– Ничего конкретного, кроме того, что источники информации пугающе многочисленны и что угроза исходит от сестры Камиллы и ее приятелей из России. – Ты работаешь в этом направлении? – Делаю что могу, Микаэль, а как ты думаешь? Я слежу за тем, чтобы Лисбет лучше охраняли во Флудберге. На данный момент я не вижу ничего такого, что бы могло представлять для нее опасность. Есть, правда, одно обстоятельство, которое, несомненно, на нее повлияло. – О чем ты? – Не так давно ее навещал старик Хольгер. – Ты шутишь? – Нисколько. Он очень хотел ее увидеть. Похоже, для него это действительно было важно. – Не понимаю, как ему вообще удалось добраться до Флудберги. – Я помогла уладить формальности, а Лисбет оплатила дорогу в оба конца. Его сопровождала медсестра. Хольгер разъезжал по корпусу в инвалидном кресле. – Неужели это его визит так ее разволновал? – Лисбет не так-то просто сбить с толку, не беспокойся. Но Хольгера она слушает, мы оба это знаем. – Может, он рассказал ей что-нибудь, чего мы не знаем? – Что такого он мог о ней рассказать? – Ну… о ее прошлом, например. Никто не знает ее прошлое так хорошо, как Хольгер. – Сейчас Лисбет волнует только Фария Кази. – Ты знаешь человека по имени Лео Маннхеймер? – Имя как будто знакомое… А почему ты спрашиваешь? – Да так… – Его упоминала Лисбет? – Как-нибудь потом расскажу. – Хорошо. Может, тебе стоит поговорить с Хольгером лично? Думаю, Лисбет не будет против. – Конечно, – согласился Микаэль. Он положил трубку и набрал номер Хольгера Пальмгрена. Занято. Блумквист ждал бесконечно долго, но так ничего и не дождался. Он уже подумывал, не отправиться ли в Лильехольмен лично, чтобы переговорить с Хольгером с глазу на глаз, но тут же оставил эту идею. Пальмгрен был старик, к тому же тяжело больной. Неожиданный визит мог плохо отразиться на его состоянии. Вместо этого Микаэль снова сел к компьютеру. Он умел глубоко копать, но ничто из того, что до сих пор удалось «нарыть» о фонде Альфреда Эгрена и семье Маннхеймер, не обнаруживало никакой видимой привязки ни к Лисбет, ни к хакерским атакам. Нужно было срочно менять стратегию, но это невозможно сделать без старика Хольгера. Только он мог рассказать Микаэлю о детстве Лисбет. Блумквист не исключал того, что Лео Маннхеймер каким-то образом связан с ее прошлым. Ведь Лисбет упомянула его в связи с какими-то старыми списками… И Микаэль углубился в историю, насколько позволяли возможности Сети. Его заинтересовала давнишняя статья в уппсальской «Нюа тиднинг», одно время оказавшаяся в центре внимания СМИ благодаря телеграмме новостного агентства ТТ, вкратце излагавшей ее содержание. Описанный в ней инцидент вскоре был забыт и больше ни разу не упоминался в газетах – как видно, из деликатности, присущей газетчикам, особенно когда речь заходит об интересах людей влиятельных и богатых. Итак, драма разыгралась без малого двадцать пять лет тому назад. Альфред Эгрен с приятелями – в число которых входил и отец Лео Херман Маннхеймер – вышли поохотиться на лося. Дело было после дружеской вечеринки, и компания, вероятно, была навеселе, хотя прямо об этом в статье ничего не говорилось. Охотники разбились на группы. Им мешал бьющий в глаза солнечный свет, но пара мелькнувших между деревьями животных сразу подогрела их азарт. Раздались выстрелы. Самым старшим в группе был некто Пер Фельд, финансовый директор концерна «Росвик». Позже он жаловался на то, что животные бегали слишком быстро, не давая тем самым возможности как следует взять их на прицел. Внезапно послышался крик – пуля попала в живот молодому психологу Карлу Сегеру. Бедняга скончался на месте, на берегу лесного ручья. Никто не был осужден. Полиция классифицировала инцидент как несчастный случай. Но уже одно то, что сам Пер Фельд – «стрелок», по всей видимости, виновный в смерти Сегера, – умер год спустя, настораживало. Ни жены, ни детей у Фельда не было. Скупые строчки некролога характеризовали его как «верного товарища и преданного сотрудника концерна “Росвик”». Микаэль в задумчивости отвернулся к окну. Над заливом Риддарфьёрден сгущались тучи. Похоже, дело шло к перемене погоды. Блумквист потянулся и повел плечами, разминая мышцы. Как же надоели эти дожди! И все-таки какое отношение мог иметь убитый психолог к Лео Маннхеймеру? Ответа на этот вопрос найти пока не удавалось. Однако Микаэль чувствовал: здесь должна быть какая-то зацепка, если только происшедшее действительно не бессмысленная случайность. Он взялся за психолога, но нашел о нем не так уж и много. На момент смерти Карлу Сегеру исполнилось тридцать два года. Он был помолвлен и за год до трагедии защитил диссертацию в Стокгольмском университете. Его работа была посвящена роли слуховых ощущений в нашем самосознании. «Чисто эмпирическое исследование» – так отзывались о его работе специалисты. Блумквист не нашел в Сети ни самой диссертации, ни ее тезисов, хотя обнаружил другие работы Сегера на эту тему. В одной из статей психолог описывал классический эксперимент, демонстрирующий, что испытуемые легче идентифицируют собственное изображение, если снимок приукрашен. «Мы скорее опознаем себя в образе, не отражающем наших недостатков. Вероятно, склонность переоценивать себя – одно из полезных эволюционных приобретений. Ведь она помогает индивидууму завоевать внимание полового партнера или занять лидирующие позиции в социуме», – делал вывод автор. Далее он указывал на таящуюся в этой «склонности» опасность: «Чрезмерная уверенность в собственных силах подвергает индивидуума неоправданным рискам и препятствует его развитию. В интеллектуальном созревании способности к самокритике отводится решающая роль». Не сказать чтобы это было очень неожиданно и оригинально, но Блумквисту понравилось, что Карл Сегер иллюстрировал свои выводы результатами конкретных исследований, которые проводились среди школьников и демонстрировали обратную зависимость между показателями самооценки и интеллектуального развития. Микаэль поднялся из-за стола и отправился на кухню вымыть посуду. Теперь он точно знал, что пойдет на лекцию Лео Маннхеймера в Музее фотографии. Он докопается до истины, и наплевать на планы об отдыхе. Когда раздался первый звонок в дверь, Микаэль не обратил на него внимания. Он считал, что нормальные люди предупреждают о своем визите заранее. Но незваный гость не унимался, и в конце концов Блумквист пошел открывать. То, что произошло дальше, сам он позже характеризовал как «вторжение». Глава 5 18 июня Фария Кази сидела в своей камере на койке, притянув колени к груди и обхватив их руками. К двадцати годам она превратилась в собственную бесцветную тень. А ведь совсем недавно лишь немногим удавалось устоять перед ее очарованием. Она переехала в Швецию в четырехлетнем возрасте из города Дакка, что в Бангладеш, вместе с отцом, матерью и четырьмя братьями и выросла в Валльхольмене, пригороде Стокгольма. Ее отец Карим быстро освоился в новой стране – открыл сеть химчисток, разбогател, купил квартиру в Сикле[12] с большими светлыми окнами. Детство Фарии было безоблачным. Она играла в баскетбол, хорошо успевала в школе, особенно по языкам, любила шить и рисовать манги. Но с возрастом свободе пришел конец. Ее отнимали у Фарии постепенно, порция за порцией. Когда начались месячные, парни стали свистеть ей вслед на улице. Но главные изменения происходили не в ней самой – беда набросилась откуда-то снаружи, как ледяной ветер с востока. Обстановка дома изменилась после смерти матери от инсульта. В лице Айши семья потеряла не только жену и мать, но и ангела-хранителя. Фария до сих пор помнила, как однажды к ним в квартиру заявился Хасан Фердоуси, имам из мечети в Ботчюрке. Фарие имам нравился, и она хотела поговорить с ним, но Фердоуси, не обращая на нее внимания, уединился в комнате с отцом. – Вы не поняли ислам, – слышала девочка из кухни. – Все это кончится для вас плохо, очень плохо. Он как в воду глядел. Вскоре старшие братья, Ахмед и Башир, почти перестали разговаривать с сестрой. Хотя это не отец, а они потребовали, чтобы она надевала никаб[13], когда отправляется за молоком в магазин за углом. Больше ей отныне выходить никуда не разрешалось. Другой брат, Разан, не был так строг с ней. Он много работал в отцовских химчистках и ателье по ремонту одежды. Но и Разан не стал Фарие другом и постоянно следил за ней. Фария оказалась запертой в четырех стенах, хотя постоянно отыскивала лазейки на свободу. Ради этого она шла на ложь и проявляла незаурядную изобретательность. В конце концов, у нее оставался компьютер с Интернетом, из которого она и узнала о готовящемся выступлении имама Хасана Фердоуси в культурном центре «Культурхюсет». Собственно, там планировалась дискуссия об угнетении женщин на религиозной почве, и среди ее участников, кроме Фердоуси, значился раввин по фамилии Гольдман. В то время Фария училась в гимназии в Кунгсхольмене. Был конец июня, а она вот уже десять дней как носа не казала на улицу, и ее одолевала смертельная тоска. Уговорить тетю Фатиму оказалось не так просто. Незамужняя тетя работала картографом и оставалась едва ли не последним союзником Фарии в борьбе за свободу. Вняв мольбам племянницы, она объявила братьям Фарии, что хочет пригласить ее на обед. Те, как ни странно, поверили. Фатима встретила девушку в своей квартире в Тенсте, откуда Фария немедленно отправилась в город. Рассиживаться было некогда – в полдевятого за Фарией должен был заехать брат Башир. Тетя дала Фарие черное платье и туфли на высоком каблуке. Конечно, это было необязательно, ведь девушка шла не на вечеринку. Но диспут был посвящен теме угнетения женщин, и Фария хотела выглядеть торжественно. Уже одно то, что она вырвалась на этот диспут, означало большую победу. Девушка мало что запомнила из самой дискуссии – слишком непривычно было вдруг оказаться среди такого множества людей. После выступлений публика стала задавать вопросы, один из которых особенно запомнился Фарие: почему женщины должны страдать всякий раз, когда мужчины вспоминают о необходимости блюсти благочестие? Ответ имама Хасана Фердоуси прозвучал невнятно: – Прискорбно, что люди делают орудием своих слабостей даже божественные законы. Пока Фария размышляла над тем, что бы это могло значить, публика понемногу начала расходиться. Оглянувшись, Фария поймала взгляд парня своих лет. На ней не было ни никаба, ни хиджаба, а он смотрел на нее так пристально, что девушка невольно залилась краской. Тем не менее она не убежала, осталась сидеть на месте и только покосилась в его сторону. Незнакомец не отличался ни ростом, ни крепким телосложением и не производил впечатления нахала, хотя глаза его блестели. Он приблизился к ней легкой походкой, так не вязавшейся с тяжелым, пронизывающим взглядом. Заметив, что он смущается, Фария успокоилась и вступила с ним в разговор. – Ты из Бангладеш? – спросил он на бенгали. – Откуда ты знаешь? – удивилась она. – Я сразу это почувствовал. Откуда? – Из Дакки. – Я тоже. Его теплая улыбка проникла в самое сердце. Фария не могла не улыбнуться в ответ. Их взгляды встретились. Девушка почувствовала, как забилось ее сердце. Должно быть, они говорили о чем-то еще, но Фария запомнила только прогулку до площади Сергеля. Они еще и представиться друг другу не успели, когда парень рассказал ей свою историю. Еще в Дакке они с друзьями вели политический блог, при помощи которого боролись за свободу слова и другие права. Блог привлек внимание исламистов. Скрибенты были внесены в список врагов ислама и стали исчезать один за одним. Их убивали при помощи мачете, а полиция не делала ничего, чтобы остановить расправу. В конце концов новый знакомый Фарии был вынужден покинуть Бангладеш и получил политическое убежище в Швеции. – Один раз я стал свидетелем убийства одного своего товарища. Я оказался совсем рядом, у меня на рубашке осталась его кровь. Фария не до конца понимала его слова, но прониклась его скорбью, и скоро – возможно скорей, чем следовало – почувствовала в нем близкого человека. Его звали Джамал Чаудхери; Фария рассеянно пожала его руку. Они пошли дальше, к зданию риксдага, но девушка ничего не видела вокруг от волнения. Впервые она была сама собой, жила собственной, настоящей жизнью. Счастье ее продолжалось недолго – стоило только представить себе темные глаза Башира. Уже в Гамла Стане они расстались, но и этой прогулки Фарие было более чем достаточно. Вспоминая о ней позже, она будто бы входила в тайную сокровищницу. И это очень помогало, особенно здесь, в тюрьме, в ожидании грузового состава, потрясающего бетонные стены, и Бенито, которая, как чувствовала Фария, на этот раз превзойдет саму себя. * * * Альвар Ульсен сидел в своем кабинете и ждал звонка от директора тюрьмы Рикарда Фагера. Но время шло, телефон молчал, и Альвар ругался про себя и вспоминал дочь Вильду. Собственно, сегодня у него должен быть выходной. Они с Вильдой собирались на футбольный матч в Вестеросе. Он очень ждал этого дня, а теперь вот не решался уйти с работы. Альвар снова и снова звонил тете и чувствовал себя самым плохим отцом из всех, которые когда-либо жили на этой планете. Но что он мог поделать? Его планам о переводе Бенито в другое отделение не было дано осуществиться. И «гангстерша» знала о них – он понял это по испепеляющему взгляду, которым она его наградила, – и подстрекала против него других заключенных. Женщины шептались, как будто затевали бунт или массовый побег, а Альвар бросал умоляющие взгляды на Саландер. Она обещала вмешаться. Отпущенные на решение проблемы пять дней истекали, и Альвар с ужасом ждал развязки. Он вывел Саландер из камеры, провел в административный отсек и свой кабинет, где они просидели вместе до рассвета. Оставалось надеяться, что начальство ограничится внутренним расследованием и история не выйдет за стены тюрьмы. Несколько дней Альвар ждал вызова в директорский кабинет. А потом отправился в соседний корпус, в центр наблюдения, и попросил показать ему материалы камер слежения из корпуса Б, – якобы чтобы уточнить кое-что по какому-то инциденту, связанному с Беатрикс Андерссон. Альвар с замиранием сердца приблизился к монитору. Он прокручивал кадры, отснятые в тот вечер двенадцатого июня и в ночь с двенадцатого на тринадцатое, и не мог понять, в чем дело. Он прокручивал их снова и снова. Останавливал, вглядывался – в коридорах было пусто. Какая невероятная удача, что именно в те часы камеры не сработали! Но в следующий момент Альвар понял, что вовсе не случаю обязан своим спасением. Саландер при нем взламывала тюремный сервер. Это она что-то сделала с камерами наблюдения или смонтировала отснятый материал. Другого объяснения быть не могло. Странно, но, придя к такому выводу, Альвар ощутил не только облегчение, но и страх. Он еще раз проверил электронную почту – и выругался. Никаких писем, ни единого слова. Неужели непонятно, что Бенито здесь не место? Или так трудно организовать ее перевод в другое отделение? На часах было четверть десятого. Снаружи снова зарядил дождь. Пришло время наведаться в камеру Фарии Кази. Теперь Альвару место там, среди заключенных, он должен превратить жизнь Бенито в ад. Отчего же он сидит в кабинете, как парализованный? Альвар еще раз оглядел комнату: что-то здесь не так. Неужели Саландер успела порыться в его бумагах? Странная была ночь, что и говорить… И она снова искала в своих списках, на этот раз некоего Даниэля Бролина. Альвар не хотел во все это вмешиваться. Саландер сделала с его компьютера обыкновенный телефонный звонок – это само по себе показалось ему странным. Но еще удивительнее был голос, которым она говорила с невидимым собеседником. Вежливый, осторожный, он как будто существовал отдельно от нее или принадлежал другому человеку. Саландер спрашивала о каких-то старых документах. Завершив разговор, она захотела вернуться в камеру. Альвар косился на часы; его беспокойство росло. Он поднялся со стула, но не успел сделать и шагу, как зазвонил телефон. В трубке послышался голос директора тюрьмы Рикарда Фагера. Ему было чем порадовать Альвара: тюрьма Хаммерфорсан в Хэрнёсанде готова принять Бенито уже завтра утром. Новость – что и говорить – просто фантастическая. Но Альвар не чувствовал себя победителем. Где-то в отдалении уже грохотал грузовой состав, и, спешно распрощавшись с директором, Ульсен помчался в отделение.