— Раненый или убитый? — Нет, не раненый… — А что? — отворачиваю край простыни. А там лежит скелет, обтянутый кожей. Таких доставляли с далёких застав. — Что с ним случилось? — Чай с мухой подал. — Кому? — «Деду» нёс чай, а туда муха залетела. Били и две недели не подпускали к кухне… Боже мой! И это среди моря крови… Среди чужих песков… В Кундузе двое «дедов» заставили ночью «молодого» выкопать яму… Он выкопал… «Стань в яму»… Он стал в яму… Они засыпали его по горло землёй… Одна голова торчала… Всю ночь они на неё мочились… Утром, когда его откопали, он застрелил обоих… Об этом случае по всей армии читали приказ… Боже мой! И это среди моря крови… Среди чужих песков… Рассказываю вам, а сама думаю: все такое страшное. Почему я только страшное вспоминаю? Была же дружба, взаимовыручка. И геройство было. Может, мне мешает та старая афганка? Мы её спасли, а она хотела в нас плюнуть… Но я вам не до конца рассказываю… Её привезли из кишлака, через который прошли наши спецназовцы… Никого живого не осталось, только она одна… А если с самого начала, то из этого кишлака стреляли и сбили два наших вертолёта… Обгоревших вертолётчиков вилами докололи… А если до самого конца, до самого… То мы не задумывались: кто первый — кто последний. Мы лишь своих жалели… У нас послали на боевые врача. Он первый раз вернулся, плакал: — Меня всю жизнь учили лечить. А я сегодня убивал… За что я их убивал? Через месяц он спокойно анализировал свои чувства: — Стреляешь и входишь в азарт: на, получай! …Ночью на нас падали крысы… Обтягивали кровати марлевым пологом. Мухи были величиной с чайную ложку. Привыкли и к мухам. Нет животного неприхотливее человека. Нет! Девочки засушивали на память скорпионов. Толстые, большие, они «сидели» на булавках или висели на ниточках, как брошки. А я занималась «ткачеством». Я брала у лётчиков парашютные стропы и вытягивала из них нити, которые потом стерилизовала. Этими нитями мы зашивали, штопали раны. Из отпуска везла чемодан игл, зажимов, шовного материала. Сумасшедшая! Привезла утюг, чтобы не сушить на себе зимой мокрый халат. И электрическую плитку. По ночам крутили всей палатой ватные шарики, стирали и сушили марлевые салфетки. Жили одной семьёй. Мы уже предчувствовали, что, когда вернёмся, будем потерянным поколением, лишними людьми. Как, например, нам ответить на вопрос, зачем столько женщин посылали на эту войну? Когда стали прибывать уборщицы, библиотекари, заведующие гостиницами, мы сначала недоумевали: для чего уборщица на два-три модуля или библиотекарь для двух десятков потрёпанных книг. Для чего, как вы думаете?.. Мы сами сторонились этих женщин, хотя они ни в чем не были перед нами виноваты. А я там любила… У меня был любимый человек… Он и сейчас живёт… Но перед мужем я согрешила; обманула его: я сказала, что того, кого я любила, убили… — А встречалась ли ты с живым «духом»? — спросили у меня дома. — Он, конечно, с бандитской рожей и кинжалом в зубах? — Встречала. Красивый молодой человек. Окончил Московский политехнический институт. — а моему младшему брату представлялось что-то среднее между басмачами из гражданской войны и горцами из «Хаджи-Мурата» Льва Толстого. — А почему вы работали по двое — трое суток? Могли отработать восемь часов и идти отдыхать. — Вы что! Не понимаете?! Не понимают. А я знаю, нигде не буду так необходима, как там была. Не поверите, какую я там видела радугу после дождя: высокие цветные столбы на все небо. Никогда я больше такой радуги не видела и не увижу… На все небо…» Медсестра «Счастливая была — родила двоих сыновей, два дорогих мальчика. Росли: один большой, другой маленький. Старший, Саша, в армию идёт, а младший, Юра, в шестом классе. — Саша, куда тебя посылают? — Куда Родина прикажет, туда и поеду. Говорю младшему. — Смотри, Юра, какой у тебя брат! Пришло солдатское письмо. Юра бежит ко мне с ним: — А нашего Сашу на войну посылают? — На войне убивают, сынок. — Ты, мама, не понимаешь. Он вернётся с медалью «За отвагу». Вечером с друзьями во дворе играет — воюют с «духами»: — Та-та… Та-та… Та-та… Вернётся домой: — Как ты думаешь, мама, война окончится раньше, чем мне исполнится восемнадцать лет? — Я хочу, чтобы раньше. — Повезло нашему Саше — героем будет. Пусть бы ты меня раньше родила, а его потом. …Принесли Сашин чемоданчик, в нем синие плавки, зубная щётка, кусок смыленного мыла и мыльница. Справка об опознании. — Ваш сын умер в госпитале. У меня как пластинка в голове: «Куда Родина прикажет, туда и поеду… Куда Родина прикажет, туда и поеду…» Внесли и вынесли ящик, как будто в нем ничего не было. Маленькие они были, зову: «Саша!» — бегут оба, зову: «Юра!» — один и другой бегут. Зову: — Саша! — ящик молчит. — Юрочка, а где ты был? — Мама, когда ты кричишь, мне хочется убежать на конец Земли. С кладбища убежал, еле нашли. Привезли Сашины награды: три ордена и медаль «За отвагу». — Юра, посмотри, какая медаль! — Я, мама, вижу, а наш Саша не видит… Три года, как сына нет, ни разу не приснился. Брючки его под подушку кладу, его маечку: — Приснись, сынок. Приди повидаться. Не идёт. В чем я перед ним провинилась? Из окна нашего дома видна школа и школьный двор. Юра там с друзьями играет — воюет с «духами». Только слышу: — Та-та… Та-та… Та-та…» Мать «Хватит, два года… По горло… Такое не повторится… Не повторится… Никогда… Не вспоминать… Забыть этот дурной сон! Я там не был… не был… Но все-таки я там был. Закончив военный институт и отгуляв положенный отпуск, летом восемьдесят шестого я приехал в Москву и, как было указано в предписании, явился в штаб одного важного заведения. Найти его было не так-то просто. Я зашёл в бюро пропусков, набрал трехзначный номер. — Слушаю. Полковник Сазонов, — ответили на том конце провода. — Здравия желаю, товарищ полковник! Прибыл в ваше распоряжение. Нахожусь в бюро пропусков. — А, знаю, знаю… Вам уже известно, куда вас направляют? — В ДРА. Город Кабул. — Неожиданно для вас? — Никак нет, товарищ полковник.