Посвящается моему брату. Спасибо за то, что ты – мой страховочный трос. FAR FROM THE TREE by Robin Benway Published by arrangement with Fletcher & Company and Andrew Nurnberg Literary Agency. Copyright © 2017 by Robin Benway Jacket art by Philip Pascuzzo © Надежда Сечкина, перевод на русский язык, 2019 © Popcorn Books, издание на русском языке, оформление, 2019 Падение Грейс Про осенний бал Грейс особо не думала. Знала, что пойдет, и все. Она и Джейни, ее лучшая подружка, вместе нарядятся, вместе сделают прически. Мама постарается скрыть волнение, держаться как ни в чем не бывало, но заставит папу расчехлить модную дорогую фотокамеру – чтобы не на айфон снимать, – и Грейс будет позировать с Максом, с которым встречается уже больше года. В смокинге Макс будет просто красавчиком. Разумеется, смокинг он возьмет напрокат – в шкафу этакая роскошь ни к чему, – а дальше – как пойдет: может, они будут танцевать медляки, может, просто болтать или еще что. Грейс догадок не строила. Этот день придет, и все сложится замечательно, так она считала. Она вообще ко всему так относилась. Школьный бал просто будет в ее жизни, и точка, чего тут думать. Тем неожиданней оказалось, что праздничный вечер Грейс провела не в школе – никакого тебе шикарного платья, спиртного из фляжки Макса, танцев с Джейни и сияющих улыбок на фото, – а в родильном отделении больницы святой Екатерины. Не плясала в туфлях на шпильке, а упиралась ступнями в подколенники гинекологического кресла. Рожала дочку. О своей беременности Грейс догадалась не сразу, даром что смотрела по телику все эти реалити-шоу, где актеры разыгрывают совершенно неправдоподобные истории, и возмущенно вопила в экран: «Да как ты не сообразила-то, что беременна?!» Карма настигла, думала она позднее. Правда, месячные у нее всегда приходили как зря, так что на цикл ориентироваться Грейс не могла, – это раз. А утренняя тошнота совпала по времени с эпидемией гриппа, охватившей школу, – это два. Лишь на двенадцатой неделе (хотя она-то еще не знала, что это двенадцатая неделя), когда любимые джинсы перестали сходиться на талии, Грейс начала что-то подозревать. И только на тринадцатой неделе (см. предыдущее примечание) заставила Макса отвезти ее в универсам – тот, что подальше, чтобы знакомых не встретить, – и купить две тест-полоски. Как выяснилось, тесты на беременность стоят жутко дорого. Настолько дорого, что Максу, пока они стояли в очереди, пришлось по телефону проверить баланс счета, дабы убедиться, что денег хватит. К тому времени, когда Грейс осознала свое положение, шел пятый день второго триместра. Ребенок на этом сроке размером с персик, прочла она в интернете. * * * И с того же дня знала, что не оставит Персик у себя. Не может оставить. После уроков Грейс подрабатывала в небольшом бутике женской одежды, клиентками которого были в основном дамы на сорок лет старше ее самой, обращавшиеся к ней «дорогуша». Едва ли тамошней зарплаты хватило бы на малыша. Дело было даже не в том, что младенцы орут, дурно пахнут, срыгивают и все такое прочее – это ее не пугало. Гораздо страшнее, что ребенок в тебе нуждается. Персик будет требовать от нее то, чего она не сумеет дать. Вот почему по вечерам Грейс сидела в своей комнате, обхватив руками округлившийся живот, и беспрерывно повторяла: «Прости, прости, прости». Как молитву и епитимью, поскольку она – самый первый и главный человек, в котором будет нуждаться Персик. Грейс казалось, что она уже сейчас предает свою дочку. Адвокат по делам усыновления прислал толстенную папку с данными потенциальных приемных семей, каждая из которых страстно желала обзавестись ребенком. Грейс и ее мать просматривали эту папку, точно листали каталог товаров. На роль родителей не годился никто. Ни претендент-папаша, похожий на хомяка, ни мамаша с прической из девяностых. Одну семью Грейс вычеркнула из-за того, что их старшенький, ребенок лет двух, выглядел агрессивным, а другую – потому, что эти люди за всю жизнь не выезжали восточнее Колорадо. И хотя Грейс тоже не бывала восточнее Колорадо, Персик заслуживала иного. Была достойна большего. Ей подходили какие-нибудь альпинисты, покорители гор или путешественники, те, кто готов объездить весь свет в поисках самого лучшего. Ведь Персик и есть самое лучшее. Грейс рассчитывала на отважных исследователей и золотодобытчиков – тех, кто мог внезапно фантастически разбогатеть. Каталина была родом из Испании и, помимо испанского, свободно говорила на французском. Трудилась в маркетинговом агентстве, а еще вела кулинарный блог и мечтала издать книгу собственных рецептов. Дэниэл был дизайнером веб-сайтов, работал удаленно. Предполагалось, что именно он возьмет трехмесячный отпуск по уходу за ребенком – Грейс считала, что это нереально круто. Супруги держали собаку, лабрадор-ретривера по кличке Долли, на вид – ласковое и глуповатое создание. Их Грейс и выбрала. Нося дочку под сердцем, стыда она не испытывала. Ничуточки. Грейс и Персик составляли маленькую крепкую компанию: вместе гуляли, ели, спали, и все, что делала Грейс, сказывалось на Персик. Они часто смотрели разные передачи на ноутбуке, и Грейс рассказывала малышке про телевизионные шоу, про Каталину с Дэниэлом и про то, как замечательно та с ними будет жить. По большому счету только с Персик Грейс и общалась. Подружки как-то отпали. При встрече Грейс читала в их глазах растерянность – как реагировать на ее растущий живот? – и облегчение от того, что забеременела она, а не они. Девчонки из команды по кроссу первое время пробовали связываться с ней, рассказывали о тренировках и сплетничали о других командах, однако, слушая все это, Грейс испытывала неодолимую зависть, которая жгла и распирала изнутри, так что она едва не лопалась. В конце концов даже молчаливые кивки стали даваться ей с трудом, она прекратила отвечать, и эти разговоры тоже сошли на нет. Иногда, на пороге сна, когда Персик копошилась под ребрами, словно в маленькой теплой норке, Грейс чувствовала, что мама стоит в дверях комнаты, устремив на нее взгляд. Грейс притворялась спящей, и через некоторое время мама уходила. А вот отец – тот вообще видеть ее не мог. Она знала, что не оправдала его надежд, что хоть он и любит ее, той, прежней Грейс для него не существует. Должно быть, он жил с ощущением, что дочь заменили на новую модель («Теперь с ребеночком внутри!»), Грейс версии 2.0. Она это знала, потому что чувствовала то же самое. Накануне бала срок у Грейс был сорок недель и три дня. Джейни уговаривала не пропускать праздник – дескать, можно пойти с друзьями, большой компанией, как-то так, и, пожалуй, ничего глупее и приятнее этого Грейс не слышала от нее за всю жизнь. В словах подруги постоянно сквозил оттенок оправдания, точно она понимала, что говорит глупости, но остановиться не могла. Будет классно! – написала она в эсэмэске. Грейс не ответила. С началом нового учебного года Грейс не вернулась в школу вместе со всеми – была слишком беременная, слишком растолстевшая, слишком измученная. Вдобавок существовал риск, что она начнет рожать прямо посреди урока – скажем, углубленного курса химии – и тем самым травмирует психику ребят из младшей группы. Решив бросить школу, Грейс не сильно огорчилась. К началу летних каникул она устала чувствовать себя ярмарочным уродцем: в коридорах перед ней расступались так широко, что она уже и забыла, когда в последний раз кто-нибудь касался ее хотя бы случайно. Персик родилась в 21:03, в разгар бальных торжеств, как раз когда Макса объявили королем бала. Потому что парни, от которых залетают, считаются героями, с горечью думала Грейс, а залетевшие девушки – шлюхами. Ну так Персик его переплюнула, испортила папаше праздник. Первое, что сделала после рождения, и сделала гениально. Грейс страшно гордилась дочерью. Персик как будто бы сразу почувствовала себя наследницей престола и предъявила свои права на корону. Персик вылетела из нее, словно пушечное ядро. Грейс помнила, как ей вводили питоцин[1], помнила жгучую боль, которая раскаленной шрапнелью разрывала позвоночник, ребра и таз. Мама держала ее за руку, убирала со взмокшего лба волосы и ничего не имела против того, что Грейс все время звала ее мамулечкой, как в четырехлетнем возрасте. Персик упорно проталкивалась наружу, точно знала: чрево Грейс – лишь временное вместилище, и настоящие родители, Дэниэл и Каталина, стоят за дверью, готовые забрать ее домой, к настоящей жизни. Персик ждут новые знакомства, новые места, а с Грейс больше ничто не связывает. Иногда по ночам, когда Грейс позволяла себе заглянуть в темную комнату своего сознания, ей казалось, что все было бы хорошо, не успей она взять Персик на руки, вдохнуть запах младенческой макушки, ощутить бархатистость кожи, увидеть, что у девочки носик Макса и темные волосы, как у нее самой. Просто медсестра спросила, хочет ли Грейс подержать ребенка, и та, закусив губу, проигнорировала тревожный мамин взгляд. Протянула руки, взяла Персик и… Как передать это ощущение? Малышка легла ей на грудь с той же абсолютной естественностью, с какой находилась раньше под сердцем. В объятьях Грейс Персик было уютно и спокойно, как в гнездышке, и, хотя тело Грейс словно бы выгорело изнутри дотла, разум был ясен, как будто полностью очистился впервые за десять месяцев. Персик была совершенна, Грейс – нет. А Персик заслуживала исключительно самого совершенного. Разумеется, Каталина и Дэниэл не называли ее Персик. Об этом прозвище знала только Грейс, ну и еще Персик. Новые родители нарекли девочку Амелией-Мари, уменьшительно – Милли. Они всегда говорили, что это будет открытое удочерение. Хотели этого, особенно Каталина. В глубине души Грейс полагала, что Каталина чувствует себя немножко виноватой за то, что Персик станет ее ребенком. «Мы можем договориться о посещениях, – сказала Каталина во время очередной встречи с адвокатом по делам усыновления. – Или высылать тебе фотографии. Как тебе будет удобно, Грейс». Но как только Персик – Милли – появилась на свет, Грейс себе уже не доверяла. Если она увидит девочку снова, то просто не удержится и заберет. После родов она испытывала мощный прилив адреналина – такое, считала она раньше, происходит только у спортсменов-олимпийцев, – и была практически готова вскочить с кровати, сунуть Персик под мышку и помчаться со всех ног, точно полузащитник – в защитную зону. С дочкой на руках Грейс преодолела бы даже марафонскую дистанцию, и пугала ее лишь уверенность в том, что ребенка она назад не вернет. Грейс не помнила, как отдавала Персик – Милли – Дэниэлу с Каталиной. Только что малышка была у нее на руках, а в следующую секунду ее уже унесли чужие люди. Теперь она чья-то дочь и для Грейс потеряна навеки. Но тело хранило память. После возвращения Грейс из больницы тело, выпустившее Персик во внешний мир, затосковало. Запершись в своей комнате, Грейс корчилась в муках, сжимая в кулаке одну из пеленок Персик и давясь рыданиями. Слезы душили, тугим обручем сдавливали грудь, разъедали изнутри. Теперь Грейс не хотела, чтобы мама была рядом, ведь эту боль не могла унять ни она, ни доктора. Тело Грейс извивалось и крючилось на постели сильнее, чем в родах, словно оно, тело, недоумевало, куда девался младенец; пальцы ног заворачивались, руки выгибались. Персик давно вышла из чрева Грейс, но только сейчас ту охватило чувство, будто связь между ними разъединена. Персик уже не была одним целым с Грейс, уплывала все дальше и дальше. Какое-то время Грейс не выходила из комнаты. Через десять дней счет ему, времени, она потеряла. Спустя две недели, проведенные во мраке, Грейс спустилась вниз, прервав завтрак родителей. И отец, и мама уставились на нее так, будто впервые увидели, хотя в некотором роде так оно и было. Грейс версии 3.0 («Теперь без ребенка!») пришла, чтобы остаться. А затем произнесла слова, услышать которые родители страшились пуще всего с самого ее рождения. Нет, не «я беременна», или «у меня отошли воды», или «случилась беда», а другие. Грейс спустилась по лестнице – в желудке пусто, волосы всклокочены, – и заявила: «Я хочу найти мою биологическую мать». Грейс всегда знала, что ее удочерили. Родители этого не скрывали, но и не болтали тут и там. Это был факт, и всё. Она стояла и смотрела, как мама машинально откручивает и закручивает крышку на банке с арахисовым маслом. После того как действие повторилось в третий раз, отец забрал банку. – Нужно устроить семейный совет, – сказал он, а мамины руки потянулись к салфетке. На последнем семейном совете Грейс сообщила родителям о своей беременности. Если двигаться такими темпами, следующего совета можно вообще не дождаться.