Они выпили. То было время, когда, несмотря на вихрь социалистических преобразований, жила еще в людях ностальгия по ушедшим обычаям. И станем ли мы осуждать наших героев за то, что поздним вечером в сочельник всколыхнулось в них то старое, почти позабытое, но нет-нет да и щекотавшее душу?… - Александр Васильевич, - проронил Вадим несмело, - а как же Верлиока? Кто это был? Одноглазый, на пяти ногах, позади хвост… Я чуть штаны не намочил, честное слово! - Ха-ха-ха! - разразился шеф неожиданно звонким смехом и расплескал шампанское. - А вот за это, Вадим Сергеевич, вы мне ответите. Высокотехничный прибор раскокали! До революции в Петербурге физик Розинг патент получил - за способ электрической передачи изображений на расстояние. Сейчас эту тему в Нижегородской радиолаборатории развивают. К нам Бонч-Бруевич приезжал, привез схемы, помог опытный образец соорудить. Мы его здесь же, в условиях секретности, опробовали. Дошли до того, что сумели движущийся силуэт передать. Стеклянное око - это объектив, а хвост - провод к аккумулятору… За порчу имущества из вашей зарплаты вычту. И за лечение оператора тоже. Вы ему мочку уха пулей отчикали… Вадим, хоть и чувствовал себя болваном, выставленным на посмешище, дуться не стал. Наоборот, с сердца камень свалился, и сделалось так легко, так светло, как бывает только в детстве, когда найдешь под елкой сверток с сахарными пряниками, а в хлопушке клоунский колпачок. Подняв еще один тост за технический прогресс, шеф провозгласил: - Наша задача, други мои, мыслию к светилам воспарять. Извилинами работать и каждую гипотезу проверять и доказывать. Ум - вот наша вселенная. А нечистой силы, Вадим Сергеевич, в природе нет. Яко ни рыскайте - не обрящете. «У-га! У-га!» - согласно отозвался в заоконном мареве полуночный леший. Татьяна Устинова. Любить по-русски Мы очень скучно живем. Настолько скучно, что наш старший сын Мишка, потешаясь над нами, развил теорию о том, что мы гораздо старше, чем есть на самом деле. «Ну никакие вам не сорок лет и даже не пятьдесят, - объявил двадцатилетний Мишка. - Вам каждому - миллион плюс ваши сорок и пятьдесят!… Именно потому, что вам миллион лет, вас не волнует ничего из того, что, по идее, должно волновать!… Ну вот, к примеру, кто и за что оштрафовал «команду Гугл» и что теперь этой самой «команде» делать - в Бразилии ее, того гляди, закроют! Ужас!… Ни одного из вас, - разорялся Мишка, - не интересует, кто выиграл «процесс века» между «Самсунгом» и «Эпплом»!… Сколько денег украл из бюджета футбольной команды такой-то и кого назначили тренером сякой-то. Избрали Сидора Семеновича председателем совета директоров организации «Нефть без границ» или же, напротив, уволили из банного треста за параллельный бизнес в сфере торговли оружием - это же обсуждали все средства массовой информации в течение недели!» Нам все равно. Это правда. Мишка считает, это оттого, что мы слишком давно… здесь. Ну, миллион лет. За миллион лет чего только не увидишь и чему только не ужаснешься или обрадуешься, вот и вырабатывается привычка не обращать внимания на всякую ерунду, не имеющую никакого отношения к нам и к жизни вообще. Мишка считает, что остальным новоприбывшим это в новинку, вот они и переживают, а нам все давно известно, поэтому мы - ни с места. Не знаю ничего про миллион лет, но живем мы действительно… скучновато, чего там говорить. Рассказать в программе «Любовь по-русски» или «Интриги, кошмары, преследования» решительно нечего. «Любовь по-русски» длится уже двадцать пять лет и пребывает все в том же виде - когда папа улетает в командировку или отбывает со своим таким же скучным, занудным и очень умным братом в поход, жизнь наша делается пуста и бессмысленна. При этом решительно невозможно сказать про Женьку, что он зажигательный мужчина и взглядом умеет сотворить в небе радугу!… Он вечно считает в уме, ничего не помнит, в десять вечера мучительно хочет спать и загорается, только когда нужно растолковать Тимофею, что такое натуральные числа. Вот оно, веселье!… Папа объясняет так, как будто делает доклад перед Нобелевским комитетом, Тима ничего не понимает, Мишка пытается помочь, но тоже застревает, я то и дело спрашиваю громким раздраженным голосом - можно хоть что-нибудь нормально объяснить ребенку, без этих идиотских сложностей?! Папа голосом не менее раздраженным отвечает: он не виноват в том, что мы все такие тупые, и нужно же хоть что-то соображать!… Ну да, однажды чуть не развелись, но потом передумали. Еще когда-то поругались на автобусной остановке так, что он уехал один, а я осталась, или наоборот, что ли!… Для программы «Интриги, кошмары, преследования» все эти ужасы не годятся. Мы никогда не воровали друг у друга детей, не судились с родственниками из-за наследства или жилплощади, не увлекались стриптизерами или стриптизерками, безумных поступков не совершали!… Какая скукота. Однажды кто-то из «психологических» журналистов спросил у меня, почему всех хороших девочек из «правильных» семей непременно тянет к хулиганам и безобразникам, и я, состроив умное лицо и закатывая глаза, как бы в раздумьях, долго блеяла что-то в том смысле, что, мол, так бывает, противоположности… того… притягиваются, хочется огня, жизни, искр из глаз, вот и получается… или не получается… Ну не знаю я, честно! Я знаю, что меня никогда не тянуло ни к хулиганам, ни к безобразникам. Прекрасно помню, с какой осторожной брезгливостью я обходила в институте некоего красавца, которого обнаружила однажды спящим под лестницей в общежитии в пьяном виде!… Красавец, надо сказать, не обращал на меня никакого внимания, но и меня к нему не тянуло - нет, не тянуло!… Почему-то мне всегда было понятно - вот он, этот миллион лет! - что из историй под названием «Барышня и хулиган» ничего путного не выйдет, а получатся только страдания, а я не хочу, зачем?! Еще прекрасно помню, как советовалась с дедом, выходить мне замуж или не выходить. Деду было семьдесят восемь, он блистал остроумием, знал о жизни все, но был так деликатен, что с советами никогда не лез и точку зрения свою на что бы то ни было никогда никому не навязывал. Дед сказал, что выходить - человек отличный, умница!… Да, то ли согласилась, то ли возразила я, но ведь скучен очень и мужской красоты никакой!… Дед немного подумал. От мужской красоты как от аргумента он отмахнулся вовсе, а насчет скуки… «Ты не права, - сказал дед. - Конечно, тебе придется к нему приспособиться, он другой, но тебе будет с ним интересно. Он очень хорошо образован и парадоксально мыслит, а это так важно!…» Дед оказался прав. Мыслит мой муж действительно парадоксально, недаром натуральные числа так и остались для Тимофея неразъясненными!… Н-да. Зато нас веселят какие-то штуки, настолько простые и незамысловатые, что и рассказывать-то про них скучно!… Вот каждый год покупаем елку - событие, радость!… Мы берем с собой бутерброды - ехать пятнадцать минут, - напяливаем шапки, закидываем в багажник брезент и едем! Елки продают на складе, в ангаре холодно, промозгло и навалены деревья, и от этих деревьев хорошо, по-зимнему пахнет. Ангар сторожит большая собака, она нас давно знает и благосклонно принимает недоеденные бутерброды, они и берутся отчасти из-за нее!… Сторож тоже нас знает, поругивает за то, что мы балуем собаку, и бодро выписывает «квитанцию» на желтой бумаге. Вооружившись «квитанцией» и уплатив в кассу, мы все вместе идем в ангар к веселой тетке в телогрейке, и Женька со сторожем лезут на кучу елок и выдергивают несколько на выбор. Это непросто, все орут: «Давай, давай, заходи с той стороны! Тяни! Вон ту, вон ту, эта кособокая!» Потом мы долго возимся с сиденьями в машине, потому что елка никогда не помещается, собака лает, сторож руководит, тетка в телогрейке хохочет, и еще какие-то люди в красных куртках, приехавшие следом, помогают, растягивают брезент, спрашивают, почему багажник не поставили!… Дома тоже очень весело - натоптано, с елки всегда натекает лужа талой воды, и она лежит на бочку посреди коридора, отходит от мороза и дороги. Потом Женька пилит ствол, чтобы срез был свежий и елка лучше пила, потом мы долго не можем наладить подставку, и елка все время заваливается, угрожая накрыть Тимофея, который под нее лезет, и наша собственная собака в ужасе забивается под лестницу и никак ее оттуда не выманишь. Событие, счастье!… В день прибытия елки ее никто не наряжает, она стоит, напружинив зеленые толстые лапы, с которых все еще капает вода, и мы время от времени подходим и трогаем лапы, здороваемся. Когда приходит время «вечеринок» - какой же Новый год без этих самых «вечеринок»! - мы маемся. Нужно же ехать, да еще отдельно друг от друга - у каждого, включая Мишу и Тимофея, своя «вечеринка» - и там зажигать, а мы очень скучные люди! По-моему, один раз за всю жизнь Женька надрался и явился к очагу часа в три ночи, совершенно продрогший. Когда я спросила, не спал ли он в сугробе, муж мой абсолютно всерьез сказал, что довольно долго бегал в сквере - чтоб протрезветь. «Ну не мог же я, - сказал он, - прийти таким пьяным, я же понимаю, что пьяный!… Дети увидят, стыдно». С «вечеринок» мы бесконечно звоним друг другу с сообщением «сколько осталось». Вот разлили шампанское, еще пока нельзя уезжать. Ну насилу подали жульен, но все равно еще рано. А вот музыка заиграла, сейчас запоют под караоке и можно будет потихонечку смыться!… Зато как весело на даче - каждый год одно и то же!… Да ладно год, каждые выходные одно и то же, вот красота!… Тридцать первого декабря мы запекаем свинину и гуся, дело до которого никогда не доходит. Однажды гуся забыли на лестничной площадке, прибыли второго домой, обнаружили нетронутого гуся, обрадовались до смерти, позвонили на дачу, сообщили родственникам, что немедленно выезжаем с гусем обратно - можно продолжать веселиться, вот же и гусь!… Мы наряжаемся в самые прекрасные наряды - норвежские свитера, толстые носки, разношенные джинсы и меховые сапоги. Мы пересчитываем по десять раз купленные заранее плюшевые заячьи уши или оленьи рога, чтобы всем хватило. Бывают еще поролоновые приставные носы, но в них жарко. Подарки, кое-как завернутые в измятую бумагу со снеговиками и дедами-морозами, кучей лежат у двери, их приходится носить в машину в три захода - так много. Я прихожу в безумие - все свертки перепутались, и теперь не понять, кому что, а подписывать подарки хватает ума только моей сестре, а мне никогда!… И вот наконец едем, и снег летит - или не летит, - и приемник поет новогодние песни, и мой муж игриво хватает меня за коленку, праздник впереди, и он в прекрасном настроении!… Весь участок в огнях, красные шары качаются на ветках старой сирени, венки из омелы и остролиста пристроены на воротах, на гараже, на дверях - никому никогда не лень их вешать. В сугробе остывает шампанское, и на перила крыльца выставлены бокалы, ведь лучше всего наливать ледяное шампанское в ледяные бокалы!… У собак счастливые морды и на ошейники повязаны сверкающие банты. Напяливать только что полученные варежки, шарфы, тапки и раскладывать железную дорогу, чтобы полюбоваться, как ездит паровозик!… …За миллион лет чего только не увидишь!… А вот паровозик так и не надоел. Анна и Сергей Литвиновы. Ангел на бреющем Бог любил своих детей. Но и огорчали они его, надо сказать, безмерно. За ними-то, когда их двое было, уследить было трудно. А уж теперь, как стало семь миллиардов, - и не пытайся. Не говоря уж о том, чтобы выполнить их просьбы. А ведь просят беспрерывно. Так и зудят в уши: дай, дай! Принеси им того, сего, пятого, десятого! Семь миллиардов душ, да у каждого на день по десять желаний, да все противоречивые - с ума сойдешь, если только захочешь выслушать. Не говоря уж вникнуть в их заклинания - а тем более исполнить. Поэтому давно уж властелин всего сущего решил, и постановил, и печатью своею огненной пришлепнул: просьбы людские не исполняются! Но нет правил без исключения. Даже у бога. Попустил он воплощать людские желания любимому своему святому - зимнему Николе. (Или, как на Западе его называют, Санта- Клаусу. Или, совсем уж в просторечии, Деду Морозу.) И когда Никола в положенный ему зимний месяц заступает за порядком на планете следить, ему просьбы людские исполнять - дозволяется. Особливо ночью, предновогодней или рождественской. Не все, конечно, пожелания - те, которые особо настойчивы. Ну или те, что святой расслышит. От тех людей поступившие, кто, конечно, хорошо себя ведет. Или тех, кому просто повезет. Одному-единственному святому с ворохом людских челобитных, разумеется, не справиться. И Николай (сиречь Дед Мороз) обычно мобилизовывал себе в подмогу из рая святые души (или, в людской терминологии, ангелов). Те души сами людьми недавно были. Смысл и контекст человеческих пожеланий им более понятен. А то юное поколение завалило небеса просьбицами, в которых и не разберешь, чего им надо-то: «Хочу планшетник! Айфон! Игровую приставку!» Сам черт (ой, простите, сорвалось) не поймет. Вот и отправился однажды рождественской ночью отряд ангелов, прикомандированный к святому Николаю, выполнять на Землю людские просьбы. Среди новичков в отряде был тезка Деду Морозу - Николай. Это было его первое боевое задание. В то же самое время Мария Петровна возвращалась домой из магазина. С некоторых пор она разлюбила Новый год. Главным образом, конечно, после того, как ушел Николенька. Вроде бы и надоел он ей за все сорок семь лет совместной жизни своими капризами и фокусами безмерно - а без него скучно стало. Тускло как-то. И поговорить не с кем. Хотя они и когда были вместе, не особо-то разговаривали. Бывало, только начнет он что-нибудь излагать - а она уж знает, что он скажет, о чем и даже с какой интонацией. И перебивает его: «Да знаю я!» - а он обижается. Точнее, обижался. Зато сейчас захочешь какой-нибудь мыслью или планом поделиться - а не с кем. Дочка не то чтобы далеко - близко, в том же городе, а особо не поговоришь. Зять Марью Петровну не любит, внуков они ей так и не принесли, дочурка все бизнесом занята, отделывается: «Ну как ты, мама? Как здоровье? В порядке?» - «В порядке, милая, в порядке». А еще с кем пообщаешься? Друзья, подруги? Конечно, но ведь на разных концах города живут. Раз в год встретятся - и хорошо. Да ведь и каждый день им названивать не будешь. А внимания хочется. Никогда б Мария Петровна не думала, что станет она по магазинам ходить не просто за продуктами-лекарствами, а с тайной мыслью: пообщаться-поговорить, хоть с продавщицами, хоть с такими, как она, потребителями. А еще одна печаль: жизнь вроде бы тянулась долго-долго, а пролетела быстро. И вот она уже не озорная девчонка, не веселая девушка, не деловая, но привлекательная женщина - а бабуля. В зеркало даже смотреть не хочется и странно: она ли это, за которой бегали все мальчишки, а потом - парни, и ухаживали многие сокурсники и сослуживцы? А она все равно тогда выбрала самого веселого и красивого - Николеньку. Ах, Николенька! Поговорить бы сейчас с тобой!… Вот и шла она одна домой: в пакете бутылочка шампанского, шпроты, эклеры - а на душе печаль. Сводный отряд ангелов десантировался в Энский район и разлетелся в свободном поиске по заранее намеченным квадратам. На долю новичка, как всегда с салагами бывает, достался самый тяжелый район. Не центр с его шикарными квартирами и офисами. Не пригород с роскошными двух- и трехэтажными особняками, где богатеи живут. У них уже и желаний-то вовсе не осталось: и без того все есть. Однако ангелу-новичку выпал спальный район с панельными пяти - и девятиэтажками. Людей здесь проживало множество, достаток и здоровье не ахти, отсюда - просьб огромное количество. А еще тут автострада пролегала. Ангел пронесся вдоль нее. Здесь стояла глухая автомобильная пробка, оттого еще более противная и нервная, что в преддверии Нового года у всех имелось огромное количество дел, и домашних, и служебных, а делать их никак было нельзя. На бреющем полете невидимый людям ангел пролетел над стадом автомобилей, услышав мощную многоголосую мольбу: «Гос-споди, ну прекрати ты эти пробки!!!» - «Э-э нет, - усмехнулся призванный ангел. - Не в моей компетенции. Вы сами их создали - вам с ними и поканчивать». Однако среди общего антипробочного вопля имелась парочка молений, к которым небесный посланник все ж таки прислушался. В маленьком автомобильчике девушка заклинала: «Господи, я так хочу эту работу! Я просто создана для нее! Неужели я на собеседование опоздаю!? Пожалуйста, пожалуйста, не дай мне опоздать!» И тогда ангел подлетел к девушке поближе и дунул в уши: «Брось ты машину, наплюй на гордость, езжай на метро!» - И отлетая, увидал, как девушка распрямилась, вдохновилась и порулила к обочине, там и свободное местечко как раз образовалось. А еще он услышал, как в пробке несколько других девиц, столь же, как первая, молодых, просили небеса: не просто научиться водить машину, а чувствовать себя за рулем уверенно и спокойно. От неожиданности (это было что-то новенькое, во времена, когда ангел еще был человеком, подобных желаний не водилось) он и эти моления выполнил. А потом, совершив крутой вираж, ушел от автострады в сторону многоэтажных жилых домов. Если б ангел сейчас вдруг заметил Павлика, предстал перед ним и спросил, чего он хочет, мальчик ответил бы, что он, во-первых, хочет есть, во-вторых, погреться, а в-третьих, чтобы мама поскорей пришла. Но мамы не было - она, наверно, начала уже встречать Новый год в гостях у дяди Гриши, или дяди Эльдара, или какого-нибудь другого дяди - а ключа от квартиры Павлику не оставила. И о нем, наверное, забыла. Вот и сидел Павлик на подоконнике в подъезде: мерз, грустил и хотел есть.