– Это Эрнст Новик, – радуясь поводу отвлечься. – Это моя подруга Ланья. Она как будто удивилась: – Шкедт говорил, вы помогли ему у мистера Калкинза. – Они с Новиком пожали друг другу руки поперек Шкедтовой груди. – Я там остановился. Но на вечер меня отпустили на волю. – Я там прожила не один день, но мне, по-моему, выходных не давали ни разу. Новик рассмеялся: – Есть такое, да. А теперь вы где живете? – Мы в парке. Не надо так изумляться. Многие там живут. Это нынче шикарный адрес, почти как у Роджера. – Правда? Вы там живете вдвоем? – У нас свой уголок. Мы навещаем разных людей. Как проголодаемся. К нам в гости пока никто не заходил. Но так оно и лучше. Новик снова рассмеялся. Шкедт наблюдал, как поэт улыбается ее болтовне. – Я не решусь выгонять вас из норы. Но вы непременно навестите меня как-нибудь после обеда. – И Шкедту: – А вы тогда принесите стихи. – Конечно. – Шкедт посмотрел, как Ланья молчит в восторге. – Когда? – Давайте когда Роджер в следующий раз решит, что на дворе вторник, вы придете вдвоем? Обещаю, что проблем, как в прошлый раз, не возникнет. Он рьяно закивал: – Отлично. Мистер Новик улыбнулся от уха до уха: – Тогда я вас жду. – Кивнул, по-прежнему улыбаясь, отвернулся и отошел. – Закрой рот. – Ланья, щурясь, заозиралась. – А, ну ладно, вроде ничего. Не вижу ни одной мухи. – И сжала ему ладонь. В клетке замигал неон. Из колонки заскрежетала музыка. – Ой, пошли отсюда скорее! Он пошел с ней, разок обернулся: синюю саржевую спину Новика заклинило между двумя кожаными куртками, но непонятно, разговаривает поэт с кем-то или стоит просто так. – Чем занималась весь день? – спросил он на прохладной улице. Она дернула плечами, прижалась к нему: – Тусовалась с Милли. Очень много завтракала. На этой неделе стряпает Джомми, и я съела больше, чем хотела. Утром проконсультировала Джона по его проекту. Навязалась подглядывать за партией в китайские шашки. После обеда ушла, играла на гармошке. Вернулась к ужину. Джомми лапочка, но зануда. Как твоя работа? – Странно. – Он притянул ее ближе. (Ее маленькие костяшки задели его огромные – задумчиво, согнулись, отстранились.) – Они там мутные. Эй, нас Новик в гости позвал, а? Она потерлась головой о его плечо – вполне возможно, смеясь. Ее плечо шевельнулось под его ладонью. – Отдать тебе обратно? – Ой. Да. Спасибо, – и забрал орхидею, остановился, закрепил самый длинный нож в шлевке. Потом они зашагали дальше. Имени так и не спросила. Думать про это доверие, что оно – сила? В ее легкости и немногословии, в этой свободе от труда требовать и добиваться – иллюзия стержня. И уже теперь, в предзвуке, я вооружен знаменьями катастрофы в сознании, бессилием уличить, различить. Это она так свободна или боится непростой близости, для меня непролазной? Или это я от нее отстраняюсь, не имея наименования. Некий невод, невольный прилив, предел преломлен трубой гортани. Внятный страх ускользает, пока мы тут прикидываем, получая лишь неизменный угол перекоса, частоту изумленного преломления. В полумраке – или, точнее, четырех его пятых – львы были как будто мокрые. Он костяшками правой руки мимоходом погладил каменный бок; теплый, точь-в-точь как Ланьино запястье, погладившее ему костяшки левой. Как она находит дорогу? – удивился он, но спустя тридцать шагов подметил, что последний темный поворот предугадал и сам. Далекий свет костра филигранью просочился сквозь листья. Ланья отодвинула их и сказала: – Привет! Мужчина без рубашки, с лопатой в руках, стоял по колено в… недовыкопанной могиле? Другой, в расстегнутой джинсовой рубашке, стоял на краю. Девушка в мексиканской шали, подперев подбородок кулаками, наблюдала, сидя на бревне. – Так и возитесь? – спросила Ланья. – Я приходила утром – вы с тех пор вообще не продвинулись. – Дали бы мне копать, – сказала девушка. – Да легко, – ответил гологрудый с лопатой. Стряхнул светлые волосы с плеч. – Как только мы тут раскочегаримся. Девушка уронила кулаки между заплатанными коленками. Волосы у нее были очень длинные. В далеком свете не разглядишь цвет наверняка – что-то между бронзой и чернотой. – Как вообще Джону в голову эти его проекты взбредают? – сказал тот, что стоял в рубашке на краю. – Я могу и в кустиках присесть. Мужик с лопатой скривился: – Он, наверно, переживает, что грязно. Ты посмотри сам! – И взмахнул полотном лопаты. Но кроме дюжины людей, сидевших или стоявших у залитых огнем шлакоблоков, вне пузыря ночи, надутого костром, Шкедт не разглядел ничего. – Вы хоть видите, что делаете? – спросила Ланья. – Уж латрину-то, сука, выкопаем! Лопата снова вгрызлась в землю. – Знаете, – сказал тот, что стоял на краю, – а ведь я мог бы сейчас быть на Гавайях. Ага. Был шанс поехать, но я решил, что лучше сюда. В голове, бля, не укладывается. Девушка на бревне вздохнула, будто ей уже надоело это выслушивать, ладонями оперлась на колени, встала и ушла. – Ну правда. – Он нахмурился ей вслед, а потом на горку земли. – Твоя баба по-честному хотела копать? – Да не. – Приземлилась еще одна кучка. – Это вряд ли. Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп, хлоп-хлоп, отстучали скатанные «Вести» по бедру. Подошел Джон и еще больше заслонил свет. Тупп-фышш, тупп-фышш, профыркала лопата. – Что-то слишком близко к жилью копают, – сказал Шкедт Ланье. – Это же латрина. – Мне-то ты зачем говоришь? – ответила она. – Ты им скажи. – Вот и я думаю, – сказал Джон и унял газету. – Ты считаешь, слишком близко? – Ёпта, – сказал тот, которому хотелось на Гавайи, и прожег Шкедта взглядом. – Слушайте, – сказал Шкедт, – делайте как хотите, – и отошел. И тотчас споткнулся о ноги чьего-то спальника. Выпрямляясь, чуть не наступил еще кому-то на голову. В миллиметрах за кругом тьмы – бюро, гардеробы, кресла, кушетки, и их надо двигать отсюда туда, а потом еще куда-нибудь… Он заморгал в жаре костра и сунул руки в задние карманы джинсов. Из-за спин еще троих посмотрел, как кудрявый мальчик (Джомми?) тащит бочку – «Клево, скажи? Ой-ё! Ты глянь только. Мы когда ее нашли – я сам не поверил… Это мука́. Настоящая мука. И не испортилась. Ой, спасибо, шкет. Ага, толкай ее… да, сюда», – вокруг торца деревянного стола. – Сюда? – переспросил Шкедт и закряхтел. Фунтов двести в этой бочке, не меньше. – Ага. Остальные еще чуточку попятились. Кряхтя уже вдвоем, Шкедт и Джомми запихали бочку на место. – Знаешь чего, – улыбнулся Джомми, отступая и вытирая лоб, – если ты у нас тут голодный, попроси чего-нибудь пожрать. Пока Шкедт соображал, о чем речь, подошли Милли и Ланья. – Ой как приятно, что ты опять пришел и помогаешь, – сказала Милли, проходя между Шкедтом и костром. Прямо над глазами Шкедту было жарко, но в ее тени похолодало. Милли пошла дальше. Ланья смеялась. – Мы зачем пришли? – спросил он.