– Слушай! – крикнул Тинтин. – Если пожрать надо, так приходи ко мне. У меня мать хорошо готовит. Еды навалом. А завтра ты что делаешь? Мать… Нинка посмотрела на ручку подъездной двери перед собой. «Ку-ку! А где Ниночка…» Вздрогнула. – Да катись ты, – пробормотала Нинка, приложила ключ к замку и под противный писк вошла в подъезд. Пока пельмени варились, Нинка поглядывала в окно. Тинтин не уходил. Бродил по двору. Качался на качелях. Какое-то время развлекал себя тем, что сильно раскачивался и спрыгивал. Но вот качели неудачно дернулись и ударили Тинтина по спине. Он выгнулся, пробежал вокруг песочницы, руками пытаясь дотянуться лопаток, куда вошел угол сидения. Потом его что-то отвлекло в самой песочнице, он нашел в ней совочек и стал сосредоточенно копать. В нем явно сидели задатки бульдозериста. Он врылся в песок, дошел до земли, углубился дальше. Пена из кастрюли выплеснулась, зашипела. Нинка отправилась отдирать прилипшие ко дну кастрюли пельмени, а когда уже с полной тарелкой опять подошла к окну, Тинтина не было, зато на ровной поверхности песочницы были выкопано: «17–00». Пельмень не полез Нинке в горло. Она решила доесть около компа. Там обнаружился целый трактат о вреде забытых воспоминаний. Нинка равнодушно всовывала в себя еду. Раскусывала пополам и проглатывала. Так можно было быстрее наесться. Никаких воспоминаний у нее не было. Сплошное счастливое сейчас. А если что-то вспоминать, так сразу нервные расстройства начинаются. Вот по Тинтину заметно. Нинка впихнула в себя последний пельмень и понесла тарелку на кухню. Когда что-то не понимаешь, лучшее средство от этого – спать. Снова выглянула во двор. Все археоптериксы улетели, на площадку вышли дети. Они уже затоптали все надписи, что было неплохо. Нинка отправилась в кровать и честно заказала увидеть во сне розовых единорогов, порхающих феечек, цветочную полянку и желтое солнышко в лазурном небе. Успела все это представить. Должно было получиться хорошо. Но оказалась она опять в лесу. Человек в черной шляпе сидел в двух шагах от нее. В стороне горел костер. Там весело смеялись уродцы. Особенно громко заливался младенец. Корову, видать, все-таки подоили. Из-под шляпы были видны глаза. Черные как бездна. Черные и равнодушные. Нинка ненавидела его. Ненавидела всей душой. Все плохое происходило из-за него. Она не помнила, что конкретно плохого, но сейчас он был сосредоточением ее кошмаров. Сжимала кулаки, надеясь почувствовать в ладони ребристую поверхность ножа. Он должен был появиться. Именно сейчас. Она его всадит в эту мерзкую улыбку – и все закончится. А что после этого начнется? Нормальная жизнь. Радостная. С феями и единорогами. Да и без единорогов понятно, что все станет хорошо. – Ты это ищешь? Нинка смотрела в рот человеку, следила, как шевелятся губы, как мелькает зеленый язык, поэтому не сразу заметила протянутую руку. А в ней нож. Как раз такой, как представлялось. Черное лезвие, тонкий острый кончик, тяжелая шершавая рукоять. Держащая его рука, белая, что особенно заметно из-за темноты ножа. Схватить, сделать быстрое движение вперед, почувствовать, как сталь входит в тело. Нинка вздрогнула. Почему нож у черного? Почему он не появился у нее? – Ты хочешь убить меня? Убей. Нож танцует в его пальцах. Он крутит оружие, то перехватывая его за рукоять, то за лезвие. – Убей! Это легко. Танец ножа сливается в сплошной веерный круг. Легкое движение кистью, и нож входит в Нинку, легко вспарывает ей живот. Из разреза вываливаются зеленые кишки. – Но что будет после этого? Черный раскидывает руки и навзничь падает на спину. И тут же из него выходит двое таких же черных в шляпах. Каждый достает по ножу. Оружие танцует в их пальцах. Бросок. Раскинув руки, они падают, и тут же на смену выходит по паре. Эти четверо тоже начинают игру с ножом. Нинка закрывает лицо руками. Хруст разрываемой плоти. Противный. До мурашек. До желания скрючиться и заткнуть уши. – Ты уже давно такая, как я. – Черный повел рукой в сторону костра. – Присоединяйся. Я это ты, а ты это я. – Хватит! Она смотрела на свои руки. Они были перепачканы зеленым. Где это она ухитрилась найти столько травы. Черный улыбался своей мерзкой улыбочкой. Около костра смеялись. Один уродец завалился на спину и дергал короткими ножками. Скрипели деревья, на них раскачивались тени мертвецов. – Ты пытаешься спрятаться, – шептал черный. – А надо всего-навсего вспомнить. – Не хочу я ничего вспоминать. Во всем виноваты были братья. Это они устроили ей невыносимую жизнь. Это они издевались, били, обижали, читали страшные сказки. Она придумала для них страшилку. И теперь братья никогда не вернутся в ее жизнь. Их всех забрал черный. Нинка пошла к костру. Младенец заметно подрос. Он все еще был в своих пеленках, но уже уверенно сидел, зажатой в кулаке палкой тыкал в костер, отчего вверх взлетали искры. – Все равно будешь сюда возвращаться. Оставайся. Ты уже давно с нами. Обижена на братьев и мать – и правильно. Это они во всем виноваты. Они и все остальные люди! Ты хорошая, а они – плохие. Разве я не прав? Черный подошел незаметно, замер над ухом, зашептал, словно песню спел. «Баю-баюшки, баю…» Нинка присела, резко уходя в сторону. Столкнулась с волчком. Он поднял бровки домиком, собрав на лбу глубокие складки, шевельнул треугольными ушками. – Все равно я тебя убью, – прошептала Нинка. – И ты больше никогда не появишься. Я останусь одна. Меня с этих пор никто не обидит. «Придет серенький волчок…» – раздается дружное от костра. Фигуры у огня раскачивались в такт пламени. «И утащит во лесок…» Это была неправильная песня. Нинка помнила, что в лагере они учили что-то другое. Эту хором тянуть было неудобно, поэтому то один, то другой сбивался. – Как видишь, я тут ни при чем. «Под ракитовый кусток…» Сидящие у костра стали толкать друг друга. Крайний повалился в огонь. Нинка с трудом продрала глаза. Трещало. Словно коротило электричество. Этот звук настолько был еще вплетен в сон, что не сообразившая пока ничего Нинка продолжала искать рассыпавшихся по поляне участников костра. Трещало. Повертела головой. Она была в своей комнате, а звук шел из прихожей. На мгновение испугалась, что это вернулась мать. «Ау… а кто тут спрятался?» У матери есть свои ключи, чтобы зайти. Потеряла – будет звонить в дверь. А звонок у них другой. Без рваной фольги. Нинка приподнялась, заставляя себя пойти и посмотреть. Треск шел от шорт. Она их бросила в коридоре. В кармане мелочь после похода в магазин и телефон. Он прыгает по мелочи и трещит. Какие-то заколдованные монетки Нинке в магазине дали. Пока соображала, надо или нет доставать телефон, звонки прекратились. И правильно. На ночные звонки отвечать не надо. А надо просто выключать телефон перед сном. Добрела до кухни, выпила стакан воды. Заметила, что пельменная кастрюля осталась на плите. Воду слила, содержимое вытряхнула на тарелку, пропустив одинокий прилипший пельмень. Отковыряла его пальцами и бросила в коридор. На прокорм местным домовым. Телефон – это же не так просто. Это они специально положили, чтобы дребезжал. И монеты заколдовали. Потому что обиделись. Нинка все из комнаты выкинула, у них не спросила. Вот и лютуют. Ну ничего, сейчас поедят и успокоятся. Пыталась уснуть, вертелась на месте, сбрасывала подушку. Почему нож появился у черного? Это была ее история, нож должен был быть у нее. Это она хочет убить свои воспоминания. Она не заказывала, чтобы воспоминания убили ее. Умение ждать – отличный способ решать проблемы. Если не торопиться и не бежать вперед, то всегда выпадает что-то полезное. Нинка научилась проблемы не решать, а пережидать. В жизни так устроено, что все само как-то и разруливается. Вот и здесь само. Если она придумала, что черный должен умереть, значит, умрет. Ну, хорошо, не ножом она его убьет, так бетонная плита упадет. Или скорый поезд собьет. Она прямо видела это трагическое событие, эти пути. Блестящие от сотни прошедших по ним поездов. Колеса тыкают на стыках. На повороте выбивают искру. Рельсы ровными линиями уходят к повороту, смыкаются и утекают за горизонт. О летящем поезде первыми предупреждают рельсы. Они начинают гудеть и подрагивать. Гул идет из-под земли, пробивает железо, и сами рельсы словно подпрыгивают, готовые выскочить из удерживающих болтов. Поезд еще далеко, но грохот уже слышится. Резкий свист. Пролет вагонов. Поток воздуха толкает в грудь. Ты чуть наклоняешься, чтобы удержаться, но ветер уже унесся прочь, и ты чуть не валишься под колеса. Ту-у-у-у! Нинка видела щель между перроном и проносящимися вагонами. Там была сплошная чернота. Ту-у-у-у! – настойчиво лез в уши гул. И уже не гул, а звон. Словно все те же монеты рассыпались и теперь прыгали от сотрясения перрона. Открыла глаза. Звонили в дверь. Она смотрела в потолок, но по груди еще проносился поезд, грохотало в ушах. Черный умрет. Или кто-то другой, но все равно умрет. Звонок. Это было каким-то дурным повторением. Ночного пробуждения ей было не достаточно? Нинка сбросила с себя плед и посмотрела на затанцевавшие в воздухе пылинки. Полюбовалась. Чихнула. Звонить перестали. А вдруг это мать? Потеряла ключи и не может войти. Не может войти – это хорошо. Или не хорошо? На цыпочках прошла к двери. Хотела посмотреть в глазок. Но его на двери не оказалось. В голове все взболталось, словно пылинки перебрались под черепную коробку. Откуда же она помнит, что глазок был? Разозлилась и открыла дверь.