– Валите на хрен отсюда, – прорычал Хоакин. В этот момент он показался Майе разъяренным медведем. – И не попадайтесь мне на глаза, не то пожалеете. Адам снова кивнул. Придавив его напоследок к стене и просверлив угрюмым взглядом, Хоакин убрал руку. Оба приятеля поспешно убрались, а Хоакин как-то сразу сгорбился и обмяк. Весь его запал улетучился, оставив Хоакина полностью опустошенным. – Хоакин… – промолвила Грейс. И она, и он тяжело дышали. – Хоакин, – позвала Майя. – Я… я… простите. – Он задышал еще чаще, а потом внезапно сорвался с места и побежал прочь – от сестер, от себя. Хоакин Сейчас стошнит, думал Хоакин. Он сам толком не понял, что произошло. Только что он сидел в компании сестер и думал про Марка с Линдой, и тут вдруг этот гребаный хорек, при виде которого Грейс затряслась с головы до ног, обозвал ее шлюхой, и тогда Хоакин снова оказался в том раскаленном добела пространстве, где, благодаря неимоверным усилиям, не был уже несколько лет. Он солгал бы, если бы стал отрицать, что колотящееся под его рукой сердчишко, прерывистое дыхание и выпученные глаза этого типа не доставили ему удовольствия. Это очень сильная штука, когда в буквальном смысле держишь чью-то судьбу в кулаке, и Хоакин не испытывал подобного уже долгое время. Проблема с этой силой в том, что она не всегда делает тебя хорошим человеком и порой, наоборот, превращает в злодея. Хоакин мчался до самого парка, примыкающего к торговому центру, – там обычно гуляли только малыши со своими заботливыми родителями, – и, только затормозив, понял, что сестры преследуют его по пятам. «Хоакин! – кричали они на бегу. – Хоакин, постой!» Тяжело дыша, он обернулся. Конечно, от таких нагрузок он отвык и все же чувствовал, что готов бежать дальше, бежать без конца. – Уйдите, а? – Он выставил перед собой руки, словно барьер. – Простите, я испортил вам день… – Ты весь дрожишь, – сказала Грейс, тоже продолжая трястись. Из всех троих более-менее спокойной выглядела лишь Майя, хотя и у нее возбужденно сверкали глаза. – Присядь. – Я в норме. – Хоакин сплюнул. – Просто расстроился. Мне ужасно жаль, что так вышло. – А мне нет, – покачала головой Грейс. – Он это заслужил. – Хоакин, – Майя шагнула к нему. – Давай хотя бы немного посидим? Вид у тебя не очень. Как и самочувствие, не мог не признать он. – Ладно, – сказал Хоакин. – Вот и хорошо, – кивнула Майя, протягивая ему руку. – Садись. Сидеть – это здорово. Все любят сидеть, даже спортсмены. Ты, наверное, участвуешь в соревнованиях по бегу? Так чесал по парковке, что чуть электромобиль не обогнал. Где-то на задворках памяти Хоакина всплыло воспоминание: вроде бы Майя становится болтливой, когда нервничает. Это ведь он заставил ее нервничать, осознал Хоакин, и ему стало еще паршивее. К тому времени когда они наконец уселись на скамейку – Хоакин оказался зажат между сестрами, – его дыхание немного выровнялось. Грейс, однако, по-прежнему выглядела до крайности напуганной, и Хоакин заметил, что она сидит, намертво сцепив пальцы на коленях. – Ну, – произнесла Майя, – и что это вообще было? – Он обозвал Грейс шлюхой, – едва слышно пробормотал Хоакин. – Не надо было так говорить. – Я не про это, а про твой спринтерский рывок через парковку. Ты несся, как перепуганный заяц. Хоакин представлял это несколько иначе, но кто его знает, может, Майя и права. Если на то пошло, он же не видел себя со стороны. Хоакин молчал. Грейс расцепила руки и потянулась к нему. – Хоакин, – мягко проговорила она, – что случилось? Держа ее ладонь в своей, он сжимал и разжимал пальцы, пока не нашел в себе силы говорить. С Грейс все хорошо, напомнил он себе, никто не пострадал. Он никому не причинил вреда. Майя прижалась к нему с другого бока, обняв за плечо. – Все в порядке, Хок, – тихонько сказала она. – Все нормально. Дыши глубже. Он кивнул, стараясь унять сердцебиение, загнать тигра обратно в клетку. – Когда мне было двенадцать… – вырвалось у него, но продолжить он не смог. Эту историю Хоакин рассказывал лишь раз – Ане, Марку и Линде, однако это было в гостиной у Марка и Линды, где его окружали люди если не любящие, то уж точно не безразличные, и комнату тогда заливал мягкий свет, в лучах которого медленно кружились пылинки. Солнечные блики в парке пробивались сквозь деревья; Майя и Грейс ждали, пока Хоакин снова заговорит. – Когда мне было двенадцать, – повторил он, – меня усыновили те люди. Бьюкенены. – От этой фамилии во рту у него возникло неприятное ощущение. Хоакин сделал паузу. – Они взяли меня под опеку в десятилетнем возрасте и решили усыновить. – Ты хотел этого? – спросила Грейс, когда он снова умолк. Хоакин не предполагал, что рука у нее такая сильная: Грейс держалась за него, не разжимая пальцев. – Мне казалось, что да. У них были другие приемные дети, которых они тоже усыновили, старшая родная дочь, и потом родился, гм, еще один ребенок. – Она до сих пор стояла перед глазами Хоакина, эта малышка с кривыми ножками и темными кудрями, обрамлявшими лицо, словно нимб. Ему становилось плохо при одном воспоминании о ней. – Они были добры к тебе? – спросила Майя. – Добры? Не знаю. Меня все устраивало. Хотя нет, добрыми они не были, но иногда это необязательно. У меня была своя комната, своя кровать. Мне разрешили самому выбрать в магазине простыни, а это немало. – Сердце до сих пор как будто вибрировало в груди, поэтому Хоакин сделал еще один глубокий вдох, ощущая тепло Майиной руки на плече. – Мне нравилось с ними жить, другие дети относились ко мне хорошо, и все такое. У них родилась еще одна дочка… – Хоакин с трудом заставил себя произнести ее имя. – …Натали, и это тоже было здорово. Я… я думал, что все по-настоящему, понимаете? Поверил, что это моя семья. – И что же случилось? – спросила Грейс. Хоакин уловил в ее интонации иной, более глубокий страх, отличный от того, который охватил Грейс, когда Адам обозвал ее шлюхой. Он закусил щеку, стараясь собраться с духом. – Я… В общем, у меня начались… припадки. Они называли это нервными срывами. Я впадал в такую ярость, что просто отключался. Было такое чувство, что кожа вот-вот лопнет изнутри, я даже дышать не мог. Чем ближе дело шло к усыновлению, тем хуже я себя вел. Задирал всех, кроме Натали, и сам не мог объяснить почему. Но Бьюкенены все равно меня усыновили. – Он не раз задавался вопросом, жалеют ли они об этом решении, сидят ли далеко за полночь и вспоминают тот день, когда совершили чудовищную ошибку, впустив Хоакина в свой дом. – Но я знал, что что-то не так, – признался он. – Не мог называть Бьюкененов мамой и папой. Прошло два года, а я продолжал звать их по именам. У меня было такое чувство… – Какое? – тихо спросила Грейс. Хоакин чуть сгорбился, позволив себе опереться на обеих сестер, и осознал, что у них хватает сил его поддержать. – …что усыновление – это конец. Что это навсегда. Мне казалось, если наша мама все-таки вернется, если когда-нибудь, черт побери, явится за мной и увидит, что у меня новые родители, то подумает… что я ее променял. Это глупо, знаю, страшно глупо. Я такой идиот… – Нет, нет. – Майя прижалась к нему. – Это совсем не глупо. Ты ведь был ребенком. Ты не обязан был со всем этим разбираться. Хоакин коротко усмехнулся. – Погодите, я еще не рассказал самое плохое. Девушки затихли. – И вот однажды в субботу, примерно через полгода после усыновления – Натали уже было почти два годика, – у меня случился тот жуткий срыв. – Хоакин гнал прочь воспоминание о шероховатом ковре под спиной, о том, как цеплялись за ковер его спутанные волосы, когда он извивался на полу и дико выл, тоскуя по чему-то или кому-то недосягаемому. – Ко мне даже подойти было нельзя, я просто никого не подпускал. А потом отец, мистер Бьюкенен, попытался поднять меня, поставить на ноги, и тогда я начал кидаться всем, что попадало под руку. Мы были в его кабинете, и на столе лежал степлер… – Хоакин умолк. Он до сих пор ощущал металлический холод степлера, тяжесть предмета в ладони. Руки опять затряслись, и Грейс еще крепче стиснула его пальцы. – Что произошло? – шепотом спросила она. – Я его швырнул, – сказал Хоакин. На лице заблестели слезы. Они катились по щекам, стекали по горлу, нестерпимо жгли. – Швырнул, – повторил он и прокашлялся. – Я метил в мистера Бьюкенена, но попал в открытую дверь, а Натали… Натали в тот момент как раз появилась из-за угла. – Хоакин уронил голову и зажмурился, сгорая от стыда. – Удар пришелся ей в висок. – Он поднес руку Грейс к своему виску. – Вот сюда. Она упала на пол, и все. А мистер Бьюкенен заревел… заревел, как лев, схватил меня и отбросил назад. Я врезался в книжный шкаф, сломал руку. – Хоакин все еще слышал хруст ломающейся кости, помнил звенящую раскаленную боль, что накатывала волна за волной, однако ничто не могло заглушить звук падения Натали. Слезы уже текли без остановки. А ведь Хоакин не плакал даже тогда, когда рассказывал об этом Марку, Линде и Ане. Они плакали, а он – нет, как будто история произошла с кем-то другим. – Я бы никогда не причинил вреда малышке, – всхлипывал он. – Я любил Натали, я не хотел ей навредить. Я никому не хотел навредить. Грейс держала его ладонь, Майя обнимала за плечи. Хоакин держался за лоб рукой, уперев локти в колени. – И что потом? – спросила Грейс. – Реанимация. А Бьюкенены в тот же день отдали меня обратно под опеку. – Так разве можно? – изумилась Майя. Хоакин чувствовал, что она уже тоже плачет. – Еще как можно. Они сказали, я представляю опасность для других детей. Того, кто проявил насилие в семье, несколько дней держат в психушке, а потом отправляют в интернат. Так я и оказался в Помоне[13]. Меня записали в списки подростков «с особыми потребностями». Я был слишком взрослым и слишком буйным. – Хоакин вспомнил слова сводной сестры Евы. – Ни туда ни сюда. Думаю, окружающие меня боялись. Робко кашлянув, Грейс прошептала: – А… Натали? – Все кончилось хорошо, – сказал Хоакин. – Я сразу спросил про нее, как только ко мне в больницу приехала социальный инспектор. Натали получила сотрясение мозга, но… – договорить он не смог и только повторил: – С ней все было хорошо. – Но ты ведь сломал руку! – Перелом был закрытый, – сказал Хоакин, как будто этот факт сколь-нибудь сглаживал ситуацию. – Но Бьюкененам запретили брать новых детей на воспитание. – Вот и хорошо, – презрительно бросила Майя. – Ну а я кочевал из интерната в интернат, – вздохнул Хоакин. – Не все семьи теперь мне подходили. От опекунов требовалась специальная подготовка в общении с такими, как я. Правда, из-за высокого риска им и платили больше, но… – У Марка и Линды есть такая подготовка? – поинтересовалась Грейс. – Они прошли ее после того, как познакомились со мной. Мне было пятнадцать, почти шестнадцать, в одном из интернатов проводилась ярмарка знакомств детей с приемными родителями, что-то типа смотрин, там они меня и увидели. Я им вроде как понравился. – Хоакин по сей день не до конца верил в это, однако ему все равно было приятно.