– Отвечай, – настаивал Кай-Куму, – стоит ли твоя жизнь жизни нашего Тогонги? – Нет, – ответил Гленарван, – у себя на родине я не вождь и не жрец. Паганель, пораженный этим ответом, изумленно взглянул на Гленарвана. Кай-Куму, казалось, тоже был удивлен. – Значит, ты сомневаешься? – спросил он. – Я не знаю, – повторил Гленарван. – Так твои не согласятся взять тебя в обмен на нашего Тогонгу? – Одного меня – нет, а всех – быть может. – У маори принято менять голову на голову. – Так лучше предложи обменять своего жреца на этих двух женщин, – сказал Гленарван, указывая на леди Элен и Мери Грант. Леди Элен рванулась к мужу, но майор удержал ее. – Эти две женщины, – продолжал Гленарван, почтительно склоняясь перед леди Элен и Мери Грант, – занимают высокое положение в своей стране. Вождь холодно посмотрел на пленника. Злая усмешка промелькнула на его губах, но он тут же подавил ее и ответил, еле сдерживая гнев: – Ты надеешься обмануть Кай-Куму своими лживыми словами, проклятый европеец? Ты думаешь, Кай-Куму не умеет читать в человеческих сердцах? – Вождь указал на леди Элен. – Вот твоя жена! – Нет, моя! – воскликнул Кара-Тете и, оттолкнув прочих пленников, положил руку на плечо леди Элен. От этого прикосновения она побледнела. – Эдуард! – обезумев от ужаса, крикнула она. Гленарван молча вытянул руку. Грянул выстрел. Кара-Тете мертвый повалился на землю. При звуке выстрела туземцы высыпали из хижин. Толпа тут же заполнила всю площадь. Сотни рук угрожающе протянулись к несчастным пленникам. У Гленарвана вырвали револьвер. Кай-Куму бросил на него странный взгляд, затем, заслонив одной рукой убийцу, он поднял другую, сдерживая толпу, готовую ринуться на «проклятых пакекас». Покрывая шум, громко прозвучал его голос: – Табу! Табу! Услышав это слово, толпа дикарей застыла перед Гленарваном и его товарищами, словно какая-то сверхъестественная сила остановила их. Через несколько минут пленников отвели в то же, служившее им тюрьмой святилище. Но ни Роберта, ни Жака Паганеля с ними не было. Глава двенадцатая Погребение маорийского вождя Кай-Куму, как это нередко случается в Новой Зеландии, был не только вождем племени, но и ариком, то есть жрецом, и как таковой мог налагать табу, имевшее в глазах суеверных туземцев магическую силу. Табу, существующее у всех народов Полинезии, налагается на какой-нибудь предмет или на человека, делая их неприкосновенными. Религия маори учит, что всякого поднявшего святотатственную руку на то, что объявлено табу, разгневанный бог покарает смертью. Даже если божество не сразу отомстит за нанесенную ему обиду, то жрец ускорит эту месть. Иногда вожди налагают табу из политических соображений, но чаще его причиной бывают события повседневной жизни. На туземца налагается табу на несколько дней во многих случаях: когда он остриг волосы, когда он подвергся татуировке, когда он строит пирогу или дом, когда он смертельно болен и, наконец, когда он умер. Бывает, что табу накладывается из экономических соображений: если, например, неумеренное потребление грозит истребить всю рыбу в реке или опустошить плантации еще неспелых сладких бататов, рыба или бататы объявляются табу. Пожелает ли вождь избавиться от назойливых гостей, он объявляет свой дом табу; захочет ли монополизировать деловые сношения с каким-либо судном, снова – табу; вздумает лишить покупателей не сумевшего угодить ему европейского купца – и тут табу. Запрет вождя напоминает древнее вето королей. Если предмет объявлен табу, то никто не может безнаказанно дотронуться до, него. Когда этот запрет налагается на человека, то в течение какого-то времени ему не разрешено прикасаться к определенной пище. Если он богат, ему приходят на помощь рабы: они кладут ему в рот те кушанья, к которым он не смеет прикоснуться руками; если же беден, то он принужден подбирать пищу ртом, превращаясь из-за табу в животное. Словом, этот своеобразный обычай направляет и изменяет поведение новозеландца даже в мелочах. Табу имеет силу закона, и можно сказать, что в его частом применении заключается вообще все туземное законодательство, притом неоспоримое и не подлежащее обсуждению. В случае с пленниками властное табу спасло их от ярости, охватившей племя. Друзья и приверженцы Кай-Куму разом остановились по этому слову вождя и не тронули пленных. Однако Гленарван не заблуждался относительно ожидавшей его участи. Он знал, что только жизнью своей сможет заплатить за убийство вождя. А у диких народов смерть осужденного – лишь конец долгих пыток. Гленарван приготовился жестоко искупить то законное негодование, которое побудило его убить Кара-Тете, но он надеялся, что гнев Кай-Куму обрушится на него одного. Какую ужасную ночь провели Гленарван и его спутники! Кто в силах был бы описать их тоску, измерить их муки! Бедный Роберт и храбрый Паганель так и не появились. Но разве могло быть хотя бы малейшее сомнение в их участи! Они, конечно, пали первыми жертвами мстительных туземцев. Всякая надежда исчезла даже у Мак-Наббса, который нелегко поддается унынию. А Джон Манглс, видя сумрачное отчаяние Мери Грант, разлученной с братом, чувствовал себя близким к безумию. Гленарван думал об ужасной просьбе леди Элен, желавшей умереть от его руки, чтобы избежать пыток или рабства. Найдет ли он в себе это страшное мужество? «А Мери – какое право я имею убить ее?» – с болью в сердце думал Джон Манглс. Бегство было заведомо невозможно. Десять воинов, вооруженных с головы до ног, стерегли двери храма. Наступило утро 13 февраля. Туземцы не приближались к пленникам, огражденным табу. В храме была кое-какая еда, но несчастные едва к ней прикоснулись. Скорбь подавляла голод. День прошел, не принеся ни перемены, ни надежды. Видимо, погребение убитого вождя и казнь убийцы должны были совершиться одновременно. Гленарван был убежден, что Кай-Куму оставил мысль об обмене пленников. У Мак-Наббса же все еще теплилась слабая надежда. – Как знать, – говорил он, напоминая Гленарвану, как отнесся вождь к смерти Кара-Тете, – не чувствует ли в глубине души Кай-Куму, что вы оказали ему услугу? Но, что бы ни думал Мак-Наббс, Гленарван не хотел больше ни на что надеяться. Прошел еще день, а никаких приготовлений к казни все не было. И вот чем объяснялась эта задержка. Маори верят в то, что душа умершего пребывает в его теле еще три дня, и потому труп хоронят только по истечении трех суток. Этот обычай, заставлявший откладывать погребение, был соблюден со строжайшей точностью. До 15 февраля крепость была совершенно пустынна. Джон Манглс, взобравшись на плечи Вильсона, не раз вглядывался в наружные укрепления. Из-за них не показывался ни один туземец. Только сменялись часовые, бдительно несшие караул у дверей храма. Но на третий день двери хижин распахнулись. Несколько сот дикарей – мужчин, женщин, детей – собрались на площади па. Они были спокойны и безмолвны. Кай-Куму вышел из своего жилища и, окруженный главными вождями племени, поднялся на земляную насыпь в несколько футов вышины, находившуюся посредине крепости. Толпа туземцев стала полукругом немного позади. Все хранили глубокое молчание. Кай-Куму сделал знак, и один из воинов направился к храму. – Помни же, – сказала леди Элен мужу. Гленарван молча прижал ее к сердцу. Тогда Мери Грант подошла к Джону Манглсу и сказала: – Лорд и леди Гленарван согласятся с тем, что если муж может убить свою жену, чтобы избавить ее от позора, то и жених имеет право убить невесту. Джон, в эту последнюю минуту разве не смею я сказать, что в глубине души вы давно называете меня своею невестой? Могу ли я, дорогой Джон, надеяться на вас так же, как леди Элен на лорда Гленарвана? – Мери! – воскликнул в смятении молодой капитан. – Мери! Дорогая! Он не успел договорить: циновка поднялась, и пленников повели к Кай-Куму. Женщины были готовы принять смерть. Мужчины скрывали душевные муки под наружным спокойствием, говорившим о сверхчеловеческой силе воли. Пленники предстали перед новозеландским вождем. Приговор его был короток. – Ты убил Кара-Тете? – спросил он Гленарвана. – Убил, – ответил тот. – Завтра на рассвете ты умрешь. – Один? – спросил Гленарван. Сердце его забилось. – О, если б только жизнь нашего Тогонги не была ценнее ваших! – со свирепым сожалением воскликнул Кай-Куму. В это время среди туземцев произошло какое-то движение. Гленарван быстро оглянулся. Вскоре толпа расступилась, и появился воин, весь в поту, изнемогавший от усталости. Кай-Куму сейчас же обратился к нему по-английски, очевидно желая, чтобы разговор был понят пленниками: – Ты пришел из лагеря пакекас? – Да, – ответил воин. – Ты видел пленника – нашего Тогонгу? – Видел. – Он жив? – Он мертв. Англичане расстреляли его. Участь Гленарвана и его спутников была решена. – Завтра на рассвете вы все умрете! – воскликнул Кай-Куму. Итак, несчастных ждала одинаковая кара. Леди Элен и Мери Грант молитвенно обратили взоры к небу. Пленников не повели назад в храм. Они должны были присутствовать на погребении вождя и кровавых ритуалах, сопровождающих его. Отряд туземцев отвел пленников на несколько шагов в сторону, к подножию огромного дерева – куди. Там они и остались стоять, окруженные стражей, не спускавшей с них глаз. Остальные маори, погруженные в скорбь об усопшем вожде, казалось, забыли о них. После смерти Кара-Тете прошло три установленных обычаем дня. Теперь, по верованиям новозеландцев, душа покойного окончательно покинула его бренное тело. Начался обряд погребения. Тело вождя положили на небольшую земляную насыпь посреди крепости. Покойник был облачен в пышные одежды и покрыт великолепной циновкой из формиума. На голову, украшенную перьями, был надет венок из зеленых листьев. Лицо, руки и грудь покойного, натертые растительным маслом, не обнаруживали никаких признаков разложения.