Этой ночью и за весь следующий день не произошло ничего такого, о чем стоило бы рассказать. Ехали легко и быстро. Ровная местность и умеренная температура облегчали путешествие. Все же около полудня солнечные лучи стали жгучими. Вечером горизонт на юго-западе заволокло тучами – верный признак перемены погоды. Патагонец не мог не знать этого и указал географу пальцем на западную часть горизонта. – Знаю, – отозвался Паганель и, обращаясь к своим спутникам, добавил: – Погода меняется. Нам придется испытать на себе памперо. И тут же он объяснил, что памперо, холодный, чрезвычайно сухой юго-западный ветер, – частое явление в аргентинских равнинах. Талькав не ошибся, и ночью памперо задул с ужасной силой. Для путников, защищенных одними пончо, эта ночь была нелегкой. Лошади улеглись на землю, а люди сбились в кучу подле них. Гленарван боялся, что ураган может задержать их, но Паганель, поглядев на свой барометр, успокоил его, сказав: – Обычно памперо свирепствует три дня подряд, на что безошибочно указывает падение барометра. Но когда барометр поднимается, как в данном случае, все ограничивается несколькими часами яростного шквала. Успокойтесь же, мой друг, на рассвете небо снова станет ясным. – Вы говорите, как книга мудрости, Паганель, – заметил Гленарван. – Я и есть книга, – согласился географ, – и вы свободно можете перелистывать ее, сколько вам заблагорассудится. «Книга» не ошиблась: в час ночи ветер вдруг стих, и путешественникам удалось восстановить свои силы крепким сном. Все проснулись освеженными и бодрыми, в особенности Паганель: как молодой пес, он весело потягивался, так что хрустели суставы. Было 24 октября. Прошло десять дней со времени отъезда путешественников из Талькауано. До того места, где Рио-Колорадо пересекается тридцать седьмой параллелью, оставалось еще девяносто три мили[59], то есть еще три дня пути. Во время этого переезда через Американский материк Гленарван стремился встретить туземцев, надеясь получить от них какие-либо сведения о капитане Гранте. Сделать это он мог при посредстве патагонца, с которым Паганель уже недурно стал объясняться. Но, к сожалению, ехали по местам, мало посещаемым индейцами, так как проезжие дороги из Аргентинской республики к Андам проходят севернее. Поэтому путешественники не встречали на своем пути никаких индейцев: ни кочевников, ни оседлых, живущих под властью кациков. Если же случайно вдали и показывался какой-нибудь всадник-кочевник, то он спешил ускакать, видимо не желая вступать в сношения с незнакомцами. Подобный отряд должен был в самом деле казаться подозрительным всякому, кто бы ни отважился в одиночестве бродить по здешней равнине: грабителя пугал вид этих восьми вооруженных людей на быстрых лошадях, а путешественник среди этих пустынных мест мог заподозрить в них людей злонамеренных. И потому им никак не удавалось побеседовать ни с честными людьми, ни с грабителями. Пожалуй, приходилось пожалеть, что на пути им не попадалась шайка растреадоров[60], хотя бы даже и пришлось начать разговор ружейными выстрелами. И все же, хотя Гленарвану и не удалось, к сожалению, войти в сношения с индейцами, произошло нечто, удивительным образом подтвердившее правильность толкования документа. Уже несколько раз отряд пересекал разные дороги и тропы, в том числе довольно значительную дорогу из Карменде-Патагонес в Мендосу. Ее легко можно было узнать по грудам костей домашних животных: мулов, лошадей, овец и быков. Кости эти, обглоданные хищными птицами и побелевшие от действия воздуха, служили как бы вехами дороги. Их были тысячи, и, вероятно, не один человеческий скелет смешался здесь с останками животных. До сих пор Талькав не задавал никаких вопросов о маршруте путешественников. Но, конечно, он понимал, что путь этот, не проходивший ни по одной из дорог пампасов, не вел ни к деревням, ни к городам, ни к учреждениям аргентинских провинций. Каждое утро отряд, выезжая, направлялся навстречу восходящему солнцу и держался в течение всего дня прямой линии, а вечером, когда делали привал, заходящее солнце виднелось позади. Должно быть, Талькаву как проводнику казалось странным, что не он ведет путешественников, а его самого ведут. Но если он и удивлялся, то по сдержанности, свойственной индейцам, не показывал этого и, пересекая тропинки, по которым отряд не желал следовать, никаких замечаний не делал. Однако в этот день, когда отряд достиг дороги из Кармен-де-Патагонес в Мендосу, Талькав остановил своего коня и, повернувшись к Паганелю, сказал: – Это дорога на Кармен-де-Патагонес. – Ну да, милейший мой патагонец, – ответил географ, стараясь как можно лучше выговаривать испанские слова, – это дорога из Кармен-де-Патагонес в Мендосу. – Мы по ней не поедем? – спросил Талькав. – Нет, – отозвался Паганель. – А куда же мы направляемся? – Всё на восток. – Это значит никуда не попасть. – Как знать! Талькав замолчал и с глубоким удивлением посмотрел на ученого. Однако он ни на минуту не допускал, что Паганель шутит. Индеец, всегда ко всему относящийся серьезно, не может себе представить, чтобы кто-либо говорил несерьезно. – Так, значит, вы не едете в Кармен? – прибавил он, помолчав немного. – Нет, – ответил Паганель. – И в Мендосу не едете? – И туда не едем. В это время Гленарван подъехал к Паганелю и спросил его, что говорил ему Талькав и почему он остановился. – Он спрашивал, куда мы направляемся: в Кармен-де-Патагонес или в Мендосу, – пояснил Паганель, – и был очень удивлен, узнав, что мы не едем ни в одно из этих мест. – В самом деле, наше путешествие должно ему казаться очень странным, – заметил Гленарван. – Видимо, так. Он говорит, что мы никуда не попадем. – Ну что же, Паганель, не могли бы вы разъяснить ему, какова цель нашей экспедиции и почему нам важно двигаться все время на восток? – Это будет очень трудно сделать, – ответил Паганель, – ведь для индейца непонятно, что такое географические градусы, а история документа покажется ему фантастической. – Чего он не поймет: саму историю или того, кто будет ее рассказывать? – с самым серьезным видом вставил майор. – Ах, Мак-Наббс, – воскликнул Паганель, – вы все еще сомневаетесь в моем испанском языке! – Попытайтесь, мой почтенный друг! – ответил тот. – Попытаюсь. Паганель подъехал к патагонцу и начал объяснения. Географу часто приходилось останавливаться из-за недостатка слов, а также из-за трудности передать индейцу некоторые особенности дела и разъяснить ему совершенно непонятные для него подробности. Любопытно было глядеть на ученого: он жестикулировал, силился как можно отчетливее произносить слова и вообще так старался, что пот градом катился у него со лба. От устных объяснений он перешел к наглядным. Паганель соскочил с лошади и стал чертить на песке географическую карту, где меридианы пересекались с параллелями, где были изображены два океана и проходила дорога на Кармен-де-Патагонес. Ни один преподаватель еще не бывал в таком затруднительном положении. Талькав невозмутимо следил за всеми движениями географа, но по его виду нельзя было угадать, понимает он или нет. Урок географа длился более получаса. Наконец Паганель умолк, вытер вспотевшее лицо и посмотрел на патагонца. – Понял он? – спросил Гленарван. – Сейчас выясним, – ответил Паганель. – Но если он не понял, то от дальнейших пояснений я отказываюсь. Талькав не сделал ни одного движения, не проронил ни слова. Он не отрывал глаз от начерченной карты, мало-помалу сдуваемой ветром. – Ну? – спросил его Паганель. Казалось, Талькав не слышал этого вопроса. Ученый заметил на губах майора ироническую улыбку и, задетый за живое, собирался было с новой энергией возобновить свой урок географии, но патагонец жестом остановил его. – Вы ищете пленника? – спросил он. – Да, – ответил Паганель. – И ищете именно вдоль этой линии, которая идет от заходящего солнца к восходящему? – прибавил Талькав, пользуясь индейской манерой выражаться для определения дороги с запада на восток. – Вот-вот. – Это ваш бог вручил волнам огромного моря тайну пленника? – Да, сам бог. – Ну, так пусть воля его свершится, – с некоторой торжественностью проговорил Талькав. – Мы будем двигаться на восток и, если понадобится, до самого солнца! Паганель, придя в восторг от своего ученика, не замедлил перевести товарищам ответы индейца. – Что за умный народ! – с жаром прибавил он. – Я уверен, что из двадцати французских крестьян девятнадцать не поняли бы моих объяснений. Гленарван попросил узнать у патагонца, не слыхал ли он о каком-либо чужестранце, попавшем в плен к индейцам пампасов. Паганель задал индейцу этот вопрос и стал ждать ответа. – Быть может… – сказал патагонец. Этот ответ был немедленно переведен на английский язык, и семь путешественников, окружив патагонца, вперили в него вопросительные взгляды. Паганель, волнуясь и с трудом подбирая слова, продолжал задавать вопросы. Его глаза, устремленные на лицо невозмутимого патагонца, словно пытались прочесть на нем ответ раньше, чем он слетит с его губ. Каждое испанское слово патагонца географ тотчас повторял по-английски, так что его спутники понимали индейца, как будто он говорил на их родном языке. – Кто же был этот пленник? – спросил Паганель. – Это был чужестранец, европеец, – ответил Талькав. – Вы видели его? – Нет, но я знаю о нем по рассказам индейцев. То был храбрец. У него было сердце быка. – Сердце быка! – повторил Паганель. – Ах, как выразительны патагонцы!.. Вы понимаете, друзья мои? Он хочет сказать «мужественный человек»! – Мой отец! – крикнул Роберт Грант. Потом, обращаясь к Паганелю, он спросил: – Как сказать по-испански: «Это мой отец»? – Es mio padre, – ответил географ. Тогда Роберт взял Талькава за руки и с нежностью произнес: – Es mio padre! – Su padre![61] – воскликнул патагонец, и взгляд его просветлел. Он обнял мальчика, приподнял его в седле и посмотрел на него с любопытством и приязнью. Умное, спокойное лицо индейца выражало сочувствие. Но Паганель еще не закончил своих расспросов. Где находился этот пленник? Что он делал? Когда именно Талькав слышал о нем? Все эти вопросы теснились одновременно в его уме. Ответы были тут же получены. Паганель узнал, что европеец был в плену у одного из индейских племен, кочующих между Рио-Колорадо и Рио-Негро. – Но где же находился он в последнее время? – спросил Паганель. – У кацика Кальфукура, – ответил Талькав. – Не вблизи ли той линии, по которой мы двигались до сих пор?