– Один бог знает, – сказал Том Остин. – Бедный Роберт! – Паганель вытер слезы. В долине кругом росло множество деревьев. Майор выбрал место под группой высоких рожковых деревьев и распорядился разбить здесь временный лагерь. Несколько одеял, оружие, немного сушеного мяса и риса – вот все, что уцелело у путешественников. Речка, протекавшая поблизости, снабдила их водой, еще мутной после обвала. Мюльреди развел на земле костер и вскоре предложил Гленарвану подкрепиться горячим питьем. Но тот отказался и продолжал в оцепенении лежать на своем пончо. Так прошел день. Настала ночь, такая же тихая и без мятежная, как и начало предыдущей. Все улеглись, но глаз сомкнуть не могли, а Гленарван снова отправился на поиски по склонам Кордильер. Он прислушивался, надеясь расслышать призыв мальчика. Он поднялся высоко в горы и то слушал, приложив ухо к земле и стараясь приглушить биение своего сердца, то с отчаянием звал Роберта. Всю ночь несчастный Гленарван блуждал в горах. То Паганель, то майор шли за ним следом, готовые поддержать его на тех скользких гребнях, у края тех пропастей, к которым увлекала его бесполезная отвага. Но и эти последние усилия оказались бесплодными. Напрасно выкрикивал он без конца: «Роберт! Роберт!» – ответом ему было лишь эхо. Наступило утро. Друзьям Гленарвана пришлось идти за ним на отдаленное плоскогорье и силой увести его в лагерь. Он был в невыразимом отчаянии. Кто посмел бы заговорить с ним об уходе, кто посмел бы предложить ему покинуть эту роковую долину? Между тем не хватало съестных припасов. Где-то поблизости можно было встретить тех аргентинских проводников, о которых говорил им катапац, и найти лошадей, необходимых для перехода через пампасы. Вернуться назад было гораздо труднее, чем двигаться вперед. Кроме того, ведь было условлено встретиться с «Дунканом» на побережье Атлантического океана. Эти веские соображения не позволяли больше медлить: в интересах всего отряда надо было идти дальше. Мак-Наббс попытался отвлечь Гленарвана от горестных мыслей. Долго уговаривал он своего друга, но тот, казалось, ничего не слышал и только качал отрицательно головой. Наконец он пробормотал: – Выступать? – Да, выступать. – Подождем еще час. – Хорошо, подождем, – согласился майор. Час прошел, и Гленарван стал умолять, чтобы ему дали еще час. Казалось, приговоренный к смерти молит о продлении своей жизни. Так тянулось до полудня. Наконец Мак-Наббс, посоветовавшись со всеми остальными, решительно заявил, что надо отправляться, ибо от этого зависит жизнь всех участников экспедиции. – Да, да, – отозвался Гленарван, – надо, надо отправляться. Но проговорил он это, уже не глядя на Мак-Наббса. Взор его был привлечен какой-то черной точкой высоко в небе. Вдруг его рука поднялась и замерла. – Вон там, там! – крикнул Гленарван. – Смотрите! Смотрите! Все устремили глаза в том направлении, куда он так настойчиво указывал. Черная точка уже успела заметно увеличиться – это была птица, парившая на неизмеримой высоте. – Это кондор, – сказал Паганель. – Да, кондор, – отозвался Гленарван. – Как знать!.. Он летит сюда, снижается… Подождем… На что надеялся Гленарван? Уж не начал ли помрачаться его рассудок? Что значили слова: «Как знать»? Паганель не ошибся: кондор делался все более и более ясно видимым. Этот великолепный хищник, которому некогда поклонялись инки, был царем южных Кордильер. В этих местах кондоры достигают необычайно крупных размеров. Сила их изумительна: нередко они сталкивают в пропасть быков. Кондор набрасывается на бродящих по равнинам овец, козлят, телят и, вцепившись в свою жертву когтями, поднимается с ней на большую высоту[51]. Часто он парит на высоте двадцати тысяч футов. Отсюда, недоступный ничьим взорам, этот царь поднебесья устремляет свои глаза на землю и различает там мельчайшие предметы с зоркостью, изумляющей естествоиспытателей. Что же мог увидеть кондор? Быть может, труп Роберта? – Как знать!.. – повторял Гленарван, не спуская глаз с громадной птицы. А она приближалась, то паря в воздухе, то камнем устремляясь вниз. Но вот меньше чем в семистах футах от земли хищник начал описывать большие круги. Теперь кондора можно было ясно рассмотреть: ширина его могучих распростертых крыльев превышала пятнадцать футов, и они держали его в воздухе, почти не двигаясь, ибо большим птицам свойственно летать с величественным спокойствием, в то время как насекомым, чтобы удержаться в воздухе, нужны тысячи взмахов крыльев в секунду. Майор и Вильсон схватили свои карабины. Гленарван жестом остановил их. Кондор описывал круги над недоступным горным плато, находившимся приблизительно в четверти мили от наших путников. Огромная птица носилась с головокружительной быстротой, то выпуская, то пряча свои страшные когти и потряхивая мясистым гребнем. – Это там! Там!.. – крикнул Гленарван. Вдруг в голове его мелькнула мысль. – Если Роберт еще жив… – воскликнул он в ужасе. – Эта птица… Стреляйте, друзья мои, стреляйте! Но было уже поздно: кондор исчез за высокими выступами скалы. Прошла какая-нибудь секунда, показавшаяся столетием… Огромная птица появилась снова; она летела медленнее, отягощенная грузом. Раздался вопль ужаса: в когтях у кондора висело и раскачивалось безжизненное тело – тело Роберта Гранта. Хищник, держа мальчика за платье, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он завидел путешественников и, стремясь поскорее улететь со своей тяжелой добычей, с силой рассекал крыльями воздух. – А! – крикнул Гленарван. – Пусть лучше тело Роберта разобьется об эти скалы, чем послужит… Он не договорил и, схватив карабин Вильсона, стал наводить его на кондора, но руки его дрожали, глаза заволоклись туманом, и он не мог прицелиться. – Позвольте мне, – сказал майор. И, неподвижный, спокойный, уверенный, Мак-Наббс прицелился в кондора: тот был от него уже в трехстах футах. Но не успел майор нажать курок своего карабина, как в глубине долины раздался выстрел; белый дымок поднялся между двумя базальтовыми громадами – и кондор, сраженный пулей в голову, медленно описывая круги, стал спускаться, словно на парашюте, на своих широко распростертых крыльях. Не выпуская добычи, он мягко упал футах в десяти от крутого берега ручья. – Вперед! Вперед! – крикнул Гленарван. И, не стараясь узнать, откуда раздался благодетельный выстрел, он кинулся к кондору. Спутники его помчались за ним. Когда они добежали до кондора, птица была уже мертва, а тела Роберта почти не было видно из-под ее широких крыльев. Гленарван бросился к мальчику, вырвал его из когтей кондора, уложил на траву и приник ухом к груди безжизненного тела. Никогда еще из уст человеческих не исторгалось такого радостного крика, как тот, что вырвался в этот миг у Гленарвана: – Он жив! Он жив еще! В одну минуту с Роберта сняли одежду, смочили ему лицо свежей водой. Мальчик пошевелился, открыл глаза, посмотрел и пробормотал: – А, это вы, милорд… отец мой!.. Гленарван, задыхаясь от волнения, был не в силах ответить: опустившись на колени возле чудом спасенного мальчика, он плакал от радости. Глава пятнадцатая Испанский язык Жака Паганеля Роберт, избавившись от одной огромной опасности, тут же подвергся другой – пожалуй, не меньшей: его едва не задушили в объятиях. Хотя он был еще очень слаб, ни один из его спутников не мог удержаться от того, чтобы не прижать его к груди. Но надо полагать, что такие сердечные объятия не гибельны для больных: по крайней мере, Роберт от них не умер. Но от спасенного мысли наших путешественников обратились к спасителю, и, разумеется, майору первому пришло в голову осмотреться кругом. Шагах в пятидесяти от реки он увидел человека чрезвычайно высокого роста, неподвижно стоявшего на уступе у самой подошвы горы. Он держал длинное ружье. Этот неожиданно появившийся человек был широкоплеч, с длинными волосами, схваченными кожаным ремешком. Рост его превышал шесть футов. Его смуглое лицо было раскрашено: брови – красной краской, нижние веки – черной, а лоб – белой. Он был в одежде индейцев пограничной полосы Патагонии: на нем был великолепный плащ из шкуры гуанако, разукрашенный красным орнаментом и сшитый жилами страуса. Под плащом виднелась еще одежда из лисьего меха. Она была стянута поясом, у которого висел мешочек с красками для лица. Несмотря на пеструю раскраску, лицо этого патагонца было величественно и говорило о его несомненном уме. В позе, полной достоинства, он ожидал, что будет дальше. Глядя на эту неподвижную, внушительную фигуру, можно было принять ее за статую хладнокровия. Как только майор заметил патагонца, он указал на него Гленарвану, и тот тотчас же побежал к нему. Патагонец сделал два шага вперед. Гленарван взял его руку и крепко пожал. В глазах Эдуарда, во всем его сияющем лице, светилась такая горячая благодарность, что патагонец, конечно, не мог не понять его. Он слегка нагнул голову и произнес несколько слов, которые остались непонятными как для майора, так и для его кузена. Тогда патагонец, внимательно посмотрев на чужестранцев, заговорил на другом языке, но, как он ни старался, его не поняли и на этот раз. Однако во фразах, произнесенных туземцем, что-то напомнило Гленарвану испанский язык – он знал несколько общеупотребительных испанских слов. – Español? – спросил он. Патагонец кивнул головой сверху вниз – движение, имеющее значение подтверждения у всех народов. – Отлично, – сказал майор, – теперь дело за нашим другом Паганелем. Хорошо, что ему пришло в голову учить испанский язык! Позвали Паганеля. Он немедленно прибежал и раскланялся перед патагонцем с чисто французской грацией, которую тот, по всей вероятности, не смог оценить. Географу тотчас рассказали, в чем дело. – Чудесно! – воскликнул он. И, широко открывая рот, чтобы яснее выговаривать, он проговорил: – Vos sois um homem de bem[52]. Туземец, видимо, напряг слух, но ничего не ответил. – Он не понимает, – сказал географ. – Быть может, вы неправильно произносите? – спросил майор. – Возможно. Произношение дьявольское! И Паганель снова повторил свою любезную фразу, но успех ее был тот же. – Ну, выразимся иначе, – сказал географ и, произнося медленно, как учитель в классе, спросил патагонца: – Sem duvida, um Patagão?[53] Тот по-прежнему молчал.