— Так у тебя есть адрес или номер телефона? — У меня нет, — честно ответил Толстый Чарли. Может, отец переехал? Мог же он перебраться из Флориды куда-нибудь, где нет ни телефонов, ни адресов? — А у кого есть? — проницательно спросила Рози. — У миссис Хигглер, — сказал Толстый Чарли и совсем пал духом. — И кто такая миссис Хигглер? — ласково улыбнулась Рози. — Друг семьи. Когда я был маленьким, она жила по соседству. Он разговаривал с миссис Хигглер несколько лет назад, когда умирала мама. По просьбе матери он позвонил миссис Хигглер, чтобы она передала отцу Толстого Чарли, что дело плохо, и попросила, чтобы он с ней связался. Несколько дней спустя на автоответчике Толстого Чарли появилось сообщение, оставленное, пока он был на работе. Голос был, безусловно, отцовский, хотя и довольно старческий и чуточку пьяный. Отец сказал, что время неподходящее и что дела удерживают его в Америке. А после добавил, что, несмотря ни на что, мать Толстого Чарли чертовски хорошая женщина. Несколько дней спустя в палату доставил и вазу с полевыми цветами. Прочитав приложенную карточку, мать Толстого Чарли фыркнула. — Он думает, что я так сразу размякну? — вопросила она в пространство. — Придется ему крепко подумать. Уж ты мне поверь. Но вазу велела поставить на почетное место у кровати и с тех пор несколько раз спрашивала Толстого Чарли, не слышал ли он что-нибудь? Не собирается ли отец навестить ее перед концом? Толстый Чарли отвечал, что ничего не знает. Понемногу он начал ненавидеть и ее вопросы, и свои ответы, и выражение на ее лице, когда он снова и снова повторял, мол, нет, отец не приедет. Самым худшим днем, по мнению Чарли, был тот, когда низенький мрачный врач отвел его в сторону и сказал, что осталось недолго, что его мать быстро уходит и их задача облегчить ей последние дни. Кивнув, Толстый Чарли отправился к матери. Держа его за руку, она как раз спрашивала, не забыл ли он оплатить ее счета за газ, когда в коридоре начался какой-то переполох: грохот и шум, топот и бряцанье, барабанный бой и литавры, короче, все те звуки, какие обычно не услышишь в больнице, где таблички на лестницах требуют соблюдать тишину, а ледяные взгляды медсестер и санитарок вынуждают к повиновению. Шум становился все громче. В какой-то момент Толстый Чарли решил, что это террористы. А вот его мать слабо улыбнулась какофонии. — Желтая птица, — прошептала она. — Что? — переспросил Толстый Чарли, испугавшись, что она теряет рассудок. — «Желтая птица», — повторила она громче и тверже. — Они играют «Желтую птицу». Подойдя к двери, Толстый Чарли выглянул наружу. По больничному коридору, не обращая внимания на протесты сестер, ошеломленные взгляды пациентов в пижамах и их родных, шел очень маленький новоорлеанский джаз-банд. Тут были саксофонист и трубач. Тут был огромный детина, тащивший контрабас, туг был человечек с большим барабаном, в который он бил. И во главе этой оравы, в щегольском клетчатом костюме, фетровой шляпе и лимонно-желтых перчатках вышагивал отец Толстого Чарли. Ни на каком инструменте он не играл, но отплясывал степ по затертому больничному линолеуму, приподнимал шляпу перед каждой нянечкой и сестрой, пожимал руки всем, кто оказывался достаточно близко, чтобы заговорить и пожаловаться. Прикусив губу, Толстый Чарли взмолился всем силам небесным, кто мог бы его услышать, чтобы земля разверзлась и поглотила его, а если нет, то пусть с ним случится быстрый, милосердный и бесконечно фатальный сердечный приступ. Не повезло. Он остался в живых, начищенная медь неуклонно приближалась, отец танцевал, пожимал руки и улыбался. «Если есть на свете справедливость, — подумал Толстый Чарли, — отец пройдет дальше по коридору. Мимо нас. Прямо в урологическое отделение». Но на свете нет справедливости, и у двери в онкологическую палату отец остановился. — Толстый Чарли, — сказал он так громко, что все в отделении, на этаже, в целой больнице поняли, что Толстый Чарли знает этого человека. — Посторонись, Толстый Чарли. Твой отец пришел. Толстый Чарли посторонился. Возглавляемый отцом джаз-банд змеей потянулся к кровати матери. Когда он приблизился, она подняла глаза и улыбнулась. — «Желтая птица», — слабо сказала она. — Моя любимая песня. — Что бы я был за человек, если бы забыл? — спросил отец Толстого Чарли. Мать медленно качнула головой и, протянув руку, сжала его пальцы в лимонно-желтой перчатке. — Прошу прощения, эти люди с вами? — вмешалась невысокая блондинка с планшеткой. — Нет, — ответил Толстый Чарли, щеки у него пылали. — Честное слово. Нет. — Но это же ваша мать, верно? — Женщина смерила его взглядом василиска. — Будьте добры, сделайте так, чтобы они немедленно освободили палату, и, пожалуйста, без дальнейшего нарушения покоя. Толстый Чарли сбивчиво забормотал. — Что вы сказали? — Я сказал, я почти уверен, что ничего не могу поделать, — внятно произнес Толстый Чарли. Он утешал себя, что хуже уже не будет, но тут отец забрал у барабанщика пластиковый пакет и начал доставать из него банки с элем и раздавать их… музыкантам, нянечкам и пациентам. А после он закурил черутту. — Прошу прощения, — сказала женщина с планшеткой, а увидев дым, стартовала через комнату, нацелясь на отца Толстого Чарли как боеголовка «земля-земля» с часиками на цепочке. Толстый Чарли воспользовался шансом улизнуть. Это казалось самым мудрым. Вечером он сидел и ждал, когда раздастся телефонный звонок или стук в дверь. Точно так же осужденный стоит на коленях под гильотиной и ждет, когда почувствует холодок от лезвия на шее. Но ничего не происходило. Всю ночь он почти не смыкал глаз и наутро проскользнул в больницу, готовясь к худшему. Такой счастливой и здоровой мать выглядела впервые за многие месяцы. — Он уехал, — объяснила она Толстому Чарли. — Не смог остаться. Должна сказать, Чарли, мне очень жаль, что ты ушел. Мы устроили вечеринку. Мы на славу повеселились. Толстый Чарли не мог вообразить себе ничего хуже, чем вечеринка в палате для больных раком, вечеринка, которую устроил его отец со своим джаз-бандом, но промолчал. — Он не плохой человек, — сказала мама Толстого Чарли, озорно блеснув глазами. Потом нахмурилась. — Нет, это не совсем верно. Он совершенно точно не хороший человек. Но вчера вечером он принес мне уйму пользы. Тут она улыбнулась настоящей радостной улыбкой и на мгновение снова стала молодой. В дверях стояла вчерашняя блондинка с планшеткой, которая теперь поманила Толстого Чарли пальцем. Ползя со скоростью улитки через палату, он начал шепотом извиняться, еще будучи вне пределов слышимости. Но, подойдя поближе, сообразил, что вид у блондинки вовсе не как у василиска с желудочной коликой. Теперь она выглядела шаловливым котенком. — Ваш отец, — начала она. — Извините, пожалуйста, — выпалил Толстый Чарли, как делал это в детстве всякий раз при упоминании отца. — Нет, нет, — откликнулась бывшая василиск. — Не за что извиняться. Мне просто интересно… Ваш отец… На случай, если нам понадобится с ним связаться… В карте нет ни телефона, ни адреса. Мне следовало бы спросить вчера, но совершенно вылетело из головы. — Сомневаюсь, что у него есть телефон, — сказал Толстый Чарли. — Чтобы его найти, лучше всего слетать во Флориду и проехать по шоссе А1. Это прибрежное шоссе, которое идет вдоль всего полуострова. После полудня вы, возможно, застанете его за рыбалкой с моста. Вечером он будет в баре. — Такой обаятельный мужчина, — мечтательно протянула она. — Чем он занимается? — Я же вам сказал. Он называет это чудом хлеба насущного. Блондинка посмотрела на него недоуменно, и Толстый Чарли почувствовал себя глупо. Когда эти слова произносил отец его, собеседники смеялись. — Э-э-э… Как в Библии. Чудо хлебов и рыб. Папа обычно говорил, что просто рыбачит, и истинное чудо, что ему удается добывать себе на хлеб. Шутка, понимаете? Ответом ему стал затуманенный взгляд. — Да, — протянула блондинка. — У него такие смешные шутки. — Потом она щелкнула языком и снова стала сама деловитость. — Итак, вы нужны мне здесь в половине шестого. — Зачем? — Забрать вашу мать. И ее вещи. Разве доктор Джонсон не сказал вам, что ее выписывают? — Вы отправляете ее домой? — Да, мистер Нанси. — А как же… а как же рак? — Кажется, была ложная тревога. Толстый Чарли не мог понять, как это могла быть ложная тревога. На прошлой неделе врачи собирались послать его мать в хоспис. Врач произносил такие фразы, как «недели, не месяцы» и «их задача облегчить ей неизбежный конец». Тем не менее он вернулся в половине шестого и забрал мать, которая как будто ничуть не удивилась, узнав, что больше не умирает. По дороге домой она сказала, что спустит сбережения на путешествия по миру. — Врачи говорили, мне осталось три месяца. И точно помню, как, слушая их, я думала, что если когда-нибудь встану с больничной койки, то поеду в Париж и в Рим, и еще куда-нибудь. Вернусь на Барбадос и на Сан Андреас. Возможно, съезжу в Африку. И в Китай. Я люблю китайскую кухню. Толстый Чарли не понимал, что происходит, но во всем винил своего отца. Отвезя мать с увесистым чемоданом в аэропорт Хитроу, он помахал ей на прощание в зале международных перелетов. Проходя через контроль, она лучилась улыбками, сжимая в руке паспорт и билеты, и выглядела такой молодой, какой Чарли не помнил ее уже многие годы. Она посылала ему открытки из Парижа и Рима, из Афин и Лаоса или из Кейптауна. В открытке из Нанкина писала, что ей совсем не понравилось то, что тут, в Китае, выдают за китайскую кухню, и она ждет не дождется, когда вернется в Лондон поесть настоящих китайских блюд. Умерла она во сне, и случилось это в отеле города Уильямстаун на карибском острове Сан Андреас. На похоронах в «Крематории Южного Лондона» Толстый Чарли ожидал встретить отца: может, старик устроит грандиозное выступление во главе джаз-банда или по проходу за ним потянется труппа клоунов вперемежку с шимпанзе на трехколесных велосипедах и с сигарами в зубах. Но отца Толстого Чарли тут не было, только подруги и дальние родственницы матери — по большей части крупные женщины в черных шляпах, которые сморкались, прижимали носовые платки к глазам и качали головами. А когда зазвучат последний псалом, когда была нажата кнопка и мама покатилась по линии конвейера к своему воздаянию после смерти, Толстый Чарли заметил мужчину одних с ним лет, который стоял у задней стены часовни. Совершенно точно не отец. Но кто-то, кого он не знал, даже не заметил бы среди теней, если бы не выискивал глазами отца… И вот пожалуйста, незнакомец в элегантном черном костюме, взгляд опущен, руки сложены. Толстый Чарли на один лишний момент задержался на нем взглядом, и, подняв голову, незнакомец сверкнул ему безрадостной улыбкой — на лицах чужих людей такого обычного не увидишь, и все равно Чарли не мог сообразить, кто это. Он отвернулся к алтарю. Там пели «Спускайся вниз, сладкая колесница» (Толстый Чарли был почти уверен, что мать никогда не любила этот псалом), и преподобный Райт пригласил всех к двоюродной бабушке Толстого Чарли Альме немного перекусить. В доме двоюродной бабушки Альмы собрались сплошь знакомые лица. За годы, прошедшие со смерти матери, он иногда вспоминал про незнакомца. Интересно, кто это был? Зачем приходил в часовню? Временами Толстому Чарли казалось, будто он ему только привиделся…