Глубоко вдохнув, Радомир поднимает взгляд, намереваясь встретиться с тем, что для него предначертано. Он ожидает увидеть поле боя, тела павших воинов и стаи ворон, пирующих на них. Он хочет увидеть что-то, что предупредит о надвигающейся опасности. Что-то, что поможет изменить ход истории. В самых сокровенных своих мечтах желает увидеть правду о том, куда отправились боги, покинувшие их. Ему нужно видение настолько значимое, что он сам сможет принять свой Дар. Но вместо этого Радомир видит женщину. Совсем юная, она не выглядит старше, чем он, но при этом голова ее бела, словно успела увидеть не единое лето. Облаченная в меха, стоит она на камне перед берегом шумной реки, сжимая в руках лук с наложенной на тетиву стрелой. Не видел он до этого девушек-воинов, не знакомы они ему. Не может рассмотреть ее лицо, скрытое волосами, но чувствует, будто бы она ему знакома. Холодная у этой девы красота, пугающая и влекущая, как и мир, в котором она рождена. Радомир знает ее имя. Лежит оно на языке, словно всегда было ему ведомо, и выпускает он его на волю. Звук имени дочери Луны дрожит в горле и бьется о зубы. Радомир прикрывает глаза, и вместе с этим именем изо рта его доносится голос далеких северных гор. – Ренэйст. Видение это отличается ото всех, что видел он с тех самых пор, как Дар пробудился. Настоящим кажется все, что окружает, настоящим настолько, словно сам находится здесь и сейчас. Мгновение – и она вздрагивает, поворачивая голову, словно бы услышав, как называют ее имя. Сердце ведуна стучит в груди загнанной птицей. Возможно ли, что в самом деле слышит она его? Замирает, скованный волнительным ожиданием мига, когда сможет увидеть ее лицо, но мир плывет перед глазами и погружается во мрак. Лежит Радомир в снегу, а на грудь ему давят мощные волчьи лапы. Вдохнув рвано, открывает ведун глаза и видит перед собой искаженную в оскале пасть. Хозяйка леса смотрит на него, глухо рыча, и солнцерожденный чувствует страх, вместе со снегом скользнувший по его спине. Своим поступком он нарушает один из Заветов, что велит ведунам следить за видением своим, но не вмешиваться. Радомир ведет языком по потрескавшимся на морозе губам, чувствуя металлический привкус крови, и не отводит взгляда от возвышающейся над ним волчицы. Он понесет наказание. Радомир это знает. С тихим рыком волчица поддается вперед, и острые ее зубы вонзаются в его шею. Не сразу удается понять, где явь, а где – сон. Хватается Радомир за горло, пронзенное звериными клыками, хватает ртом воздух с жадностью. Алая кровь не бежит между пальцев, нет на коже глубоких ран, но боль и холод все еще ощущаются так остро, словно случились на самом деле. Так ясно, словно бы и не спал вовсе. Проводит рукой по светлым волосам и медленно садится, свешивая ноги с печи, которая и нужна только для того, чтобы готовить в ней еду. Небольшая у ведуна изба, одна только печь едва помещается. Много ли нужно места для одного? Дома для того лишь нужны, чтобы спать в них. Босиком выходит он из избы, щурясь от яркого света. После мрака северных земель, увиденных в видении, родные края кажутся ему благословением богов. Как могут жить они в той холодной, смертельной черноте? Есть ли в их жизнях хоть малейший источник тепла? Обойдя дом, ступая по мягкой траве, заворачивает Радомир за угол и останавливается перед бочкой, полной ключевой воды. Опирается ладонями на ее края, и, сделав глубокий вдох, резким движением погружает голову по самые плечи. Держит под водой до тех пор, пока грудь не опаляет от того, насколько сильно хочется сделать вдох. Вынырнув, Радомир делает жадный вдох и трясет головой, отряхиваясь, словно пес, смахнув с потемневших волос лишнюю воду. Короткие пряди липнут к лицу и шее, солнцерожденный убирает их, морщась от бегущих по коже холодных капель. Вернув обе ладони на бочку, Радомир, нахмурив брови, вглядывается в свое отражение. Помнит все, что видел во сне. Снег и бледный свет Луны, то, насколько остры клыки хозяйки хрустального леса. Только имя, которое произнес, будто бы никогда и не знал. Как ни старается Радомир, но не может вспомнить ни единого слова – словно забрали его у него, чтобы больше не мог произнести. Для чего же тогда нужно было приводить его? Зачерпнув ладонью немного воды, он вновь умывает лицо. Все думает, предвестником чего может являться подобное видение, и от мыслей этих его бросает в жар. Разве не видел отец его, Святовит, видение о воине с одним оком, что принесет в их дом боль и утрату? Разве не пришел он, называя себя Покорителем, не привел следом за собой жестоких воинов, несущих за собой огонь? Вновь принесут корабли на своих спинах детей Луны в их земли? – Радомир! Голос этот из тысячи иных голосов узнает. Как не узнать, когда засыпает и просыпается, слыша, как зовет он его по имени? Так часто мечтает о той, кому этот голос принадлежит, что не сразу понимает, что вовсе не из снов окликает она его. Встрепенувшись, оборачивается Радомир, смотрит по сторонам, дышит приоткрытым ртом и улыбается неловко, заметив ее на дороге к его дому. Держа в одной руке корзину, накрытую белым полотенцем, украшенным вышивкой, она машет ему, улыбаясь радостно. Вместо очелья лоб ее овивает тонкая косичка, сплетенная из собственных русых волос, а из-под подола белого платья при каждом шаге показываются босые ступни, испачканные травой и дорожной пылью. Вся она словно светится изнутри, и, глядя на нее, невозможно не улыбнуться. Весна. Весна – ласковый свет, пробуждение, таящее в себе секреты, которые так просто узнать. В былые времена она следовала за Зимой, прогоняла ее с земель их народа, несла за собой новую жизнь. Так и дева, что смотрит на него зеленью глаз, прогоняет из сердца ведуна холод и тьму, что принес он из своего видения. Весна. Девушка с именем, от звучания которого внутри каждого распускаются цветы. – Здравствуй, Радомир. – Весна подходит ближе и застенчиво убирает прядь волос за ухо. Она смотрит мимолетно, не встречаясь взглядами, и улыбка все играет на ее губах. – Я принесла для тебя немного еды. Протягивает ему корзину, и Радомир, склонив голову, с благодарностью принимает ношу из ее рук. Как и все ведуны, живет он отдаленно, ближе к лесу, на окраине поселений, готовый оказать помощь тем, кто в ней нуждается. Жители Большеречья в благодарность приносят ему еду и нужные в хозяйстве вещи, а часто приходят ради беседы, от чего не чувствует он себя одиноким. Дом этот ранее принадлежал его отцу, деду и прадеду. Мужчины его рода владели Даром, передавая его из поколения в поколение. Никто из них не покидал Большеречье, защищая этот край от напастей и горя. До того момента, пока одиннадцать лет назад Святовит не стал пленником детей Луны. Отец говорил ему, когда Радомир был еще ребенком, что раньше люди боялись таких, как они. После того, как мир изменился, а над их головами навсегда застыло Солнце, люди перестали бояться подобных вещей. Перестали бояться, и потому стали желать – ведь именно ведуны и ведуньи стали желаемой добычей для северян. Радомир ясно видит перед глазами пляску огня, слышит крики и скрежет металла, и мать, которая, крепко прижимая его к груди, мчится по лесу, унося его как можно дальше, все дальше и дальше… – …Радомир? Словно сквозь толщу воды доносится до него голос Весны. Жмурится ведун, силится покинуть полные гари воспоминания, вынуждает себя сосредоточиться на своей гостье. Неуверенная улыбка касается его губ, и отвечает Радомир виновато: – Прости, Весна. Неспокойным был мой сон, все проснуться не могу. После этих слов взгляд Весны становится взволнованным. Обеспокоенно всматривается она в лицо Радомира, и выглядит он настолько измотанным, словно не спал уже долгое время. Глубокие тени пролегли под карими глазами, а ведь еще на прошедших их посиделках выглядел он совершенно иначе. Веселым и спокойным казался ведун, а сейчас собственной тенью кажется. – Неужели видение тебя посетило? – Она скрепляет ладони перед собой, делая робкий шаг в его сторону. – Дурное увидел, Радомирушка? От того, как называет она его, сердце ведуна бросается в пляс, а щеки горят жаром. Выдыхает он, улыбается улыбкой неловкой, влюбленной. Разве может сказать он Весне об ужасах Вечной Ночи, что явились ему во сне? Может ли заставить бояться северных воинов, которых не видели их земли уже долгое время? Да и не было в видении его ничего о нападении. Лишь девушка, холодная, как снег, и имя ее, которое он позабыл. – Не бойся, Весна, – говорит он ласково. – Не видение это было, лишь сновидение. На ее лице появляется улыбка, полная радости. Словно тяжкий груз падает с хрупких плеч, и Радомиру становится легче. Будто и не видел он мир, сокрытый мраком, окутанный холодом. Словно не ведает, что и без ветров вскоре явятся к ним северные дети. Жестокие и одинокие, словно волки. Совестно ведуну за то, что обманывает ее, но не может иначе. Не всегда видения, что являются таким, как он, сбываются. Зачем наводить смуту? – Я приготовлю для тебя отвар, чтобы спал ты лучше. Тогда и плохие сны тебя оставят. Ее забота заставляет сердце его замереть сладко, прекратить биться на томительные мгновения. Замечает Весна улыбку ведуна, обращенную к ней, и отводит взгляд. Возникает между ними неловкая тишина, и не знает Радомир, о чем еще заговорить, лишь бы она не ушла столь быстро. – Просил Ратибор, чтобы ты пришел, – вдруг говорит она, теребя кончик своей косы. – Купала близится. Никак нам без ведуна. Невольно поднимает Радомир взгляд к небу, щурясь от яркого света Отца-Солнца. Сменяются эпохи, больше не темнеют небеса над их головами, да только, не желая терять свое наследие, по сей день солнцерожденные празднуют Купалу. Пращуры их в ночи жгли костры, плели венки прабабки и радовались летнему солнцестоянию. А что остается им, когда пред ними – вечное Лето да Солнце в самом своем зените? Лишь отголоски старой веры. Умирающие воспоминания о прежней жизни. – Далеко еще Купала-то, не скоро праздник. Что надобно Ратибору? – Знала бы, так сразу сказала бы. Да только неспокойно Ратибору, предчувствие мучает, сна лишает. Поговори с ним, пожалуйста, боязно мне. Уж если старика Ратибора предчувствие тревожит, то и ему стоит быть осторожным. Все же не к добру снилась ему волчица, веет ото сна опасностью, только не с Весной ему это обсуждать. Ведун перехватывает корзинку удобнее, улыбается девушке так ласково, как только может, склоняя голову. – Спасибо тебе, Весна, за вести, что ты принесла. Может, переступишь мой порог? Напою отварами трав, разделим трапезу. Нежные девичьи щеки алеют, словно маков цвет, и Весна прячет взгляд за ресницами. Тонкими пальцами теребит она кончик длинной косы, улыбается загадочно, только не может понять Радомир, что же такого сказал. Не успевает он и слова произнести, как девушка, вздернув нос, говорит с задором, и глаза ее блестят ярче солнечного света: – Хочешь, чтобы с тобой трапезу делила, так сватайся! – Свататься?.. Моргает Радомир часто, смотрит на Весну – и не верит. И не думал даже, что умница да хозяюшка захочет за него замуж. На посиделках каждый Весной любуется, красуется перед ней, внимания ее хочет. Куда уж одичалому ведуну до хитрых охотников, умелых кузнецов да крепких пахарей? Страшно с таким нить Судьбы переплести, жить в стороне от людей, на грани Яви и Нави. Долго думают, если ведун на пороге стоит, да еще и с кольцом, а тут сама говорит – сватайся. Не понимает Весна, чего хочет. Тяжело справиться с этим, нелегкая эта ноша. Не каждая с этим справится. Его мать не смогла. – Так посватаюсь же. Не боишься? Ведун я, Весенка, и… Хватает она его за руку, стиснув пальцами запястье, тянет на себя, и вот девичьи губы касаются его щеки. Весна отпрыгивает в сторону, словно бельчонок, и краснее ее щек лишь щеки самого Радомира. Нечем дышать ему, да и не помнит, как сделать вдох. Весна же, развернувшись, бежит по тропинке прочь, да так резво, что только пятки сверкают. Замирает она у поворота, ведущего к Большеречью, и доносится до солнцерожденного звонкий ее голос: – Так и сватайся! Давно уже тебя жду! Не сердце вовсе, а жар-птица из старых сказок бьется в груди Радомира, рвется на волю, к Весне. Окрыленный, хохочет он, и счастье пьянит его, молочными реками смывая тревогу, унося прочь холод и мрак. Забывает и вовсе о том, что за видение терзало его этой ночью. На волчьих лапах в земли детей Солнца тихо крадется беда. Глава 5. Закон охоты Ноги по щиколотку утопают в вековом снегу. Шагать трудно, приходится ступать по следам идущих впереди юношей, только не сильно это облегчает задачу. Шаги у них больше, дальше друг от друга расположены, и Ренэйст приходится едва ли не перепрыгивать с одного следа на другой. Напоминает ей это ту самую злосчастную ночь, когда шагала она по следам Хэльварда, ведущего их в самую чащу леса. Теперь и дорога ведет туда, и от этого становится тошно. Идет дочь конунга едва ли не в самом конце, и теперь следует она за Ньялом, так отчаянно напоминающим ей погибшего брата. Ренэйст смотрит в спину идущей перед ней Хейд, хмурит брови. С губ ее срываются плотные облачка пара, и светлые пряди падают на лицо, закрывая обзор. Дергает она головой, отбрасывая мешающие волосы, и рычит сдавленно, поправляя лук на своих плечах. Все дальше в лес уходят они, прочь от безопасного крова. Ветви деревьев, схожие с искривленными руками мертвецов, смыкаются над их головами, скрывая лик звезд, и только лунный свет, пробивающийся сквозь них, освещает им путь. Где-то там, в глубине, покоится Зеркало Вар, вновь скованное льдами, а на дне его – ее старший брат. Вечное дитя в колыбели холодных вод. Снег за спиной скрипит громче, и Белолунная оборачивается, заведя руку за левое плечо, коснувшись пальцами оперения своих стрел; она готова выстрелить, если дикий зверь, изголодавшийся за вечную эту зиму, решит напасть на них. Ове смотрит на нее спокойно, словно бы безразлично, и, отвернувшись, продолжает пробираться сквозь сугробы, сворачивая с тропы и уходя прочь от иных отроков. Ренэйст опускает руку и тихо зовет его: – Ове.