– Как не ты?! – поразилась Мелисса. – А кто ж тогда?! – Это ты меня тащила, – буркнул Артемьев. – Ну да! – Не «ну да», а да! – Нет. – Да. – Содержательно, – оценила Мелисса, и они помолчали, припоминая. Дело происходило в гостинице, где все было чужое – чужой обед, чужие люди, чужие шикарные постели. И они тогда были чужие. То есть почти чужие. То есть уже было понятно, к чему все идет, но шло как-то не слишком быстро. Медленно как-то шло. Они целовались в его машине, когда он привозил ее домой, просто до одури и кругов в глазах. Мелисса, которая никогда ничего подобного не проделывала, была убеждена, что целоваться в машине неприлично и так делают только озабоченные подростки или какие-то совсем уж невменяемые взрослые. Но было так хорошо целоваться с ним в тесноте и темноте автомобильного салона, пытаясь приспособиться, чтобы рычаг переключения передач не впивался в ребра и не задевал никаких важных и нужных органов, и это было очень сложно, почти невозможно. Она распахивала на нем дубленку, пристраивала ладонь на сердце и целовалась так, как не целовалась никогда – не с кем было. От него всегда хорошо пахло, не слишком парфюмерно и не слишком «натурально», и ей нравился нагретый кашемир его водолазки и тоненький запах овчины от короткой дубленки. Он был настойчив, но без навязчивости, и очень хорошо держал себя в руках, и в какой-то момент ее стало это задевать. Почему ничего не происходит, а? Он ничего не хочет? Или ничего не может? Или чего-то выжидает? Потом, в той самой гостинице, выяснилось, что мужчина, который может держать себя в руках, – это взрыв, фейерверк, салют наций, который происходит, когда он отпускает себя на волю! В гостиницу они притащились, потому что там проходил какой-то форум кинематографистов или что-то в этом роде, а Мелисса как раз и была «кинематографистом», по ее сценариям снимали какие-то фильмы. Очень благоразумно и очень в духе своих тогдашних отношений они забронировали два разных номера и честно собирались в них поселиться, но в первый же вечер, провожая Мелиссу, Артемьев поцеловал ее на пороге ее номера, и все случилось. Все случилось и было так неожиданно хорошо для обоих – совершенно неопытной Мелиссы и излишне опытного Василия, – что показалось неправдой. Для того чтобы удостовериться, что все это на самом деле происходит с ними, они занимались любовью все время, что шел кинематографический форум, даже из номера не выходили, а потом быстро уехали, так, чтобы их никто не заметил, как нашкодившие детсадовцы. Потом Мелисса развивала какую-то свою писательскую теорию о том, что, если уж им так повезло, что с первого раза все сложилось, да еще так хорошо сложилось, значит, вмешалась судьба, фата-моргана, и все такое, и «это я его привел на встречу к тебе», как поет Максим Леонидов!.. Артемьев в ее теории не вслушивался, ему просто было с ней хорошо, так хорошо, что он и думать забыл о том, что у него было какое-то «прошлое» и в том прошлом ему казалось, что все уже кончено и больше ничего хорошего не будет. – О чем ты думаешь? – О тебе. – А что ты обо мне думаешь? Артемьев заставил себя подняться и сесть, словно оставлял позади ее тепло, ее любовь и все хорошее, что было этим вечером. – Мы должны найти того, кто тебя похитил, – сказал он совершенно трезвым голосом. – Он сделал это раз и сделает опять, я тебе точно говорю. Она беспокойно завозилась – ей не хотелось слушать про похищение. И думать не хотелось. – Больше того, – продолжал Артемьев, – я совершенно уверен, что это сделал кто-то из своих. – Как?! – Так. – Почему?! И кто из своих мог это сделать? – Я не знаю. Но та фотография, помнишь, которую ты оттуда прихватила, никогда нигде не публиковалась. Мелисса тоже села и в тревоге уставилась на него. – Это наш личный архив, – продолжал Артемьев, – я знаю точно, потому что это моя фотография. Это я тебя снимал. – И… что? – А то, что я отдаю эти фотографии только в твое издательство, и больше никуда. Следовательно, это кто-то из наших знакомых или кто-то из издательства. – Этого не может быть. – Может, – сказал Артемьев. Константинов знал, что его ждут, но должен был заехать к матери – завезти Фемару для Леночки, да и вообще они сто лет не виделись, а он начинал сильно скучать, когда подолгу не видел родителей. Сестра давно жила отдельно, у нее была семья – племянница, которую Константинов любил сильно, и зять, которого Константинов сильно не любил. Впрочем, он всегда знал, что Ленкин муж станет для него проблемой. Все ему казались недостойными уродами по сравнению с его красавицей и умницей сестрой, которой требовался особый уход, подход и заход. Почему так повелось, что лекарство для сестры покупает именно он, теперь уже и не вспомнить, но именно оно словно объединяло брата и сестру, служило связующим звеном. – Мам, это я, открывай! Загремели замки, дверь распахнулась, мать, кругленькая и маленькая, смешно потянувшись, обняла его за шею. Константинов вынул из кармана пакет: – Мам, это Ленкина Фемара. Ну, как вы тут?.. – Да все нормально, а у тебя-то как? Что-то по телевизору все говорят про вашу газету и еще про то, что депутата какого-то застрелили. – Да ну его, депутата, мам! – перебил Константинов. – Ты мне лучше скажи, как Ленка и вы с папой? – Да что с нами будет, Саша, – и мать улыбнулась доброй улыбкой. – Что-то Милочка давно не звонила. Здорова она? Милочкой мать называла его мулатку, Тамилу Гудкову. – Здорова, все нормально, мам. Он едва удержался, чтобы не начать переминаться с ноги на ногу, – он торопился, и мать не должна была это заметить. – Ты скажи ей, чтобы позвонила, Сашенька. Мы без нее скучаем. Ты бы женился на ней, хорошая девочка, умница. И мне недавно сон приснился, что я коляску катаю, а там ребеночек. И бант красный, значит, девочка у нас. И как будто соседку встречаю, а она мне говорит – что это у вас, внучек, что ли? А я ей отвечаю – внучка у меня, внучка! А она будто бы мне и говорит, и еще таким голосом противным: а что-то мы и не видали невестку вашу и не знали, что она беременная, а я ей… – Стоп, – вдруг сказал Константинов. Странная мысль, до того странная, что даже дыхание перехватило, вдруг откуда ни возьмись возникла у него в голове. Она оказалась там, огляделась и твердо встала на ноги. Да, пожалуй. Да, наверное, так и есть. Соседка говорит противным голосом, что не видела беременную невестку… Ах, черт возьми!.. – Мама, мне нужно ехать. Прямо сейчас. – Саша! Стой, куда ты?! Оглашенный! Хоть бы чаю выпил! – Некогда мне, мамочка! Он сбежал на один пролет, вернулся и поцеловал ее изо всех сил. – Мамочка, ты лучше всех! – Он опять ринулся вниз и уже с площадки закричал: – На Тамиле я женюсь, точно! – Не забудь, скажи, чтобы позвонила! – Скажу!.. Он должен был срочно добраться до работы и там срочно поговорить с Любановой. Садовое кольцо сейчас стоит, пробки до горизонта, и, плюнув на машину, Константинов побежал в метро. Конечно, конечно, как это сразу не пришло ему в голову!.. Стиснутый со всех сторон потными майскими человеческими телами, он старался спокойно думать. Бандерлоги, Алекс и Бэзил, получили заказ на голосовую программу. Они выполнили его, съездили в Питер – кто только не был в Питере, когда там происходили все интересные события! – вернулись в Москву и затаились, как коты, написавшие в хозяйские тапки. Если бы не диск, невесть как оказавшийся на столе у Марьяны, никто никогда не догадался бы, что телефонный звонок Торцу, который якобы сделала Лера, это просто игра, и играют в нее ее собственные компьютерщики. То есть не так чтобы совсем собственные, но свои, редакционные. Им пообещали хорошо заплатить – «забашлять», как выразился печальный Алекс Killer, когда начальница повлекла его к допросу. Они и не отпирались, сразу во всем сознались и только глядели перепуганными детскими глазами на «взрослых», которые нынче решали их судьбину.