— Тогда ты позволишь слепому отправиться в Пустыню? Ты предоставишь мне право выбрать вечный покой по моему усмотрению? — Он ударил ладонью по песку рядом с собой. — Нет, этого я тебе не позволю, — сказал Лето. — Но твое право упасть на нож, если ты на этом настаиваешь. — И ты будешь иметь на руках мой труп? — Именно так. — Нет! И все же он знает тот путь, подумал Лето. Погребение тела Муад'Диба его собственным сыном будет расценено как нечто, цементирующее видение Лето. — Ты никогда не рассказывал им о своих видениях, правда, отец? — спросил Лето. — Никогда. — А я рассказывал, — сказал Лето. — Я говорил об этом Мюризу. О Крализеке, Тайфунной Битве. Плечи Пауля бессильно опустились. — Ты не можешь, — зашептал он, словно в бреду. — Нет, ты не можешь. — Теперь я — порождение этой Пустыни, — сказал Лето. — Ты бы смог так, как я, говорить с бурей Кориолиса? — Ты считаешь меня трусом, оттого что я не выбрал этот путь, — произнес Пауль тихим, дрожащим голосом. — О, я очень хорошо понимаю тебя, сын. Авгуры и гадатели по внутренностям всегда платили за свои предсказания, но я никогда не терялся в возможностях будущего, потому что такое будущее не может быть предсказано. — Твой джихад покажется мирным пикником на Каладане по сравнению с тем, что будет, — согласился Лето. — Сейчас я отвезу тебя к Гурни. — Гурни! Он служит Общине Сестер, служа моей матери. Теперь Лето понял всю степень видений своего отца. — Нет, отец, Гурни уже никому не служит. Я знаю, где его найти, и отведу тебя туда. Настало время создавать новую легенду. — Я вижу, что не смогу перебороть тебя. Дай мне прикоснуться к тебе. Ведь ты — мой сын. Лето вытянул вперед правую руку и взял протянутые навстречу пальцы Пауля. Он легко сопротивлялся всем движениям Пауля. — Теперь мне не причинит вреда даже отравленный нож, — сказал Лето. — У меня изменилась вся биохимия организма. Из незрячих глаз Пауля потекли слезы, он вырвал свою руку из пальцев Лето и бессильно обмяк. — Если бы я выбрал твой путь, то стал бы слугой сатаны. Но кем станешь ты? — Какое-то время и меня тоже будут называть посланцем сатаны, — ответил Лето. — Потом люди начнут поражаться мне и наконец поймут. Ты просто не стал далеко заглядывать в свое видение, отец. Твои руки творили как добро, так и зло. — Но зло бывает видно только по его результатам! — Таков удел многих великих зол, — сказал Лето. — Ты проник только в часть моего видения. Неужели у тебя не хватило сил? — Ты же понимаешь, что я не мог бы остаться там навсегда. Я никогда не делал зла. Если знал, что это будет зло. Я не сын Якуруту. — Он поднялся на ноги. — Ты же не думаешь, что я из тех, кто по ночам смеется над другими? — Очень грустно, что ты никогда не был истинным фрименом, — сказал Лето. — Мы, фримены, знаем, как назначать арифу. Наши судьи умеют выбирать из зол наименьшее. И так будет у нас всегда. — То есть у фрименов? Ты хочешь сделать их рабами судьбы? — Пауль подошел к Лето и каким-то застенчивым движением протянул вперед руку, коснулся оболочки, покрывающей кожу сына, провел пальцами по руке, потом по плечу, до уха, потрогал щеку, потом рот. — Ах, все-таки у тебя осталась еще природная плоть, — сказал он. — Но куда заведет тебя новая плоть? Пауль бессильно уронил руку. — Туда, где люди смогут творить свою судьбу каждый миг. — Ты говоришь так, как может говорить Мерзость. — Я не воплощение Мерзости, хотя мог стать им, — сказал Лето. — Я видел, как это случилось с Алией. В ней живет демон, отец. Я и Гани знаем этого демона: это барон, твой дед. Пауль прикрыл лицо руками. Плечи его затряслись. Потом он взял себя в руки и опустил руки. Рот его был плотно сжат. — Это проклятие нашего Дома. Я молился о том, чтобы ты выбросил это кольцо в песок, чтобы ты отрекся от меня и выбрал другую жизнь. Все было перед тобой. — Но какова цена? Пауль ответил после долгого молчания. — Конец пути содержит его оправдание. Однажды я не смог отстоять свои принципы. Только однажды. Я принял махдинат. Я сделал это ради Чани, но это сделало меня плохим правителем. Лето было нечего ответить на это. Память о том решении была у него в душе. — Я не могу лгать тебе больше, чем я лгал себе, — продолжал Пауль. — Я это знаю. Каждый человек должен иметь такого судью. Я хочу спросить у тебя только одно: Тайфунная Битва действительно необходима? — Да, в противном случае род человеческий угаснет. Пауль почувствовал истину в словах Лето и тихо произнес, признавая преимущество видения сына: — Я не видел этого среди возможностей выбора. — Думаю, что о такой возможности подозревает Община Сестер, — сказал Лето. — У меня нет другого объяснения действий бабушки. Ночь повеяла холодом. Одежда Пауля облепила ноги от сильного ветра. Отец дрожал от холода. Заметив это, Лето сказал: — У тебя есть фримпакет, отец. Я надую тент, и мы проведем эту ночь в комфорте. Но Пауль только покачал головой, зная, что в его жизни больше не будет комфортных ночей. Муад'Диба, Героя, надо уничтожить. Отныне останется только Проповедник. ~ ~ ~ Фримены были первыми людьми, разработавшими сознательную и подсознательную символику для выражения движений и отношений своей планетной системы. Они были также первыми в мире людьми, которые описали свой климат в почти математической форме, языком, чьи письменные символы воплощали (и интериоризировали) внешние отношения. Язык сам по себе был частью системы, которую он описывал. Письменные формы несли в себе очертания того, что они обозначали. В таком развитии было имплицитно заложено тончайшее локальное знание того, что необходимо для поддержания жизни. Меру взаимодействия языка и системы можно оценить на основании того факта, что фримены считали себя ищущими пропитания стадными животными. «Рассказ о Лиет-Кинесе» Харк аль-Ада — Кавех вахид, — приказал Стилгар. Принеси кофе. Он сделал знак адъютанту, стоявшему у единственной двери помещения с голыми каменными стенами, в которой Стилгар провел эту бессонную ночь. Это было то помещение, в котором старый фрименский наиб обычно завтракал, да и время уже подходило, но после такой ночи Стилгару вовсе не хотелось есть. Он встал, растягивая затекшие мышцы. Дункан Айдахо сидел на низкой подушке у двери, пытаясь подавить зевоту. Он только что сообразил, что они со Стилгаром проговорили почти всю ночь. — Прости меня, Стил, — сказал он. — Я не дал тебе спать всю ночь. — Кто не спит ночь, тот добавляет к своей жизни лишний день, — ответил Стилгар, принимая из рук адъютанта поднос с кофе. Он пододвинул к Айдахо низкую скамью, поставил на нее кофе и сел напротив гостя. На обоих мужчинах были надеты желтые траурные одежды. Наряд Айдахо пришлось одолжить в сиетче, поскольку местные жители не очень любили зеленую форму слуг Атрейдесов. Стилгар налил себе темный напиток из толстостенного карафе и отпил глоток, после чего поднял чашку, давая знак Айдахо. Это был старинный фрименский ритуал: «Можешь пить без опаски: я его попробовал». Кофе варила Хара, и сделала его так, как предпочитал Стилгар: зерна прожаривались до розовато-коричневого цвета, толклись в ступке еще горячими в мелкий порошок и немедленно заваривались с добавлением щепотки Пряности. Айдахо вдохнул аромат напитка и шумно отхлебнул из чашки. Он так и не понял, удалось ли ему убедить Стилгара в своей правоте. В утренние часы его ум ментата начинал работать вяло и медленно, не успевая обрабатывать все поступившие в мозг данные. Но эти данные были подтверждены в послании Гурни Халлека. Алия знала о Лето! Она знала. Джавид тоже был частью этого знания. — Я должен быть полностью освобожден от всяких ограничений, — сказал он, снова начиная затянувшийся спор. Но Стилгар твердо стоял на своем. — Соглашение о нейтралитете заставляет меня быть твердым в своих суждениях. Гани здесь в безопасности. Ты и Ирулан — тоже. Вы не можете отправлять послания. Получать можете, а отправлять — нет. Я дал свое слово. — Это не те отношения, которые приняты между гостем и его старым другом, делившими в прошлом одни опасности, — сказал Айдахо, помня, что уже использовал этот аргумент. Стилгар опустил чашку, аккуратно поставил ее на поднос и, не отрывая от нее взгляда, заговорил: