— Орел мой! — не слушая Иренека, упрямо повторил парень. — Почему он твой? — спросил Итпола с тем привычным любопытством степняка, с которым обычно спрашивают встречного о путях кочевий, о пастбищах или о здоровье его семьи. Но охотник не принял предложенного Итполой уважительного, даже дружеского тона: — А ты не видишь гнезда? Орел кормил птенцов, привязанных мною, и если бы мне нужно было, я поймал бы его голыми руками. Птицу не бьют над гнездом. Чуть повыше косматой головы парня, на острой вершине ели, в переплетающихся сухих ветвях пряталось большое, похожее на перевернутую юрту, гнездо. В начале лета парень нашел его и, как водится у охотников, привязал за лапы птенцов к гнезду, чтобы, став взрослыми, птенцы не улетели и чтобы перьями их со временем оперить стрелы. Так испокон веков водилось в степи, и по неписаным законам народа нельзя было в чем-то мешать удачливому охотнику. И еще был непременный обычай съедать сырым орлиное мясо, чтобы стать таким же могучим, как он, крылатый князь неба. — Ты прав. Мы помешали тебе, — сказал Итпола парню. — Орел твой. — Но я убил его! — уязвленный неожиданным решением Итполы, бурно запротестовал Иренек. — Может, охотник — имени и рода его мы пока не знаем — продаст тебе убитую птицу? — повернулся Итпола к Иренеку. — Меня зовут Маганах, но разве достойно мужчины торговать орлом? Иренек задумался и решил на этот раз проглотить обиду. Он ухватился за добрую мысль, поданную все понимающим Итполой. С неуступчивым парнем сейчас иначе не договоришься. И, торжественно подняв руку к небу, Иренек сказал: — А если я дам тебе взамен то, что достойно мужчины? — Ой, что дашь? — заинтересованно сощурился Маганах и, змеей скользнув между мохнатых веток, спрыгнул на обнаженный ржавый песчаник скалы. — Пищаль. Из нее я убил орла. У тебя ведь нет огненного боя, — крикнул Иренек, убежденный, что парень несказанно обрадуется такому богатому подарку. — Мне огненный бой не нужен. У меня есть лук. — Я дам тебе саблю! — на одном дыхании предложил Иренек. — Зачем она пастуху? У меня есть нож. — Обещай коня, — шепнул Итпола, подворачивая своего скакуна к Иренеку. — Но коня ты возьмешь? Маганах долго не отвечал — думал. Соблазн, конечно, был велик. Любой из кочевников согласился бы на столь выгодную мену. Наконец сверху донесся живой, уверенный голос: — Коня возьму. Но это должен быть богатырский конь: сильные ноги, шея дугой, на нем я буду первым приходить на всех скачках. Даст ли мне Иренек такого коня? — Даст! — облегченно вздохнув, кивнул Итпола. — Дам! — не очень охотно подтвердил Иренек. — Ой, не обмани! — с явной угрозой сказал Маганах. — У седла два конца бывает, слово мужчины твердое бывает, — ответил Иренек, радуясь тому, что достойно выходит из спора. В улусе Ишея все еще продолжался праздник. Побулькивала, словно посмеивалась, теплая мутная арака, толчками выливаясь из раздутых кожаных мешков. Дымилась на огромных оловянных подносах приправленная сараной душистая баранина. Спьянев, люди вслепую бродили по улусу и ползали от юрты к юрте. Другие на ровном месте спотыкались, падали и сладко засыпали, а то вцеплялись друг другу в косы и так долго ходили по кругу. Итпола и Иренек, возбужденные встречей с Маганахом и быстрой ездой, прискакали в самый разгар веселья. Проворные улусные парни, опережая друг друга, чуть ли не на скаку приняли у них тяжело храпевших от усталости мокрых коней. Отовсюду, словно орехи из вместительного туеса, посыпались на приезжих вопросы — куда и подевалась обычная сдержанность степняков: — Казаки взяли ясак? — Неужели киргизы не прогнали русских? — Почему казаки ездят в нашу землю? — Или некому проучить их? Разминавшиеся после скачки Иренек и Итпола упорно молчали. Прежде обо всем в подробностях следовало рассказать начальному князю. И они побаивались, одобрит ли Ишей скорую расправу с русскими. Ишей в одиночестве со вниманием выслушал сына и племянника у себя в большой юрте. Он, как и положено, ни разу не перебивал их, а только все больше сдвигал синие кисточки бровей, когда молодые князья говорили обо всем, что случилось вчера в Мунгатовом улусе. А закончили они свой, далеко не гладкий, полный противоречий рассказ, Ишей почмокал губами, кинул на Итполу хмурый, укоризненный взгляд и сказал: — Не наточишь того, что не точится. Но с Иренеком был мой племянник. — Иренек не всегда соглашается со мной, — оправдываясь, обидчиво проговорил Итпола. — Надо было посылать Айкана, — с перехватившей горло горечью и раскаянием сказал Ишей. — Прости меня, я виноват, — глубоко вздохнув, ответил Иренек. Ишей задрожал, он уже не мог укротить охватившего сердце гнева: — Я долго строил достойный мир, и ты порушил его разом. Что скажу теперь красноярскому воеводе? Или мне идти к нему в вечное холопство, послав тебя в аманаты? В нем было еще много нерастраченных природных сил, в начальном, великом князе Киргизской земли! Несмотря на преклонный возраст, он держал до предела натянутые поводья своей никому не подсудной власти. Даже предприимчивой и почтенной Абакай не удалось что-то изменить сейчас в глубоко продуманных хитрых замыслах Ишея. Своим упрямым нравом Иренек был под стать отцу. Он никак не соглашался с Ишеем, который в поисках мира киргизам хотел примирить огонь и воду. Разве не Ишеевым многолетним бесплодным усилиям Киргизская земля обязана тем, что русские на ней чувствуют себя чуть ли не хозяевами и обращаются с ее многоплеменным народом, как с презренными кыштымами? Почему, погромив Красноярский острог раз и другой, Ишей не пошел на русских войною в третий и четвертый раз? Почему он не оперся на железные плечи Алтын-хана и джунгарского контайши? Ишей не мог долго сердиться на любимого им Иренека. Ишей ведь был и отцом, и, как всем отцам, ему нравилось, когда достойные люди хвалили его сына. На это и рассчитывал быстрый умом Итпола, вскользь упомянув о счастливом случае с орлом. Конечно, Итпола не выдал той маленькой тайны, что, в нарушение обычая, царь птиц был убит над своим гнездом с расстояния в каких-то двадцать шагов. Услышав про орла, Ишей потеплел взглядом и обмяк. А скоро и совсем успокоился, вышел из юрты к гостям и, сладостно улыбаясь, торжественно объявил всем, что Иренек не посрамил древнего и славного киргизского рода, кости самых смелых и самых ловких: он лучший стрелок среди лучших на голубых Июсах, и доказательство тому — могучие рыжеперые крылья матерого орла. Теперь в душу молодого алтысарского князя влились царственные орлиные повадки, влилась орлиная сила и жестокость. Иренек, торжественно приняв от похвалившего его Табуна в почесть серебряную чашку, полную кумыса, тут же передал ее Итполе в знак кровного родства и особого уважения. — Сегодня ты научил меня, каким должен быть сын несравненного Ишея, — сказал он, впервые подумав, что нельзя, пожалуй, биться лбом о скалу, идя напрямик, когда на свете есть много иных путей. 6 В воскресный безветренный и солнечный день ходил Ивашко по городскому шумному торгу, присматривал себе у казаков подходящего коня. К обеду вернулся домой, весело шагнул из ветхих сеней в избу и замер от удивления: Верещага ржавым ножом стены скоблит, а Федорко за ним лавки моет, покряхтывая воду в ушате носит. — Или греха не боитесь? Или сегодня не праздник? — снимая кафтан, сказал Верещаге Ивашко. — А если узнает воевода? — Человек про то и живет, чтоб грешить. А взойдет на ум воеводе тебя выпороть, так без вины на козла ляжешь. Совсем не трудно было догадаться, зачем старик обихаживал многими годами прокопченное жилье. Уж очень не хотелось Верещаге отпускать от себя теперешних постояльцев, к которым он успел привязаться всем сердцем. Однажды расспрашивал дед Ивашку о белокаменных боярских хоромах на Москве, качал головой от удивления, а затем принялся расхваливать свою курную избу: уж и просторна горница, и светла, а уж как тепла зимой! Плохо Верещаге жить одному, да и кормежка деду посытней при Ивашке, не ходить нищим по дворам за куском хлеба, да и кто подаст милостыню в нынешнем голодном году? Саранча прожорливая еще в июне срезала все под корень — не на что надеяться служилым, а хлебное жалованье успеет ли в Красный Яр до ледостава? Конечно, не все просят милостыню, есть и такие, которые на больших дорогах встречают людей с достатком и берут что надо, и дед по прошлым годам постарался бы тож не упустить своего, а теперь куда ему? Стар стал и немочен, и жалостлив, люди ведь тоже тварь божья, с некоторых пор дедова душа покоя и благости запросила. С приходом Ивашки старик с явной неохотой отложил радовавшую его работу, послал Федорку на двор умываться и сам накоротке из ушата сполоснул руки водой. Спросил, чего доброго повидал Ивашко на городском торгу и почему вдруг коня себе не купил, как собирался сделать. И нужно брать не поджарого бухарца, бухарские кони тонконоги и слабосильны, казаки зарятся больше на русскую породу: она хоть и не так вышла статью — брюхо у нее отвислое, а супротив бухарской дюжее будет и много дешевле. К тому же русская воинской стрельбы не боится, сама на выстрелы скачет. Верещага, морщась от боли в пояснице, с задумчивым, озабоченным видом походил туда-сюда по пахнувшей мокрым деревом избе и как бы невзначай обронил: — Али что есть заявлять в таможне? — К чему ты? — Про то и таможенный голова говорил. Ведь ты не гость торговый. — К чему речь, дедка? — Ночью-то той, как ты приехал, душегубы были. Обманом в избу норовили. Ты спал, божья душа… — Добро, что не открыл. Спас меня, — с легкой усмешкой поблагодарил Ивашко. — Сердцем чуял: грабители. Так оно и вышло, — и, помолчав минуту, дед участливо добавил: — К чему юрта? Живи-ко, трень-брень, со мною, а? Разве в юрте когда оборонишься от ворогов? — Хозяйство заводить хочу, чтоб скотину пасти, хлеб сеять. На степи угоже. Теперь я на службе государевой, кто тронет? Зашвыркал дед синим хрящеватым носом, сердито засопел и ушел. И не просто куда-то вышел, а ушел надолго. Уж и отобедали рыбой да тюрей Ивашко с Федоркой, а его все не было. Прежде Верещаги заявился Родион Кольцов, встал у порога, заслонив дверь, рослый, могучий, засмеялся, погладил Федорку по круглой, местами бугристой голове: — Ну как, человек божий, обшитый кожей? — Слава богу, ему получше, — радуясь гостю, ответил Ивашко. — Болезнь, она входит пудами, а выходит золотниками. Говорят-де Ивашко коня приискивает… — Высматривал. — Не торопись покупать. Отменного найдем, — уверенно, с открытой улыбкой подмигнул Родион. — А кто понесет напраслину, что меня послал к тебе Верещага, тому веры нет. Не посылал он и ни о чем не просил. Однако не слушайся деда, иди в степь. У меня тоже заимка неподалеку на Березовке-речке. Да Верещагу не забывай, ершист и крут он норовом, а к тебе пристал. Будешь в городе — не объезжай стороной. — Ладно, — сказал Ивашко, провожая Родиона до ворот и еле поспевая за ним.