— Будет тебе, иди, иди, — повторила мама, на этот раз уже без насмешки. Неприятно было Ергушу, однако он пошел. Едва плелся: губы надул, голову повесил, на лице темная туча. На столе, в оловянной мисочке, ждало его вкусное картофельное пюре, заправленное мукой. Такое блюдо разом излечивает все горести. ПАЛЁ-ПАСТУШОК И МАТЁ КЛЕЩ-ГОРЯЧКА Рогачкой звали белую козу. Каждый год у нее рождалось по одному или даже по два козленка. Козлят оставляли у вымени четыре-пять недель, потом мама укладывала их в корзину и несла в город продавать. На вырученные деньги покупала что надо по хозяйству. А молоко Рогачки пила вся семья. Рогачка много ночей плакала по своим детям. Потом постепенно забывала, успокаивалась. Когда склоны гор начинали зеленеть, мама отводила козу в деревню, к деревенскому пастуху. Едва лишь ночь поднималась на крыльях и робко пробивался рассвет, к суконной фабрике, на пустырь, заваленный бревнами, сгоняли в стадо овец и коз. А когда всходило солнце, раззванивались колокольцы, щелкал кнут пастуха. Все стадо, с козами во главе, пускалось в путь по проселочной дороге, ведущей к кладбищу. Мимо кладбища, в гору по дороге, на склоны над Вырубками поднимались овцы и козы. Далекий им предстоял путь — на неведомые верхови́ны…[4] Сперва Ергуш с верхушки черешни наблюдал, как проходит стадо. В ленивом беспорядке оно тянулось по склону над Вырубками; белые и черные овцы мекали грубыми голосами, весело брякали колокольцы. Впереди овец бежали козы, белые и пятнистые, рогатые и безрогие. Вверх, вверх от дороги, по крутым тропинкам, длинной цепочкой, как гуси, друг за дружкой. Поднимались на дыбки, приплясывали на задних ногах возле кустиков. Разбредались назло по сторонам. Пастушок с курткой на плече бегал вокруг стада с длинным кнутом на коротком кнутовище. Покрикивал, камнями кидался. И когда он останавливался поглядеть на долину, розовый солнечный свет ложился на его лицо. Вот он махнул кнутом — щелк! Звук пролетел над долиной, отдался где-то на другой стороне. Это было очень весело. Растения вытянулись во всю длину, налились темно-зеленым соком; весна переходила в лето. Ергуш уже не смотрел с черешни, как гонят стадо над Вырубками, он сам вызвался отводить Рогачку в деревню. Каждый день, на рассвете. Пусть мама отдохнет. Коза выбежала со двора, выдоенная, легкая. Ергуш подгонял ее шляпой. Шляпа — остроконечная, ленты на ней давно нет, можно свернуть шляпу трубочкой и шлепать ею козу. И мчаться за ней, как на крыльях… Деревья не шелохнутся. В густых листьях, в сочной траве от крепкого сна просыпался покой — лениво, неохотно. Покой на всем, повсюду — умиротворение. Уже не поют луга каждый день новыми красками. Цветы не меняются. Их так много, что слились они в тихую, радостную гладь… Еле слышно шумит речка. Щебет птиц запутался в густой листве, стрекотание кузнечиков задушили травы. Родной хутор, Разбойничий Хоровод, отдыхает. Ждет горячего солнца, хочет мирно погреться на припеке. А Ергуш — беспокойный, как ветер, он не может тут оставаться. Добежали до деревни, свернули направо. Несколько овец и коз ожидало перед суконной фабрикой. Увидев их, Рогачка заблеяла, тряхнула хвостиком. Замедлила шаг и присоединилась к козам. В мелкую воду, широко разлившуюся в конце канала, забрели коровы — рыжие, белые и рябые. Некоторые из них мычали, подзывая телят, обмахивались хвостами. Возле коров на берегу стоит пастух в чистых белых ногави́цах[5], в коричневой кабанице. Лицо у него здоровое, румяное, под носом черные усы; он щелкает длинным кнутом, окликает коров: — Собоня! Цукрина![6] Куда? А ну обратно! Ергуш кинул взгляд на фабрику. Под большими окнами, составленными из маленьких стеклянных квадратиков в железном переплете, стояли мальчишки, разговаривали. Среди них был и пастушок с кабаницей на плече. В левой руке он держал большой бычий рог, а в правой — длинный кнут на коротком кнутовище. Он, видно, рассказывал мальчикам что-то секретное, поглядывая на Ергуша. Потом повернулся к нему, движением плеча откинул кабаницу на спину и крикнул: — Эй, мальчик, иди сюда! Скажи: чей ты? Ергуш подошел неторопливым шагом и ответил: — Меня зовут Ергуш Лапин. Живем мы вон там, на Разбойничьем Хороводе. — Он показал рукой. Пастушок оглядел его с ног до головы, улыбнулся: — На, потруби! — и подал ему рог. Мальчики смотрели с завистью. Ергуш приставил рог к губам, с силой дунул. Получился сначала тоненький звук, потом все мощней и мощней. Громко трубил Ергуш, во всей деревне слыхать было. Люди отворяли овчарни, выгоняли овец со дворов. Ергуш вернул рог, поблагодарил и спросил: — А тебя как зовут? — Меня зовут Палё, — сказал пастушок. — Палё Сте́ранка. А дыху у тебя много, сильно трубишь. Пойдем сбегаем за ягодами. И Палё Стеранка сорвался с места, побежал — только по́столы[7] замелькали — через мостик над каналом; Ергуш — за ним. Свернули вдоль канала, против течения. Там стояла большая мельница, перед нею росли диковинные деревья. Такие диковинные — Ергуш таких никогда и не видел. На ветках висели черные и белые пальчики. Сладкие, вкусные какие! Палё сказал, это древесная земляника. Стали сшибать их камнями, торопливо подбирать. Палё тревожно поглядывал на мельницу. — Надо быть начеку, — сказал он, — как бы нас не поймали. Не то поколотят и шляпу отнимут! Он швырнул камень — не попал. Ергуш поднял голыш величиной с кулак, нацелился в самую верхушку дерева. Сразу упало много ягод. Ергуш кинул еще раз — камень пролетел меж ветвями, что-то треснуло, зазвенело. Ергуш и Палё пригнулись, посмотрели туда, куда полетел камень: в маленькой сторожке, рядом с мельницей, зияло выбитое окно… Из сторожки выбежала старушка, подняла крик, озираясь во все стороны. — Уйдем, плохо дело, — сказал вполголоса Палё Стеранка и побежал по узкой тропинке, огибающей мельницу. Тропинку с одной стороны прикрывала мельница, с другой — стена срезанного холма. По этой стене росли частые кусты. Над каналом выше мельницы были проложены мостки. Вода под ними быстро мчалась, валилась на мельничное колесо. Мальчики перешли по мосткам, обогнув мельницу и фабрику. Тут Палё Стеранка остановился и сказал: — Вон тот человек около коров — это мой отец. Нельзя, чтобы они узнали, что мы воровали ягоды, не то выпорют меня. Они сильные — страсть! И он медленно, как ни в чем не бывало побрел к мальчикам под окна фабрики. Ергуш, надвинув шляпу на глаза — совесть у него была нечиста, — остановился поодаль. Овец и коз собралось уже много. И коровы заняли уже почти весь затон. Палё сказал, что еще подождут немножко и пойдут на верховины. К фабрике подошли еще несколько мальчиков, среди них Рыжик и еще один знакомый — тот самый, который грубее всех кричал на Ергуша на болоте. Он был невысокий, юркий, с колючими маленькими глазками. Вертелся, смеялся ядовито, всех задирал. Звали его Матё Клещ-Горячка. Все ему уступали — видно, не желали связываться. Рыжик закричал: — Ага, вот он, который лягушек боится! Матё, держи его! — И он показал на Ергуша. Матё Клещ-Горячка окинул Ергуша своим колючим взглядом, ехидно усмехнулся, двинулся к нему. Ергуш занял боевую позицию и сказал: — Не тронь, ты меня не знаешь! — Не бойся, Матё, я тут! — подзуживал Рыжик. Матё Клещ поднял руку, будто замахнулся на Ергуша. Тот отклонился. Матё, сердито осклабившись, провел рукой под носом и сказал: — Не бойся, малыш! Я просто нос вытираю. Он насмехался над Ергушем. Ергуш обиделся. Отошел к Палё Стеранке со словами: — Ну, я пошел домой. Не хочу с ними заводиться. Палё Стеранка смотрел на Ергуша, и в глазах его было сожаление: зачем Ергуш не отделал Клеща. Глаза Палё готовы были испепелить всякого, кто обидит Ергуша. — Не уходи, — сказал он. — Не позволяй им командовать. Ты имеешь такое же право быть тут, как и они… Матё Клещ опять подошел, замахнулся, провел рукой под носом. На этот раз Ергуш не уклонился. Схватил он Клеща за ворот, встряхнул и отбросил. Матё свалился в кучку овец, они всполошились, затопотали, бросились в стороны. — А ты тоже берегись! — приступил Ергуш к Рыжику. — Мне только разозлиться! Глаза у него сверкали. — А я что, я ничего, — кротко ответил Рыжик. — Эй, берегись! Разойдись! — крикнул Матё Клещ из-за бревен, сжимая в руке горсть камней. Мальчики мгновенно разбежались, оставив Ергуша одного. — Не вздумай швырять, Матё, не то и я начну! — воскликнул Палё Стеранка, став между врагами. — Больно ты уж заносишься! Шла мимо старая женщина, вмешалась: — Славно, нечего сказать! Ишь передрались, стыд какой! Не смей мне! — Она строго погрозила Клещу. — А ты ступай со мной! Посмотрим, посмеет ли он бросить в нас камень! Ергуш, хоть и недовольный — ему было стыдно, что он не кончил боя, — сразу послушался. Слова старушки были как материнский приказ: тот недостоин жить, тот проклят, кто ослушается его. Старушка взяла Ергуша за руку, повела по дороге. — До свиданья, Палё! — крикнул он пастушку. Палё помахал ему шляпой и начал собирать свое стадо. За ним двинулся его отец — он принялся выгонять коров из воды, покрикивал на них. Матё Клещ, красный от ярости, грозился камнем вслед Ергушу: — Ну погоди, жаба! Еще встретимся.