Из солдатского письма: «Мама, купи щенка и назови Сержантом, приеду домой — убью». Сам режим забивает сознание, нет сил сопротивляться, с тобой можно сделать все. В шесть часов утра — подъем. Три раза: подъем — отбой. Встать — лечь. Три секунды, чтобы построиться на «взлетке», — белый линолеум, белый, чтобы чаще мыть, драить. Сто шестьдесят человек должны соскочить с кроватей и за три секунды построиться. За сорок пять секунд одеться по форме номер три — полная форма, но без ремня и шапки. Как-то один не успел накрутить портянки. — Разойтись и повторить! Опять не успел. — Разойтись и повторить! Физзарядка. Рукопашный бой: сочетание каратэ, бокса, самбо и боевых приёмов против ножа, палки, сапёрной лопатки, пистолета, автомата. Он — с автоматом, ты — с голыми руками. Ты — с сапёрной лопаткой, он — с голыми руками. Сто метров «зайчиком». Десять кирпичей сломать кулаком. Заводили на стройку: «Не уйдёте, пока не научитесь». Самое трудное — преодолеть себя, не бояться бить. — Медсанбат — белая кость ВДВ. Повторить! Пять минут на умывание. Двенадцать краников на сто шестьдесят человек. — Построились! Разбежались! Построились. Разбежались. Построились… Утренний осмотр: проверка блях — они должны блестеть, как у кота одно место, — белых воротничков, наличия в шапке двух иголок с ниткой. — Вперёд шагом марш. На исходную позицию. Вперёд шагом марш… За весь день — полчаса свободного времени. После обеда. Для написания письма. — Рядовой Кривцов, почему сидите и не пишите? — Я думаю, товарищ сержант. — Почему тихо отвечаете? — Я думаю, товарищ сержант. — Почему не орёте, как вас учили орать? Придётся потренироваться «на очке». Тренироваться «на очке» — орать в унитаз, отрабатывать командный голос. Сзади сержант, следит, чтобы было гулкое эхо. Из солдатского словаря: Отбой — я люблю тебя, жизнь. Утренний осмотр — верьте мне, люди. Вечерняя поверка — их знали в лицо. На «губе» — вдали от Родины. Демобилизация — свет далёкой звезды. Поле для тактических занятий — поле дураков. Посудомойка — дискотека (тарелки кружатся, как диски). Замполит — Золушка (на флоте — Пассажир)… — Медсанбат — белая кость ВДВ. Повторить! Вечное чувство голода. Заветное место — военторг, там можно купить кекс, конфеты, шоколад. Отстреляешься на «пятёрку» — получаешь разрешение сходить в магазин. Не хватает денег — продаём несколько кирпичей. Берём один кирпич, подходим — два здоровых типа — к новенькому, у которого ещё есть деньги: — Купи кирпич. — А зачем он мне? Берём в кольцо: — Купи кирпич… — Сколько? — Три рубля. Даёт нам три рубля, заходит за угол и выбрасывает кирпич. А мы за три рубля наедаемся. Один кирпич равен десяти кексам. — Совесть — это роскошь для десантника. Медсанбат — белая кость ВДВ. Я, наверное, неплохой актёр, потому что быстро научился играть отведённую мне роль. Хуже всего прослыть «чадос», от слова «чадо», что-то слабое, не мужского рода. Через три месяца попал в увольнение. Как все забылось! Ещё недавно целовался с девушкой, сидел в кафе, танцевал. Как будто не три месяца прошло, а три года и ты вернулся в цивилизацию. Вечером: — Обезьяны, построиться! Что главное для десантника? Главное для десантника — не пролететь мимо земли. Перед самым отъездом праздновали Новый год. Я был Дедом Морозом, Сашка — Снегурочкой. Это напомнило школу. …Шли двенадцать суток… Хуже гор могут быть только горы… Уходили от банды… Держались на допинге… — Санинструктор, давай свой «озверин». А это сиднокарб. Переели все таблетки. Нет сил попробовать улыбнуться. — «На что жалуетесь?» — спрашивает врач у кота Леопольда, — начинает кто-то первый. — На мышей. — Мышите — не мышите… Все ясно. Вы очень добрый. Вам нужно разозлиться. Вот таблетки «озверин». Принимать по одной таблетке три раза в день после еды. — Ну и что? — Озвереете. На пятые сутки взял и застрелился солдат, пропустил всех вперёд и приставил автомат к горлу. Нам пришлось тащить его труп, его рюкзак, его бронежилет, его каску. Жалости не было. Он знал, что у нас не бросают трупы — уносят. Пожалели мы его первый раз, когда уже уезжали домой, демобилизовались. — Принимать по одной таблетке три раза в день… — Ну и что? — Озвереете. Подрывные ранения — самые страшные… Оторвана нога до колена… кость торчит… От второй ноги оторвана пятка… Срезан член… Выбит глаз… Оторвано ухо… Первый раз внутри был колотун, в горле щекотало… Сам себе приговаривал: «Не сделаешь сейчас, никогда не станешь санинструктором». Отрыв двух ног… Перетянул жгутом, остановил кровь, обезболил, усыпил… Разрывная пуля в живот… Кишки вывалились… Перевязал, остановил кровь, обезболил, усыпил… Четыре часа держал… Умер… Не хватало медикаментов. Зелёнки обыкновенной не было. То не успевали подвезти, то лимиты кончились — наша плановая экономика. Добывали трофейное, импортное. У меня всегда в сумке лежало двадцать японских разовых шприцев. Они в мягкой полиэтиленовой упаковке, снимешь чехол — делаешь укол. У наших «Рекордов» протирались бумажные прокладки, становились нестерильными. Половина не всасывалась, не качала — брак. Наши кровезаменители в бутылках по пол-литра. Для оказания помощи одному тяжелораненому нужно два литра — четыре бутылки. Как на поле боя ухитриться держать около часа на вытянутой руке резиновый воздуховод? Практически невозможно. А сколько бутылок ты на себе унесёшь? Что предлагают итальянцы? Полиэтиленовый пакет на один литр, ты прыгаешь на него сапогами — не лопается. Дальше: бинт обыкновенный, советский бинт стерильный. Упаковка дубовая, занимает больше веса, чем сам бинт. Импортные… Таиландские, австралийские… Тоньше, белее почему-то… Эластичного бинта вообще не было. Тоже брал трофейный… Французский, немецкий… А наши отечественные шины?! Это же лыжи, а не медицинское приспособление. Сколько их с собой возьмёшь? У меня были английские: отдельные — на предплечье, голень, бедро. На молнии, надувные. Всунул руку, застегнул. Кость сломанная не двигается, защищена от ударов при транспортировке. За девять лет ничего нового не поставили у нас на производство. Бинт тот же, шина — та же. Советский солдат — самый дешёвый солдат. Самый терпеливый. Так было в сорок первом году… И через пятьдесят лет так… Почему?.. Страшно, когда в тебя лупят, а не самому стрелять. Можно выжить, если постоянно думать об этом. Я никогда не садился в первую и последнюю машину. Никогда не спускал ноги в люк, пусть лучше с брони свисают, чтобы не отрезало при подрыве. Держал в запасе немецкие таблетки для подавления чувства страха. Но никто их не пил. С боевых приходили мало похожие на советских солдат. Сами себя обували, одевали, кормили. Наш бронежилет не поднять, американский — ни одной железной части, из какого-то пуленепробиваемого материала. Пистолет Макарова в упор его не берет, а с автомата только со ста метров пуля достаёт. Американские спальные мешки образца сорок девятого года. Лебяжий пух, лёгкие. Наш ватник килограммов семь весит, не меньше. У убитых наёмников забирали куртки, шапки с длинными козырьками, китайские брюки, в которых паховина не натирается. Все брали. Трусы брали, так как с трусами был дефицит. С носками, с кроссовками. Приобрёл я маленький фонарик, ножик-кинжальчик. Стреляли диких баранов. Диким считался баран, отставший на пять метров от стада. Или меняли. Два килограмма чая за одного барана. Чай трофейный. Деньги с боевых приносили, афгани. У нас их кто повыше отнимали. Тут же на наших глазах между собой делили, не скрываясь, не прячась. В патрон забьёшь, сверху порохом присыплешь пару бумажек — спасёшь. Одни хотели напиться, другие выжить, третьи мечтали о наградах. Я тоже хотел награду. В Союзе встретят: — Ну, что у тебя? Что, старшина, каптёркой заведовал? Обидно за свою доверчивость. Замполиты нас убеждали в том, во что сами не верили. С чем сами уже давно разобрались. Лозунг: «Афганистан нас сделал братьями» — враньё! В армии существуют три солдатских сословия: молодые, ветераны, дембеля. Я приехал — форму отгладил, ушил. Все наточено, блестит. Стрелка на спине — борзянка. А молодым нельзя форму ушивать, стрелка запрещена. Подходит дембель: — Ты откуда? — Из Союза. — Ты что, молодой? Не понял, чего ты так оборзел. — Давай не обострять отношения. — Слушай, молодой, ты меня не зли, — он привык, чтобы его боялись. — Я тебя предупредил. Вечером казарму моют молодые. Дембеля курят. — Убери кровать. — Чья кровать? — Ты не понял? Ночью подняли. Восемь человек. Прошлись хорошенько по мне сапогами. Отбили почки. Два дня кровью писал. Днём не трогали, только ночью. Пробовал не сопротивляться, все равно бьют. Переключился: меня будят, наношу первый удар, ещё не открывая глаз. Били аккуратно, без синяков. Полотенце на руку и по животу. Отбили живот. Дней семь били. После боевых ни разу не трогали. Других молодых били, меня уже нет. Команда ночью: — Санинструктора не трогать.