Брови у Джорджа, темные полумесяцы на чугунно-черном лице (потускневший свет стер все бурые и красные оттенки), взлетели. – Ну, она такая все ближе и ближе, кружит, – (одна рука рисовала в воздухе спираль, другая ждала ее в центре спирали), – и кружит, ближе и ближе, а потом… – Джордж хлопнул горстями; Шкедта подбросило; спину свело. – Хлобысь! И небо потемнеет, и молния раскатится в ночи, широкая, как река, и медленная, как море, и рухнут дома, огонь и вода выстрелят в небо, и люди будут носиться по улицам и вопить! – Джордж подмигнул, кивнул. – Прям как в тот раз. – По-моему, – сказала Ланья, – у тебя опять контаминация. – Она оттолкнулась от стены и прошлась по камню. – У тебя все как в кино – только бы поужаснее и пострашнее. – Так в том и беда, я ж говорю: я люблю как в кино. Но когда мы опять встретимся, нам-то будет чем заняться. Это вы все перетрусите, что вам город на бошки обвалится. – Джордж опять склонил голову набок. Ухмыльнулся. – Понимаешь, да? – Не вполне, – ухмыльнулась в ответ Ланья. – Но пускай. Ладно, а потом ты что? – Да, небось, как в тот раз. Хлобысь – и извиняюсь, мэм, я пошел. И все сначала… – Взгляд у него опять стал какой-то непрямой. – Ты говоришь, твой мужик… она там как? Жива-здорова? Я б не хотел, чтоб с ней случилось чего, пока мы опять не стакнемся. – Да, – сказала Ланья. – Она… ну, наверно. Джордж кивнул: – Ага… мне тут в баре напели, что ты себе нового парня завела. Это хорошо. Куда же, недоумевал Шкедт, подевалась Милли? – Люди знатно языками чешут, – улыбнулась Ланья, и Шкедт вообразил, как она вдруг выхватывает гармонику и очередью выпускает ноты, пряча смущение. Только вот она не смутилась. (Он вспомнил, что хотел подслушать, как о нем говорят Ланья с Милли; перспектива такой беседы с Джорджем вызывала невнятную неловкость.) Пальцами зацепившись за карман, Ланья и впрямь щупала гармонику. – Ага. Не уверена, что завела; завожу, пожалуй. – Тебе всегда призовые достаются! Последний-то… – И Джордж потряс головой. – А Фил тебе был как, Джордж? – Неловкости особо не убавилось, хотя и сменилась тема. – Фил мне был псих! – ответил Джордж. – Надутый, чопорный, твердолобый мудак… умный? О да, ум что бритва. Но все равно хорошо, что ты с ним развязалась. – Джордж умолк; наморщил лоб. – Или, может, не развязалась?.. – Не знаю. – Ланья вскинула на него глаза. – Но проще сказать «да», когда есть новый, а? – Ну, – смех Джорджа был внезапен и оглушителен, – наверно. Когда приведешь мужика на Джексон поздороваться? – Спасибо, – ответила Ланья. – Может, зайдем как-нибудь… если в баре не пересечемся. – Я ж должен твоего нового мужика заценить, – сказал Джордж. – Я сначала думал, ты с каким-то пидором у Тедди спуталась. Ебёнть, я уж думаю иногда, что в городе, кроме меня, одни пидоры и остались. – У гетеросексуальных мужчин всегда такие фантазии? – спросила Ланья. – Быть единственным натуралом среди сплошных геев? – Да я против пидоров ничего не имею, – сказал Джордж. – Видала, какие мои портреты пацаны забацали? Знатно так, да? У меня даже среди лучших друзей есть… – Джордж! – Ланья отмахнулась, кривясь в притворной муке. – Кончай, даже не произноси это. – Кароч, – Джордж галантно повел руками, – мне главное, чтоб никого из моих друзей не обделяли заботой. Будь ты в пролете, я уж готов был вызваться, в виде исключения ради тебя отказаться от моих стандартных методов и вставить тебя в списочек. О друзьях-то заботиться надо. Правда же? – Какой ты добрый, – сказала Ланья. – Но в этом смысле обо мне заботятся по-королевски. И умопомрачительно счастливый Шкедт опустил на землю другое колено и сел. Мысль, что кружила ниже уровня артикуляции, вдруг всплыла, капая словами: они друг с другом знакомы… – упала первой; за ней другие, и они взбаламутили ясную мысль, расходясь звучными кругами внахлест. Он вспомнил плакат. Этот самый человек с этим самым темным резким лицом (лицо сейчас смеялось), с этим самым телом (комбинезон хаки мешковат, но временами, когда шевелилась нога или поворачивалось плечо, казалось, он вот-вот разойдется на руке или бедре) был на плакате – нагой, черный, забронзовевший. – Ну и, – Джордж взмахнул рукой, точно доску вытирал начисто, – великолепно! Заходите оба. Хочу с ним познакомиться. У тебя всегда интересный выбор. – Договорились, – сказала Ланья. – Ладно, я, наверно, пойду. Я только поздороваться хотела. Вот сейчас, подумал Шкедт, сейчас Милли выскочит и?.. – Лады. До скорого, – ответил Джордж. – Может, в баре. Вот сейчас?.. – Пока. – Ланья развернулась и зашагала вниз по ступенькам. Джордж покачал головой, вернулся к стене – разок глянув Ланье вслед, – подобрал газету и, встряхивая ее, запустил два пальца в карман за очками. С третьей попытки добыл. В дымке серебристыми пружинами закрутились ноты гармоники. Шкедт переждал полдюжины вдохов, наконец догадавшись, что намерений Ланьи с Милли недопонял. Милли, похоже, и правда слиняла в кусты. Интересно все-таки, от чего. Он отполз в густой подлесок, выпрямился и, не обращая внимания на судорогу в бедрах, обогнул двор. Земля резко ушла под уклон. На сей раз он, если перехватит ее на тропе, прятаться не станет… Музыка в дыму взвилась к некоей экзотической каденции – а когда долетела, та перебросила ее в другую тональность, и мелодия бурлила триолями, пока другая каденция, шеститактовая, не довела ее до финала. Он вышел сбоку от лестницы. Веточки потянули его за бока и плечи, со свистом отпрыгнули. Ланья у подножья сошла на тропу, серебристым плащом волоча музыку за собой. И песню она почти доиграла. (Он ни разу не слышал, чтоб она довела песню до конца.) Кода подвесила финал на фолковом задержании, аккорд разрешился из ноты предыдущего, и получился хаос. Шкедт спускался следом за Ланьей, и его подирал мороз – не от страха или смятения, но от музыкального импульса, что рассекал мышастое марево, мерцая в лиственном коридоре. Он старался идти беззвучно, дважды вообще останавливался, чтобы не прервать мелодию, пока не стихнет сама. Он шагнул на нижнюю ступеньку. До Ланьи – пятнадцать футов. Мелодия стихла. Он прибавил шагу. Она обернулась, сжав губы, готовя слово, начинавшееся на «м». А потом ее глаза расширились. – Шкедт… – И она улыбнулась. – Ты что тут делаешь? – И взяла его за руку. – Я за тобой шпионил, – ответил он. – И за Джорджем. Она задрала бровь: – М-да? – Ага. – (Они зашагали вместе.) – Мне понравилась твоя песня. – Ой… Он глянул на нее. И понял: ее больше смутило, что он подслушал ее музыку, а не разговор. Пока он размышлял, чем загладить вину, она выдавила: – Спасибо, – тихо, – впрочем. Он сжал ее руку. Она сжала его руку в ответ. Плечом к плечу они шли по тропинке, и Шкедт мысленно вертел, и сортировал, и гадал, что мысленно вертит и сортирует она. Внезапно спросил: – Девушка, про которую ты рассказывала Джорджу, которую изнасиловали, – это Милли? Ланья удивленно вскинула глаза: – Нет… или, скажем так: я бы не хотела отвечать. – А? Это что значит? Нет или ты бы не хотела отвечать? Ланья пожала плечами: – Милли, я думаю, не захотела бы, чтоб я говорила, как бы оно ни было. Шкедт нахмурился: – Это какая-то ерунда. Ланья рассмеялась, не выпустив смех наружу, – только скривилась, и выдохнула через нос, и затрясла головой. Снова пожала плечами. – Слушай, ты ответь по-человечески: она или?.. – Нет, это ты слушай, – сказала Ланья. – Ты ужасно милый, и я знаю, что ты не нарочно, просто у мужчин есть такая привычка – обесценивать все, что происходит между двумя женщинами. Вот не надо. Он смутился. Она спросила: – Хорошо?.. Смутившись, он согласился: – Хорошо.