– Рена, – звучит голос Хакона, – конунг желает видеть тебя. От чуткого взора не укрывается, как вздрагивает она после этих слов, и крепкие ладони сжимают ее плечи. Хакон прижимается губами к макушке возлюбленной, чьи волосы заплетены во множество кос, и шепчет успокаивающие слова, пока окружающие их люди слишком заняты собой, чтобы обратить на них внимание. Тревога покидает тело Ренэйст, она прикрывает глаза и льнет спиной к груди Хакона, дыша терпким запахом. Любовь ее всепоглощающая. С ним – на фьорды, во льды и под Солнце. С ним грабить, жить, гореть, убивать, мстить, любить и тонуть. С ним все и ничего без него. Разве может смертный обладать такой властью? Разве может подчинять себе, лишать воли? Для нее он равен богам. Единственный из асов, кто не покинул. – Иди, – шепчет он, оставляя мимолетный поцелуй на коже у нее за ухом. И она идет, и встреча с отцом не тревожит ее. Протискиваясь сквозь толпу воинов, что готовятся на долгое время покинуть родные края, Ренэйст выискивает знакомые лица. Вот Ове стоит подле отца своего, и Сванна плетет у виска сына тонкую косичку, украшая ее новой бусиной из бирюзы. Оставляет она легкий поцелуй между его бровей, улыбается ласково, а после поворачивается к мужу. На лице у нее ни страха, ни сомнений, чему может позавидовать любая другая женщина, кою покидают муж и сын. Вот в окружении шести своих сыновей стоит рыжевласая Нильсин, и каждый из них стремится покрепче прижать к груди пышную, цветущую свою мать. Нильсин нежит каждого, как ребенка, хотя сама выглядит девочкой на фоне семи могучих воинов, мужа и сыновей своих. Ньял, коего заботливая мать, что достает затылком до плеча младшего сына, крепко держит за руки, ловит взгляд посестры и улыбается ей, лукаво подмигнув. Хейд и Исгерд стоят поодаль, ближе к своему кораблю, и ни о чем не разговаривают. Ярл даже не смотрит в сторону своей наследницы, а та, стоя чуть позади матери, опускает взгляд вниз. Она сера и едва заметна, и Ренэйст торопливо отводит взгляд, не желая смотреть. Хейд была подругой ее детства, недостаточно близкой, чтобы назвать ее сестрой, но, став старше, будущая правительница островов окончательно растеряла свободолюбивый свой дух. И везде, куда бы она ни пошла, следует за Хейд материнская тень. Белолунная находит отца среди иных ярлов, отдающих последние приказы перед отплытием. Видит она, как последние бочки грузят на корабли, и думает о том, может ли быть в одной из них Витарр. Как позорно для сына конунга пробираться на драккар отца таким образом! Все веселье мгновенно покидает ее, и тонкие губы воительницы не трогает и тень улыбки, когда отец встречает ее радостным смехом. – Вот и ты, дочь моя! – Конунг кладет тяжелую ладонь на ее плечо. – Не скоро увидим мы снова родные берега. Готова ли ты к этому? Она лишь поднимает на него взгляд, и он все понимает. Жестом конунг велит ярлам оставить их наедине, после чего вновь обращается к дочери: – В первое свое плаванье и я тревожился. В этом нет ничего, чего стоило бы тебе стыдиться. – Я не стыжусь, – шепчет она, – мне лишь кажется, что я не готова. Ты назвал меня своей наследницей, но… правильно ли ты поступил? Я остаюсь женщиной даже с мечом в руках, отец. С чего бы отважным этим мужам признавать меня своим конунгом? Ганнар-конунг обхватывает грубыми ладонями лицо дочери, вглядываясь единственным своим оком в ее глаза. Ренэйст поджимает губы, шумно дышит носом, сжимая и разжимая озябшие на морозе пальцы. – Глупы те, – неожиданно произносит он, – кто говорит, что женщина приведет нас к беде. Не видят они того, что вижу в тебе я. Ты – глас богов, дочь моя, крылатая валькирия. Ты поведешь наш народ за собой, когда придет время. Ты поведешь их к спасению, и даже асы пойдут за тобой, Ренэйст-конунг. От обращения этого по коже ее проходит мороз. Мягко, но уверенно убирает воительница руки Покорителя от своего лица и говорит, отступив на шаг назад: – Там, в Великом Чертоге, во время посвящения я почувствовала себя так, словно я на своем месте. Теперь же я как никогда ясно понимаю, что занимаю чужое. Ганнар хмурится, и оттого заметнее становится шрам, пересекающий его лицо. Именно из-за этого шрама лишился он глаза, но не это сейчас волнует Ренэйст. Она смотрит на отца, и кажется ей, словно бы все звуки затихают, погружая их в тишину. – И чье место, по-твоему, ты занимаешь? Ренэйст отвечает вопросом на вопрос: – Почему ты не позволишь Витарру отправиться в набег с иными воинами? Лицо мужчины багровеет мгновенно. Конунг впадает в ярость, но лишь тяжело дышит, прожигая дочь взглядом единственного своего глаза. Ренэйст не хочет показывать, насколько она боится этого разговора, и лишь беспокойно дергает головой, откидывая волосы, упавшие на лицо. Ганнар кладет тяжелые руки ей на плечи и с силой сжимает. – Как, – голос его хрипит от сдерживаемой ярости, – как можешь ты спрашивать нечто подобное после того, как по вине этого пса погиб твой брат? – Витарр такой же брат мне, как Хэльвард. Твои обвинения в его сторону… – Он не сделал ничего, чтобы помочь ему! – Ганнар встряхивает ее за плечи, и Ренэйст торопится вырваться из хватки отцовских рук. – Позволил Хэльварду тонуть прямо у него на глазах! Или будешь говорить мне, что не пытался Витарр заманить на лед и тебя? Он желал Хэльварду смерти, Ренэйст, и если ты еще… – Витарр был ребенком! – восклицает воительница. – Замерзшим, напуганным ребенком! Да, он совершил огромную ошибку, но ты забываешь, что именно по вине Хэльварда мы оказались в лесу той ночью! Зло стряхивает дева отцовские руки со своих плеч, отойдя на шаг назад. Ганнар-конунг дышит, как разъяренный буйвол. Еще мгновение, и отошлет дочь, запретив ей подниматься на борт драккара. Вместо этого конунг уходит прочь, не проронив ни слова, и Ренэйст медленно выдыхает. Сердце в груди ее стучит, как молот кузнеца по наковальне. Это правда. Именно по вине старшего брата оказались они тогда подле озера, но никто не желал помнить об этом. Что взять с мертвеца? Забивать живого, словно пса, всегда легче. Она никогда не видела морскую воду столь близко. Ренэйст судорожно выдыхает, сильнее сжав пальцами шершавую поверхность весла, и переводит взгляд на отца, что проходит мимо длинных лавок. Оказавшись на борту, дева-воин объединяется с Ове, разделив с побратимом одно весло. Сейчас Товесон лежит под этой самой лавкой, положив свою меховую шапку на лицо и закинув руки за голову, ожидая свою очередь грести. Перед собой видит она крепкую спину Хакона, и это успокаивает ее. Девушка оглядывается через плечо, глядя на Чертог Зимы, и в этот момент в первый раз звучит удар барабана. По плечам и спине проходят мурашки, закусывает она губу и вместе с тридцатью тремя мужчинами налегает на весла. Ритм набирает силу, крепкие руки двигаются слаженно, и вот корабль трогается с места, покидая родные берега. Дети бегут вдоль пристани, размахивая руками и улюлюкая, провожая драккары в дальний путь. Невольно Ренэйст возвращается к тому времени, когда и сама была девчонкой, бегущей к горизонту, и горло ей жгло холодным воздухом. Когда все это успело остаться позади? Все, что окружает ее, исчезает, оставляя лишь бой барабана и тяжесть весла. Кожа на ладонях становится грубой, руки болят, но чувство усталости пьянит ее. Впервые за всю свою жизнь Ренэйст ощущает себя не заменой потерянным братьям, а воином, равным другим, и она готова грести весь путь до берегов Солнца, лишь бы продлить это. Ни разу больше не оглядывается она назад, и все, что ныне вокруг нее – блеск звезд и холодная вода за бортом. Хакон начинает петь первым. Тяжелый голос его стелется над темной гладью, сплетается с ритмичным боем барабана, и вот уже вторят ему десятки голосов. Рена знает эту песню. Рена поет вместе со своими братьями по оружию, и звуки их пения поднимаются ввысь, вливаясь в уши давно мертвых богов. Остается позади отчий дом, и впереди – лишь неизвестность, окруженная солнечным светом. Ове трогает ее за плечо уже тогда, когда силы практически покидают тело. Белолунная поднимает на побратима уставший взгляд, и он ласково улыбается ей, кивнув на весло в ее руках. – Конунг велел сменяться, – говорит он. – Отдохни. Теперь моя очередь. Пальцы покраснели и покрылись волдырями. Ренэйст встает со скамьи и кривится; от долгого сидения на месте ноет спина. Откинув назад белые волосы, воительница оглядывается по сторонам. Выпрямившись, ощущает она, как ходит под ногами драккар, мерно покачиваясь в такт гребле, и слегка усмехается. Необычное ощущение, никогда до этого ей неведомое, и оттого более потрясающее. Хакон, вручивший весло Ньялу и занимающий свое место под лавкой, незаметно подмигивает возлюбленной. Ей бы лечь отдыхать, но разве можно так просто уснуть, когда вокруг тебя мертвое море? Воительница запрокидывает голову вверх и находит взглядом знакомые с детства созвездия, недвижимые на черном небе. Большая Телега. Глаза Тьяцци. Прялка Фригг. И, вглядываясь в знакомые очертания, луннорожденная впервые видит их. Первая вспышка кажется мимолетным видением, но под ритмичный стук барабана и плеск десятка весел Ренэйст пробегает через всю палубу, чтобы вскочить на резного дракона, установленного на форштевне корабля. Гребцы, последовав ее примеру, поднимают взгляды вверх, и один из мужей восклицает в восхищении: – Небесные Огни! Ренэйст ахает, когда небо озаряется светом тысячи огней, совершенно не похожих на звезды. Будучи ребенком, она слышала о Небесных Огнях, но никогда их не видела. Говорят, словно бы Небесные Огни – отражения на щитах и мечах валькирий, дев-воительниц, разрывающих ночную тьму белыми крыльями. Одинокие, покинутые своим богом, скитаются воительницы по небесам в надежде, что однажды и они обретут покой. – Это благословение! Валькирии следуют за нами! Ритм гребли ускоряется, мужчины затягивают новую песню под бой барабана, а Белолунная, крепко обхватив руками резную голову дракона, все так же стоит на форштевне, впившись взглядом в небеса. Туда, где сами валькирии указывают им путь к Солнцу. Колдовство момента осыпается осколками на носки ее сапог, когда за спиной звучат разъяренные голоса. Обернувшись, Ренэйст видит лишь широкие спины столпившихся в другой части драккара мужчин и, чтобы увидеть, что происходит, забирается повыше на резного дракона, пока не садится на его голову верхом, подобно конской спине. Нутро обливается студеной водой, словно бы тело ее принимает в себя чрево темного моря. Кончики пальцев холодеют от страха, а сердце забивается в самую дальнюю часть тела, стремясь скрыться от надвигающейся беды. Потому что там, в кругу разъяренных мужчин, на коленях стоит Витарр. Глава 10. Солнечные берега Видеть коленопреклоненным кровного брата – тяжкое испытание. Витарр тяжело дышит, словно его мутит, а мужчины тычут в него ладонями и пытаются забить гневными речами, как загнанного в ловушку зверя. Именно зверем, диким, загнанным зверем смотрит на них Витарр, ловя ртом воздух, и волосы падают ему на лицо, растрепанные и грязные. Горло его издает булькающие звуки, он хватается одной рукой за рот, но не пытается встать. Даже если он встанет, ему не дадут подойти к борту драккара, чтобы отдать морю содержимое своего нутра. О нет, они лучше посмотрят на то, как и без того измученный нелюбимый сын конунга возится в собственных нечистотах. И это убивает ее. Ренэйст спрыгивает с форштевня так быстро, как только может. Ноги несут ее по качающейся из стороны в сторону палубе. Видит, как стремительным шагом направляется к столпившимся вокруг Витарра людям конунг, и сердце начинает стучать в самом горле. Она ведь знала, что не стоило соглашаться на столь рискованный шаг, но все равно дала брату надежду. И теперь вот он корчится на палубе драккара, силясь справиться с дурнотой, и был бы давно уже мертв, если бы злые языки могли пронзить насквозь, словно жала. – Как ты посмел, – гремит над морем голос Ганнара Покорителя, – пробраться на мой драккар, щенок? Так его стали называть после той ужасной ночи. Витарр метался в бреду и скулил, подобно умирающему волчонку, и те, кто винил его в гибели Хэльварда, сочли это забавным. Им доставляет радость все, что причиняет ему боль, и впервые за долгие зимы в крови ее бурлит ярость и ненависть. Ренэйст вонзается в их ряды, как выпущенная стрела, и, резко развернувшись на пятках, оказывается перед Витарром. Конунг стоит прямо перед ней, пышущий жаром и злостью, и лицо его красно от прилившей к щекам крови. Дочь ловит его взгляд, белая, как Луна, тонкая, как молодая ель. Сжимает узкие ладони в кулаки, вонзая ногти в кожу ладоней, и выпрямляет спину, хоть и видно, как дрожат ее ноги. – Ренэйст, – гремит конунгов голос. – Отойди, Ренэйст. – Нет. Никто больше не причинит зло моему брату. Возможно, этими словами она обрекает и себя на ненависть своего народа, но Рена не может и дальше позволять отравлять кровь, что течет в венах Витарра. Позади нее он медленно поднимается на ноги, ухватившись ладонью за сестринское плечо, и оглядывает мужчин, их окруживших. Меч Ренэйст лежит там, под лавкой возле весла, но меч Витарра покоится у него на бедре, и Рена не знает, хорошо ли это. Ганнар сжигает детей своих взглядом единственного ока, и Ренэйст кажется, что даже Всеотец не глядит на грешников с такой ненавистью. Среди озлобленных, жестоких мужчин видит она Хакона. Смотрит он голубыми глазами на происходящее и, нахмурившись, старается пробиться ближе, но не пускают его. Толкают ладонями, велят отойти словами злыми, как сорвавшиеся с цепи псы, и Медведь отвечает злобой на злобу. Волчица хочет крикнуть, просить его не вмешиваться, но с места сдвинуться не может. Ладонь брата на ее плече сжимается крепче, и Ренэйст отчетливо чувствует каждый из обрубков, что остался на месте его пальцев. Это придает ей сил. Если бы был кто-то, кто мог вступиться за Витарра тогда, всего бы этого не было. Отец так и оставил бы второго сына своим наследником, а Ренэйст сейчас сидела бы подле матери, дожидаясь отца, брата и возлюбленного из набега. Но людская жестокость заставила ее сойти с женского пути, а ее брата забиться в тень, в ноги к богине Хель. Это больше не может продолжаться. – Что ты сказала сейчас? – едва ли не рычит конунг. – Я сказала, – она с трудом заставляет голос не дрожать, – что никто больше не причинит зло моему брату. Отныне я считаюсь воином и могу отстаивать свою правоту. Довольно вы заставляли его страдать, не останется это более безнаказанным. Может, она делает только хуже. Витарра засмеют, что защищает его дева, за чьей спиной он стоит, но Ренэйст прошла испытание и считается воином. Она равна им, и никто из иных воинов не имеет права насмехаться над ней лишь потому, что под подолом у нее все иначе. Сильнее стискивает она кулаки, полная решимости, и шум возмущенных мужчин стихает. Все они смотрят на наследницу своего конунга, и та начинает говорить: – Прежде чем отплыть, мой конунг, я сказала тебе, что обвинения против Витарра жестоки и бессмысленны. Вы нашли в нем оправдание глупости старшего своего сына и не желаете видеть очевидное. Сорвались с цепи и издевались над ним лишь потому, что оставались безнаказанными! Нашли отраду в жестокости к ребенку, взрастили зло на оскверненной почве и обвиняете Витарра в волчьем оскале! Вы не лучше псины, что лает и кусает того, кто слабее! В нас течет кровь рода Волка, и зря не боитесь вы гнева моего брата, ведь каждый пес заскулит пред ним! Дышит тяжело, и молочный туман застилает глаза. Витарр наклоняется ближе, шепчет на ухо: – Хватит, Ренэйст. Но она одергивает его: – Нет, не хватит! Ты спросил, мой конунг, как Витарр попал на драккар? Так это я впустила его! Я предложила ему скрыться в одной из бочек, хоть это и не достойно воина! Но, мой конунг, как найти достоинство в человеке, который травил собственное дитя? Ты забыл, что Хэльвард привел нас в лес, и каждый, кто сердцем черен, решил это забыть! Ты был зол на Витарра и позволил чужой жестокости затмить твой разум! Так скажи, мой конунг, неужели я говорю ложь? Не успевает над морской гладью затихнуть последнее сказанное ей слово, как окружившие их воины взрываются громоподобной бранью. Они тычут в нее пальцами, выкрикивают оскорбления, но Ренэйст видит, что многие молчат, обдумывая то, что она сказала. Быть может, сейчас они поймут, как были несправедливы к Витарру, и признают его право на наследование? Тогда ей больше не придется нести это на своих плечах, и она сможет стать Хакону верной женой без всякого титула. Если они поймут, то все станет так, как должно было быть с самого начала. Другие драккары проплывают мимо, но, словно пламя пожара, от одного корабля к другому передается весть о том, что сын конунга тайком попал на борт. Те, кто не должен грести, подбегают к бортам, стараясь рассмотреть, что же происходит, но широкие спины галдящих мужчин закрывают от их взоров конунговых детей. Ренэйст видит, как Хакон подходит к ее отцу. Он что-то говорит конунгу, говорит долго, и с каждым его словом Ганнар становится все мрачнее. Ладонь брата все так же сжимает плечо. Должно быть, если Витарр отпустит ее, палуба драккара разверзнется под ногами, окунув воительницу в холод морской воды. Белолунная заводит руку назад, крепко стискивая холодной и влажной от пота ладонью правую руку брата, словно говоря ему: «Я здесь, Витарр. Мы примем наказание вместе». Прося ее помочь, Витарр вовсе не думал о том, что все может обернуться именно так. Он смотрит на затылок младшей сестры и пытается вспомнить, были ли ее волосы такими белыми тогда, когда они оба были детьми. Воин ловит себя на мысли, что практически не помнит, какой она была. Лишь огромные голубые глаза, полные слез, и покрасневшие на морозе пальцы, стискивающие древко братского лука. Губы его трогает легкая улыбка. Странный народ женщины: ты причиняешь ей боль, а она закрывает тебя собой от удара. Ренэйст не смотрит на него, но Витарр знает, что она боится. Брови его удивленно приподнимаются, когда тонкая девичья рука сжимает его, но он ничего не говорит. Что сделает с ними конунг в качестве наказания за столь постыдный проступок? Драккары уже далеко от берега, и поблизости нет земли, на которой их могли бы высадить. Должно быть, именно это имела в виду сестра, когда говорила о том, что обнаружат его присутствие слишком поздно, чтобы что-либо с этим сделать. Витарр слегка усмехается, прикрыв лицо мехом своего плаща. Конунг выглядит разъяренным, но после короткого разговора с Хаконом все же кивает головой. Повернувшись лицом к своим детям, он поднимает вверх руку, призывая иных воинов к молчанию, и говорит в наступившей тишине: