У него спрашивали: — Девушка у тебя есть? Он отвечал: — Есть. — И показывал мой студенческий билет, где у меня ещё косы, длинные-длинные. Он любил танцевать вальс. Пригласил меня на первый свой вальс в школе на выпускном вечере. А я не знала, что он умеет танцевать, научился. Мы с ним кружились. Вяжу у окна вечером, жду его. Шаги… Нет, не он. Шаги… Мои шаги, сына моего… Ни разу не ошиблась. Садимся друг против друга и до четырех утра говорим. О чем говорим? Ну о чем говорят люди, если им хорошо? Обо всем. О серьёзном и о пустяках. Хохочем. Он мне напоёт, сыграет на пианино. Гляну на часы. — Валера, спать. — Давай, матушка, ещё посидим. Он звал меня: матушка моя, матушка моя золотая. — Ну, матушка моя золотая, твой сын поступил в Смоленское военное училище. Рада?! Сел за пианино. Господа офицеры — голубые князья! Я, наверно, не первый, И последний не я… Мой отец — кадровый офицер, погиб, защищая Ленинград. Дед был офицером. Сына сама природа слепила военным человеком: рост, сила, манеры… Ему бы в гусары… Белые перчатки… Карты, преферанс… «Моя военная косточка», — веселилась я. Хотя бы на нас что-нибудь капнуло с небес Господних… Ему все подражали. Я, мама, подражала ему. Садилась, как он, у пианино. Иногда начинала ходить, как он. После его смерти особенно. Я так хочу, чтобы он всегда присутствовал во мне… — Ну, матушка моя золотая, твой сын уезжает. — Куда? Молчит. Сижу в слезах. — Сыночек, куда ты едешь, дорогой? — Что куда? Уже известно куда. Матушка моя, за работу. Будем начинать с кухни… Друзья придут… Мгновенно догадываюсь. — В Афганистан? — Туда… — и такое сделал лицо, не подступиться, железный занавес опустил. Ворвался в дом Колька Романов, его друг. Как колокольчик, все рассказал: они ещё с третьего курса подавали рапорт с просьбой отправить их в Афганистан. Первый тост: кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Весь вечер Валера пел мои любимые романсы и: Господа офицеры — голубые князья! Я, наверно, не первый, И последний не я… Четыре недели оставалось. Утром перед работой захожу в его комнату, сижу и слушаю, как он спит. Спал он тоже красиво. Как природа нам стучала в дверь, как подсказывала. Вижу сон: я на чёрном кресте в чёрном длинном платье… И ангел меня на кресте носит… Я еле-еле вишу… Решила глянуть, куда же я упаду… В море или на сушу?.. Вижу — внизу котлован, залитый солнцем. Ждала его в отпуск. Он долго не писал. Звонок на работу. — Матушка моя золотая, я прибыл. Не задерживайся. Суп готов. Я закричала: — Сыночек, сыночек! Ты не из Ташкента? Ты — дома! В холодильнике кастрюля твоего любимого борща!! — Ох ты! Кастрюлю видел, но крышку не поднимал. — А у тебя что за суп? — Суп — мечта идиота. Выезжай. Иду встречать к автобусу. Приехал весь седой. Не признался, что не в отпуске, а отпросился из госпиталя: «Матушку повидать на два дня». Дочка видела, как катался по ковру, рычал от боли. Гепатит, малярия — все вместе привязались к нему. Предупредил сестру: — То, что сейчас было, — это не для мамы. Иди читай книгу… Опять я заходила перед работой в его комнату, смотрела, как он спит. Открыл глаза: — Что, матушка моя? — Почему не спишь? Ещё рано. — Сон я видел плохой. — Сыночек, если плохой, надо перевернуться. Будет хороший. И не надо рассказывать плохих снов, тогда они не сбываются. Провожали его до Москвы. Стояли солнечные майские дни. Калужница цвела… — Как там, сынок? — Афганистан, матушка моя, это то, что нам делать нельзя. Только на меня смотрел, больше ни на кого. Протянул руки, лбом потёрся: — Я не хочу ехать в эту яму! Не хочу! — пошёл. Оглянулся. — Вот и все, мама. Никогда не говорил «мама», всегда «матушка моя». Солнечный прекрасный день. Калужница цвела… Дежурная в аэропорту смотрела на нас и плакала… Седьмого июля просыпаюсь без слез… Стеклянными глазами уставилась в потолок… Он меня разбудил… Как бы пришёл попрощаться… Восемь часов… Надо собираться на работу… Мечусь с платьем из ванной в комнату, из одной комнаты в другую… Не могу надеть почему-то светлое платье… Меня кружило… Никого не видела… Все плыло… А к обеду успокоилась, к середине дня… Седьмое июля… Семь сигарет в кармане и семь спичек… Семь снятых кадров в фотоаппарате… Семь писем ко мне… И семь писем невесте… На тумбочке книга, раскрытая на седьмой странице… Кобо Абэ «Контейнеры смерти»… Секунды три-четыре у него было, чтобы спастись… Они летели с машиной в пропасть. — Ребята, спасайтесь! А мне — концы. — он не мог прыгнуть первым. Он этого никогда не мог. «…Пишет вам заместитель командира полка по политической части майор Синельников С. Р. Я, выполняя свой солдатский долг, считаю необходимым сообщить вам, что старший лейтенант Волович Валерий Геннадьевич погиб сегодня в десять часов сорок пять минут…» Уже весь город знает… В Доме офицеров чёрный креп висит и его фотография… Уже самолёт с гробом вот-вот приземлится… Мне ничего не говорят… Никто не решается… На работе моей все ходят заплаканные… — Что случилось? Отвлекают под разными предлогами. Заглянула в дверь приятельница. Потом наш врач в белом халате. Я как просыпаюсь. — Люди! Вы что, с ума сошли? Такие не гибнут. — стала стучать по столу. Подбежала к окну, стучала в стекло.