова. Он ходил на похороны Урода и по пути туда чуть не вытошнил ланч, представляя разбитую голову в гробу, но все было чинно-благородно —Урод лежал в костюме и в галстуке, и глаза его наконец были закрыты. Похоже было, что он готов выскочить из гроба, как только его позовут играть в бейсбол. Это был единственный мертвец, которого Гэррети видел до вчерашнего дня, и он был таким чистым и аккуратным, совсем не похожим на Эвинга, или на парня в зеленом плаще, или на Дэвидсона с бледным, залитым кровью лицом. Без четверти четыре он получил первое предупреждение, и ему пришлось дважды с силой хлопнуть себя по лицу, чтобы проснуться. После этого ему стало холодно. Может быть, это ему мерещилось, но звезды на востоке стали чуть бледнее. С удивлением он подумал, что вчера в это же время спал в машине, пока они с матерью ехали к границе. Он ясно вспомнил, как лежал там, вытянувшись, не двигаясь. Как он хотел сейчас вернуться туда, на сутки назад! Без десяти четыре. Он оглянулся, испытывая странное удовлетворение от того, что многие выглядели гораздо хуже, чем он, — более усталыми, более сонными. Стало светлее, и можно было разглядеть лица идущих. Бейкер шел впереди — его он узнал по рубашке в красную полоску. Слева шел Олсон, и Гэррети удивился. Он был уверен, что Олсона застрелили ночью. Но он шел, хоть медленно, и голова его болталась в такт ходьбе, как голова тряпичной куклы.