На каменном мосту у Фроловской (ныне Спасской) башни скучали караульные стрельцы. Поклонились царскому брату, подняли решетку, и кареты покатили по лабиринту кривых кремлевских улочек, где тесно, забор к забору, стояли дома знати. Дворец царя Дмитрия Первого, недавно поставленный на самой вершине холма, был легок и воздушен, с резными деревянными башенками и праздничной крышей в красно-белую шашку. До чего же отличалось это веселое, светлое здание от душных, мрачных хором, в каких жили прежние государи. В нижнем жилье (этаже) располагались залы для заседаний Сената, приема послов и прочих официальных мероприятий. Стены там были обиты парчой, полы покрыты коврами, колонны вызолочены — этого требовал престиж державы. Во втором жилье находились службы — кухня, караульня, покои для придворных и комнаты для слуг. Оттуда наверх, в третье жилье, предназначенное для августейших особ, вели две лестницы: одна в апартаменты царя, другая в апартаменты царицы. У обоих входов постоянно дежурила дворцовая стража, куда Дмитрий набрал исключительно иностранцев, ибо стрельцы склонны к заговорам и хмельному питию, а также слишком любят сплетничать. Чужеземцы и дисциплинированней, и надежней. Царских телохранителей насчитывалось три роты: золотая, лиловая и зеленая, в каждой по сто солдат. Сегодня дежурила рота француза Маржерета, которого царь особенно отличал и назначил старшим из капитанов. На втором этаже, возле караула в золоченых кирасах, князь Солянский и княжна Шаховская расстались. Ластик пошел налево, к лестнице, ведущей в государевы покои, а Соломка направо, чтобы подняться на женскую половину. Та часть дворца пока пустовала, потому что царь всё еще жил холостяком, без царицы. Оттуда, с закрытой галерейки, было отлично видно и слышно, что происходит в зале Сената. Женщинам и девицам в державный совет доступа нет, но если будущей монархине захочется узнать, о чем ведут речь государственные мужи, она сможет удовлетворить свое любопытство, не нарушая древних обычаев. «Маринка ни одного заседания не пропустит, это сто процентов», — нежно улыбаясь, сказал Юрка, когда самолично, своей царской рученькой, вносил поправки в разметную опись (архитектурный проект) дворца. Его величество удостоил князя Солянского аудиенции с глазу на глаз. Обменялись рукопожатием, пару минут отвели душу — поговорили по-человечески, и всё, настало время спускаться в Сенат, с боярами, то бишь, сенаторами думу думать. Трудно быть Богом Сенат раньше назывался Боярской Думой, совещательным органом при царе-батюшке, где знатнейшие мужи государства сидели и думали — рядком, на поставленных вдоль стен скамьях. Зима ли лето ли, но все непременно в горлатной шапке, собольей шубе, с посохом. Место за каждым строго определено, согласно древности рода, и упаси боже занять чужое — хуже этого преступления нет. Говорили в Думе тоже по старшинству, и чем выше место, тем длиннее. Тут главное было не что сказать, а как встать, как поклониться, да загнуть повитиеватей и чтоб сказанное можно было истолковать и в таком смысле, и в этаком. Прямодушные и упрямые в совете надолго не задерживались — кто отправлялся в ссылку, а кто и на плаху. При Иоанне Дума собиралась нечасто, не больно-то любил Грозный советоваться. При Борисе сиживали часто и подолгу, но больше помалкивали. Знали, что хитрый Годунов заранее все решил, а бояр собирает, лишь чтобы выведать потаенные мысли. Однако такого, как при Дмитрии, испокон веку не было. Во-первых, заседали каждый день, еле-еле умолили государя уступить воскресенье для-ради молитвы и сонного дремания. Во-вторых, говорить ныне было велено «без мест», то есть не по старшинству. В-третьих, дозволялось перечить и отстаивать свою точку зрения, за это государь даже хвалил. Сначала сенаторы (как их отныне именовали на античный манер) таких неслыханных новшеств безумно напугались и все как один запечатали уста. От них было невозможно добиться никакого суждения, лишь твердили, словно попугаи: «А это как твоей царской милости будет угодно». Но после, когда поняли, что подвоха нет, понемногу осмелели и теперь вели себя свободно — по мнению Ластика, даже чересчур. Многие на Сенат вовсе не являлись, сказываясь больными, особенно если время заседания совпадало с послеобеденным сном. Например, сегодня пришло меньше двадцати человек, хотя вопрос обсуждался огромной важности. Говорили о будущей войне. Дмитрий Первый, волнуясь, произнес речь о том, что Россия не может долее существовать без выхода к морю, без собственных портов. Вся Европа живет торговлей, развивается, богатеет, и так уж на Московское государство смотрят будто на варварскую, отсталую страну, и с каждым годом разрыв с сопредельными державами увеличивается. Необходимо обеспечить себе выход и в Балтийское море, и в Черное. Но в первом случае придется воевать со шведским королем, а во втором — с турецким султаном. Хотелось бы знать, что думают про это господа сенаторы? Бояре переглянулись. Первым заговорил Шуйский — он из сенаторов был самый усердный, ни одного заседания не пропускал. — А где деньги на войну возьмешь, государь? Чай много надо, чтоб короля либо султана воевать. — Так это подати новые ввести, — оживился князь Берендеев, слывший при прежних царях мужем большого, изворотливого ума. Он и при Дмитрии из кожи вон лез, чтоб подтвердить эту репутацию, но не очень получалось. — Можно банный побор учредить, на веники, — предложил князь Телятев. — По полушке брать. Это сколько в год выйдет? — Пустое брешешь, — отмахнулся Берендеев. — Нисколько не выйдет. Вовсе мыться перестанут. Лучше за матерный лай пеню назначить. Кто заругается — брать по грошу. Уж без лая-то православные точно не обойдутся. Идея боярам понравилась. Заспорили только, кто брать будет? Если приставы и ярыжки, то у них в карманах вся пеня и останется, поди-ка проверь. Дмитрий ерзал в своем царском кресле, но в обсуждение пока не вмешивался. Тогда Василий Иванович с поклоном обратился к Ластику, сидевшему справа от государя: — А что наш ангел-князюшка про то думает? Какую подать завести, чтоб его величеству на войну денег добыть? Вообще-то на заседаниях Ластик старался рта не раскрывать. Все-таки взрослые люди, бородатые, а многие и седые. Неудобно. Но пришла и ему в голову одна идейка по налогообложению. Вроде бы неплохая. Князь Солянский для солидности наморщил лоб, поиграл Камнем на груди. — Цифирь надо повесить на кареты, повозки и телеги. Маленькую такую табличку, чтоб видно было, откуда да чья. И за то с владельцев деньги брать, а у кого нет таблички — пеню. — И повернулся к царю. — Самым бедным из крестьян и посадских эта подать не страшна, у них телег нет. Платить будут только те, кто позажиточней. — И мне на колымагу тоже цифирь нацепишь? — обиделся князь Мстиславский, по прежней привычке сидевший на самом «высоком» месте и очень ревниво его оберегавший. Не первый месяц Ластик заседал в Сенате, успел боярскую психологию изучить, поэтому ответ продумал заранее. — Сенаторам на карету можно вешать таблички с царским двуглавым орлом — бесплатно. Думным дьякам и окольничьим — золоченые, по пяти рублей. Стольникам да стрелецким головам — серебряные, по три рубля. Дворянам и детям боярским — лазоревые, по рублю. Ну, купцы пускай делают себе хоть узорчатые, только б платили. — Затейно придумано, — одобрил Шуйский. — А кто не по чину табличку повесит, того батогами драть и пеню брать. Прочие сенаторы зашевелились — тема явно показалась им интересной. Князь Берендеев, эксперт по придумыванию податей, смотрел на князь-ангела ревниво, с завистью. Ластик же горделиво покосился вверх, в сторону зарешеченной галерейки, откуда за советом наблюдала Соломка. Начавшуюся было дискуссию прервал самодержец. Стукнув кулаком по подлокотнику, сказал: — Не надо новых податей. Деньги на войну у меня есть. В личной государевой казне, еще со времен отца моего, пылятся сундуки с золотом, грудой лежит драгоценная посуда, гниют собольи да куньи меха. Что правда, то правда. В каменных подвалах старого дворца, за коваными дверьми, лежали несметные сокровища, накопленные предыдущими царями. Весь уклад — или как сказали бы в двадцать первом веке — вся экономика Русского государства была построена на манер гигантской воронки, затягивавшей богатства страны в один-единственный омут: царские сундуки. Туда шли торговые пошлины, подати от воевод, ясак (дань) от подвластных народов. Служивые люди, каждый на своем месте, обходились почти без жалованья — кормили себя сами, за счет взяток и подношений. Стрельцы существовали за счет мелкой торговли и огородов. Бояре и дворяне жили на доходы от поместий. Иногда царь из своей казны закупал зерна для какой-нибудь вымирающей от неурожая области, но случалось такое редко. На войну же или на какое-нибудь большое строительство деньги испокон века собирались так, как предложили Шуйский с Берендеевым, — при помощи особого налога или побора. — Дам денег и на войско, и на строительство флота, — решительно объявил Дмитрий. — Нечего золоту зря залеживаться. — Свои дашь, государевы? — недоверчиво переспросил князь Василий Иванович. Ластик увидел, как переглядываются сенаторы, шепчутся между собой. Кто-то в дальнем конце довольно громко пробасил: — Вовсе глупóй, царь-то. Так и не добился Дмитрий от бояр суждения, на кого войной идти — на турок или на шведов. Делать нечего — заговорил сам: — Я так думаю, господа сенаторы, что следует к Черному морю пробиваться, Крым воевать. Хана-разбойника усмирим, не будет наши земли набегами мучить. Море там не замерзает — круглый год торговать можно. Горы, плоды, скалы, синее небо — лепота. И союзников против султана найти легче. Польский король мне друг. Венецианский дож с австрийским императором тоже рады будут, им от турок житья нет. А еще пошлю посольство к французскому королю Андрию Четвертому. Он государь добрый. Как и я, правит не страхом, а милостью. Тут Ластик улыбнулся. Знал, что его царское величество к королю Генриху IV неравнодушен. Еще с детства, после фильма «Гусарская баллада», где французские солдаты поют замечательную песенку: «Жил-был Анри Четвертый, он славный был король». Да взять тот же Крым. Про фрукты и синее небо Юрка не зря помянул. Это он в свое последнее советское лето отдыхал в Артеке, в пионерском лагере — очень ему там понравилось. Наверно, если б родители тогда отправили его не на Черное море, а свозили в Юрмалу или в Пярну, султан с ханом жили бы себе спокойно — сейчас не поздоровилось бы шведскому королю. — Султан турецкой — владыка могучий, — снова взял слово Шуйский. — Войска до двухсот тысяч собирает. Да у хана крымского конников тысяч сорок. У нас же рать слаба, плохо выучена. Ты сам про то знаешь — сколько раз бил нас, когда на Москву шел. Дмитрий ждал такого возражения. — Не числом побеждают, а умением. И военной техникой. — Чем? — удивился Шуйский незнакомому слову. Царь улыбнулся меньшому брату. — Техника — сиречь хитроискусная премудрость. Вот, бояре, зрите, какие штуки мы с князем Ерастием и пушечного дела мастерами изобрели. Он подошел к столу и разложил на нем пергаментный лист с чертежом. Сенаторы сгрудились вокруг, лишь Ластик остался на месте — он-то знал, что там нарисовано: длинная замкнутая цепь на двух валиках, вроде велосипедной, только вместо звеньев — мушкетные стволы; ручка, чтобы вертеть, и малый ястреб с железным клювом — огонь из кремня высекать. — Это скорострельная пищаль, имя ей «пулемет», — стал объяснять царь. — Мушкетный ствол двигается, попадает замком под клюв ястреба, стрелок нажимает на сию скобу, проскакивает искра — выстрел. За одну минуту все пятьдесят стволов разрядить можно. Коли перед наступающей пехотой, а хоть бы даже и конницей, пять-шесть таких машин поставить, враг от одного лишь страха вспять повернет. Разложил еще один чертеж, поверх первого. — Есть штука и пострашней пулемета. Имя ей — танк, сиречь латоносная самоходная колымага. На восьми кованых железом колесах ставим дубовый же, покрытый броней возок. Спереди в бойницы уставлены два короткоствольных фальконета. Едет сия повозка сама, без лошадей. Видите, тут сиденья, а под ними ножные рычаги? Если десять стрельцов разом сии рычаги жать начнут, закрутится вот этот канат с узлами — колеса-то и поедут. Сверху, в малой башенке, начальник сидит, а сзади кормщик — кормилом управляет, как на лодке. Огневой силы в танке, конечно, немного, но тут главный страх, что сама едет. Разбегутся татары, да и султанское войско дрогнет, вот увидите. И это еще не всё. — Сверху лег и третий чертеж. — Если у меня получится сделать паровой двигатель, танк и без рычагов поедет, а из этой вот трубы повалит черный дым. Ту-туу! — возбужденно рассмеялся Дмитрий. — Побегут турки до самого Цареграда. Бояре хлопали глазами, молчали. Общее мнение высказал князь Мстиславский: — Чудное плетешь, маестат. Игрушки детские и нелепица. Боярин Стрешнев, большой молельник и набожник, прибавил: