– Ну что, сучка, сдрейфила? – заворковал он, ошибочно приняв ее молчание за страх. Она терпеливо выжидала, как рыбак клёва в летний день, и когда «койот» приблизился вплотную, схватила котелок и со всей прытью вскочила на здоровую ногу, оттолкнувшись свободной рукой, а потом оперлась на протез, чтобы не потерять равновесие. Беда в том, что протез не пружинил – он был не из тех новомодных, с которыми можно исполнять акробатические трюки, но Краш приноровилась использовать здоровую ногу на все сто. Не хватало еще, чтобы этот шакал ее убил ради еды. От резкого движения тот замер, стрельнув глазами в сторону топора, опасаясь, что она его схватит. Пожалуй, можно было и не вставать, а просто рубануть его топором в бедро, но тогда схватка затянулась бы, а долго сопротивляться она не могла. Зрелищные кулачные бои, как в кино, ей не нужны. Хотелось с ним разделаться, да побыстрее, чтобы он не успел на нее напасть. Краш плеснула остатки кипящей похлёбки ему в лицо. Чужак завизжал, уронил пистолет и схватился за лицо. Кожа стала покрываться волдырями, но главное, ей удалось попасть ему в глаз. Наверное, это жутко больно, но девушка старалась об этом не думать и подавила тошноту, накатившую от запаха ошпаренной плоти. Потом схватила топор и с размаху всадила ему в живот. Краш почувствовала, как лезвие погрузилось в мягкие внутренности, как они сжимаются под его напором, руки окатило горячей кровью, а потом запах стал еще хуже – запах содержимого кишок, вываливающегося на землю. Тот скудный обед, что она успела проглотить, ринулся наружу вперемешку с желчью, встал комом поперёк горла, и она закашлялась, содрогаясь всем телом. Но Краш не могла позволить врагу снова подняться и кинуться на нее, поэтому сначала рванула топор вбок, поперёк живота, и только потом выдернула лезвие. К этому чавкающему, хлюпающему звуку никак не привыкнуть, неважно, сколько бы ни приходилось пускать топор в дело, ее каждый раз пробирало до мурашек. Тот человек (он все же оказался обычным человеком, а не «койотом» или охотником) рухнул ничком прямо на нее, и она едва успела неуклюже отпрянуть. Супергероиня из нее не лучше, чем киношный злодей из этого парня. Она обычная девушка, пытающаяся уцелеть в новом мире, нисколько не похожем на тот, в котором выросла, где всё было совершенно рационально, привычно и даже скучно всего лишь каких-то три месяца назад. Парень повалился на землю, истекая кровью. Никаких стонов, содроганий и прочих театральных жестов, похоже, просто отключился из-за болевого шока от ожога и удара топором. «Может, и выживет, – хотя Краш сильно сомневалась, – но чем чёрт не шутит». Скорее всего, умрет, только она жалела не о содеянном, а о том, что другого выхода не было. Краш не хотела считать себя убийцей, но и становиться чьей-то добычей только потому, что оказалась одна в лесу, совсем не собиралась. Собрав вещички, она закинула за спину рюкзак, затушила костер, который так старательно разводила. Тщательно вытерла тряпочкой топорик, надела на лезвие чехол и пристегнула рукоять липучкой к поясу брюк. Заметив тусклый отблеск звездного света на оброненном нападавшим оружии, она с отвращением подняла пистолет. Оставлять нельзя – если попадет в недобрые руки, у нее могут быть неприятности. В конце концов, из тех троих, с кем столкнулась накануне, она убила не всех. Об оружии Краш знала только то, что на дух его не переносит. Отцу нравились детективные сериалы, и в них будто каждый персонаж знал, как снимать предохранитель, как заряжать оружие, даже если до этого они в глаза его не видели. Краш понятия не имела, как все это делать, и опасалась возиться с пистолетом в темноте. Так, чего доброго, еще прострелишь единственную здоровую ногу. Не меньшей глупостью казалось сунуть пистолет, наверняка заряженный, судя по тому, как им размахивал тот тип, в рюкзак или за пояс. Даже прикасаться к этой холодной отвратительной железке было противно до глубины души, но пришлось так и идти, направив ствол в сторону от себя и не касаясь спускового крючка. Краш устремилась прочь от стоянки, где ранее надеялась заночевать и дать хоть немного отдыха натруженной после утреннего марш-броска культе, и уже на ходу снова с особой остротой ощутила, как хочется хоть ненадолго снять протез. Она тщательно выполняла все необходимые процедуры: регулярно снимала протез на привале после ходьбы, протирала культю и смазывала кремом, чтобы не натереть мозоль, но снять его на ночь и просто дать ноге отдохнуть было особенно приятно. «Койот», тот тип, лишил ее вожделенного отдыха, и теперь она терзалась от голода, ведь толком поесть так и не удалось, злости из-за вынужденного убийства, хотя она этого совершенно не хотела, и возмущения оттого, что приходится через силу ковылять с ноющей ногой, да ещё тащить этот дурацкий мерзкий пистолет. Перед самым рассветом послышалось бодрящее журчание, и она пошла на звук, постепенно замедляя шаг, – к проточной воде тянулось всё живое, в том числе медведи и люди, а Краш по возможности старалась избегать и тех и других, зная по опыту, как они опасны. На берегу очень кстати оказались заросли какого-то кустарника, за которыми можно было спрятаться, и, внимательно проверив, нет ли там ядовитого плюща, – не хватало еще обжечь лицо и руки – она затаилась, высматривая, не видать ли вокруг какого движения. Ручей оказался шести-семи футов шириной и довольно быстрым, а значит, можно запастись питьевой водой. Она прекрасно знала, что стоячая вода для питья непригодна, и просто не представляла, как можно на такое решиться, ведь она обычно зарастает зеленой тиной – разве что от безысходности, чтобы не умереть от жажды. Конечно, Краш повидала немало людской глупости еще до Кризиса, так что же говорить о сегодняшнем дне. Бутылка была с фильтром для очистки воды от паразитов и прочей гадости, но ее пугало не это. В воде запросто мог оказаться труп, раздутый рассадник заразы, так и норовящей пристать к очередному носителю и произвести новые несметные полчища своих отпрысков. Этот страх не подчинялся логике. Смертоносный Кашель распространяется воздушно-капельным путём, и по идее в воде этот вирус выжить не должен, но вдруг он мутировал? Такой вариант вполне возможен, и, если она до сих пор здорова, то на будущее никаких гарантий нет. Поток бежал быстро, бурно, словно стараясь ее разуверить, и она наконец решилась рискнуть несмотря на свои опасения, потому что выхода не было – разводить костер, чтобы вскипятить воду, и дожидаться, пока она остынет, было опасно. Выждав еще немного для пущей уверенности, что за ней никто не наблюдает тайком с другого берега, Краш вдруг почувствовала, что клюет носом, и резко тряхнула головой, как это бывает, когда чувствуешь, что проваливаешься в сон, но знаешь, что засыпать нельзя. Потом вытаращила глаза, словно надеясь отогнать сонливость. Значит, вымоталась гораздо сильнее, чем казалось, и от этого стало страшно, ведь усталость означает уязвимость, а кроме себя самой, на защитников рассчитывать не приходится. «Что-то я чересчур перестраховываюсь», – подумала она. На много миль вокруг ни единой живой души. По дороге от стоянки, где она убила того «койота» (ладно, человека, как бы ни был похож на койота со светящимися в темноте глазами и острыми зубами, он всё-таки человек), слышны были только шорохи бросавшейся врассыпную мелкой живности – бурундуков, белок и полевых мышей. В этом месте у ручья других людей, кроме нее, не было. Да, осторожность не мешает, но перегибать палку не стоит, иначе можно так и застрять на одном месте. С такой ногой не сильно разбежишься, Краш понимала, что дальше определенного предела продвинуться не сможет, как бы ни хотелось – в какой-то момент тело просто откажется слушаться: черта с два, ни шагу больше, и все. А осторожничая вообще с места не сдвинешься. Хватит трусить, пора спускаться к воде. Берег оказался крутоват, и с одной ногой карабкаться было неловко, что вверх, что вниз, хотя подниматься всё-таки чуть легче. Спускаясь, она боялась потерять равновесие и шлепнуться, как никогда ощущая разницу между протезом и здоровой ногой, а чем больше она сосредоточивалась, тем более неловкой становилась. В паре шагов от воды она поскользнулась и здоровой ногой влезла в ручей. Выругалась. Водонепроницаемым ботинкам ничто не грозило, а вот брюкам… Вода добралась до лодыжки и промочила носок. Мокрые носки она ненавидела чуть ли не больше всего на свете, хуже них была только лакрица (ее передёргивало при одной мысли об анисо-фенхелевом или чёрт его знает каком запахе) и любители зависнуть посреди прохода в магазине, уткнувшись в телефон и загородив проход нормальным покупателям. Впрочем, такие нынче, считай, перевелись, да и на лакрицу наткнуться не так-то просто. Вблизи ручей оказался глубже, чем представлялось с ее наблюдательного пункта. На ее взгляд, вполне достаточно, чтобы скрыть от случайного путника эту гадость, которую пришлось тащить в руке. Скорей бы от нее избавиться. Краш с облегчением швырнула пистолет в самую середину ручья, и тот с тихим всплеском канул на дно. Разглядеть оружие с берега не удавалось, и она понадеялась, что на глубине нескольких футов его никто не найдет. А если найдут, то к тому времени пистолет заржавеет и выйдет из строя. Она присела на илистом берегу и протянула руку с бутылкой, чтобы наполнить ее подальше от поднятой мути, там, где течение побыстрее, и тут же залпом осушила почти всё, что успела набрать. Она и не представляла, как хочется пить, пока язык не коснулся прохладной живительной влаги. Обожженный накануне кончик языка до сих пор не отошел. Краш еще дважды наполняла бутылку и жадно хлебала воду, пока не забулькало в животе, потом осторожно поднялась на ноги, чтобы снова не поскользнуться и не пришлось затевать канитель с переодеванием – в рюкзаке у нее была всего одна пара запасных брюк. Краш нужно было перейти через ручей, потому что он преграждал путь на север, а еще оставался шанс, что тот тип, заявившийся на огонек, соврал не на все сто, и где-то там рыскают военные, может, даже с собаками-ищейками, которые выслеживают всех подряд – и больных, и здоровых. Смышленая, хорошо натасканная собака запросто учует кровь на одежде – как ни аккуратничай, на брюки всё равно что-нибудь да попадет – и с собаками Краш могут догнать гораздо быстрее, но стоит перейти ручей, вода собьет их со следа. По крайней мере в кино так было всегда (львиная доля навыков выживания Краш черпалась из книг и фильмов). Беглецы всегда переплывали реку, и преследующим их гончим оставалось лишь с лаем носиться кругами по берегу, а их хозяевам – качать головой и сокрушаться о том, что собаки потеряли след. Еще не хватало, чтобы ее травили собаками и уж тем более чтобы изловили сачком, как бабочку, и пришпилили к доске булавкой. Ей надо добраться до бабушкиного домика, потому что другой родни у нее не осталось. Когда они созванивались в последний раз (еще до того, как отключилась и проводная, и мобильная связь), старушка приглашала всю семью к себе – вместе в глухом лесу гораздо безопасней. С тех пор прошло шесть недель, и много воды утекло. Но Краш представляла, как бабушка каждый день поглядывает в окошко из-за занавесок и ждет, когда же родные выйдут из чащи на полянку перед домиком. При мысли о бабушке на глаза всякий раз наворачивались слезы, потому что при всей самостоятельности Краш выживать в одиночку было очень нелегко, и больше всего на свете хотелось прижаться к родному плечу. Бабуля для этого подходила как нельзя лучше: она была мягкой, круглой и от нее всегда пахло какой-нибудь вкуснятиной, которую она почти постоянно стряпала. Идти у самой воды было неудобно, ботинки вязли в грязи, и каждый шаг давался с бо́льшим трудом, чем обычно, но взбираться на крутой берег Краш не хотела, хоть там и легче идти. Деревья там почти не попадаются, и место чересчур открытое, а здесь ее хотя бы не видно издалека. Крутой берег скрывает от посторонних глаз, если только кто-нибудь не подойдет к воде вплотную. Конечно, она понимала, что это палка о двух концах: подобраться к ней незаметно тоже проще, да и удирать при необходимости гораздо удобнее поверху. «Кстати, тут кое-кто недавно поминал перестраховщиков. Хватит уже трястись над каждой мелочью, как будто это вопрос жизни и смерти». (Впрочем, может, так оно и есть). Так в этом-то и беда. Каждый шаг – это выбор между жизнью и смертью, и длится это уже целую вечность, так что девушка почти забыла о тех глупостях, которыми приходилось озадачиваться раньше – посмотреть ужастик или фильм про самураев, выбрать на десерт мороженое или шоколадный батончик, почитать книжку или пропылесосить полы. Эх, сейчас бы она с радостью согласилась даже на уборку, только бы вернуть те беззаботные времена. Когда она наконец взобралась повыше на берег, Краш словно чувствовала на себе чей-то взгляд – рука так и тянулась почесать шею. Девушка несколько раз оглянулась, но никого не заметила – это разыгралось чертово воображение, и унять его невозможно. Иногда чем больше стараешься выбросить из головы какую-то дурь, тем больше начинаешь о ней думать, такие случаи бабуля называла мандражом. Если мандражируешь, расслабиться практически невозможно. Если втемяшилось, что у тебя на шее паук, рука так и будет лезть под воротник, хоть ты и уверен на сто процентов, что никакие насекомые по тебе не ползают. Или померещится, что за тобой следят – так и будешь всю дорогу оглядываться, хоть ничего и не заметишь. Примерно через полмили ей попался небольшой подвесной мостик: просто канаты с редкими досками, из тех, что болтаются на ходу словно качели. Краш с сомнением его оглядела – она их недолюбливала еще до того, как лишилась половины левой ноги. Такие висячие мостики часто встречались на детских площадках, словно специально на потеху хулиганам, которые загоняли туда малышню и начинали его трясти. Тем не менее девушке впервые подвернулась возможность пересечь ручей, не замочив ног, и надо признать, что на мосту при всей его шаткости хотя бы есть возможность ухватиться за канаты. А если поскользнуться на камнях при переходе вброд, опереться будет не на что. Краш шагнула на мостик здоровой ногой и сразу же ощутила, как он зашатался под ее весом. – Да провались ты пропадом, – сказала она и с колотящимся сердцем отступила назад. – М-да, а как же собаки? Нет, милочка, топай по воде, если хочешь от них избавиться. Краш старалась не разговаривать сама с собой, чтобы не так остро чувствовать одиночество, но порой слова невольно срывались с языка, как бы напоминая, что разговаривать она еще не разучилась. Она поправила лямки рюкзака, чтобы они не так оттягивали плечи, и решила идти дальше вдоль ручья, пока не попадется брод поудобней. Так и брела в полуобморочном от усталости состоянии: всё тело ломило, но особенно донимала культя, которой в первую очередь нужна была хоть краткая передышка, и даже глаза слипались сами собой. Еще немного, и она просто рухнет на землю без сознания, это неизбежно – слишком долго себя подгоняла. А еще нужно перебраться через проклятый ручей и найти укромное место, чтобы хоть немного отдохнуть и забыться: от всех этих раздумий тревога только растет, и Краш всё сильнее зацикливается, без конца перебирая варианты, как избежать всевозможных неприятностей. – Хоть бы где-нибудь прилечь, хоть ненадолго, только и всего, – пробормотала она, присев на берегу, и стянула ботинок и носок с правой ноги, а потом закатала обе штанины, обнажив блестящий металл протеза вместо левой ноги. Невольно поёжившись от неожиданно холодной, просто обжигающе-ледяной воды, девушка заметила, что в этом месте глубже, чем казалось с берега. Хоть и выбирала, где помельче, рассчитывая, что здесь будет по щиколотку, но вода дошла почти до колена. Краш брела, едва волоча ноги, опасаясь скользких шатких камней, вязкого засасывающего ила – да мало ли что еще могло случиться. Добравшись наконец до противоположного берега, она так замерзла, что дрожала всем телом, зато сонливость как рукой сняло. Достав полотенце из рюкзака, Краш торопливо вытерла ноги, отметив для себя, что солнце почти в зените. После вчерашней встречи с тем типом ей до сих пор не попалось ни одного человека или даже зверя, но, к счастью, на этом берегу лес был погуще, и она поспешила убраться подальше от ручья и скрыться в зарослях. Устраивать привал вблизи от воды не хотелось, и девушка брела еще примерно полчаса, шарахаясь от каждой тени и прислушиваясь к любому шороху, не затаился ли кто за деревьями. И вдруг прямо перед глазами, словно плод воспаленного от усталости воображения, оказалась какая-то хижина. Уединенная хижина на полянке посреди леса. На мгновение даже померещилось, что Краш уже добралась до дома бабушки, что ночью прошла больше, чем казалось. Потом встряхнула головой и прикинула, что размером этот домик будет примерно с четверть бабушкиного – двухэтажного, с четырьмя комнатами на первом этаже и просторной спальней на втором, с любовью выстроенного заботливыми дедушкиными руками. Деда все звали «батей». Этот домик больше смахивал на охотничью хижину, однокомнатная постройка из грубо отесанных бревен с короткой металлической трубой. Единственное окошко закрыто бежевыми занавесками, но никаких признаков жизни заметно не было. Но это ровным счетом ничего не значило. Может, там кто-нибудь спит с ружьем у изголовья, и только сунься – враз башку разнесет. И потом, во многих фильмах герои попадали в ловушку в подобных хижинах в какой-то глухомани, где, казалось бы, поблизости ни души, а на самом деле рядом обязательно бродит маньяк, просто спрятался в чаще в ожидании очередной жертвы. (Краш, что за дурацкие мысли. Даже если тут когда-то жил маньяк, его наверняка свалил Кашель, как всех остальных). Последнее предложение прозвучало голосом ее прагматичной матушки. Но ведь там и правда может оказаться кто-нибудь. Вполне. Ноги сами понесли девушку к хижине вопреки здравому смыслу, что предостерегал: «Нет-нет-нет, там слишком опасно». Они словно взбунтовались, одержав верх, потому что душа с первого взгляда была с ними заодно – Краш так тянуло поскорее оказаться в этой маленькой хижине, пусть такой неказистой и наверняка грязной, наконец выспаться в четырех стенах под крышей, а не звездным небом над тонкой тканью крохотной палатки. Девушке так не хватало надежности прочных стен со всех сторон, уюта и тепла, уверенности в том, что за запертой дверью никто не подкрадется незамеченным. Раньше, пока не началось Всё Это, она совсем не умела ценить ощущение безопасности родного дома, принимая его как должное.