Примерно за три часа до рассвета группа поднялась, привела себя в порядок, разогрелась упражнениями. За ночь мышцы и суставы у многих бойцов затекли. Когда все были готовы к походу, Буторин приказал двигаться вперед. Как и вчера, впереди шел охотник Федоров, за ним в трех шагах — сам Буторин. За ним двигалась основная группа из десяти бойцов во главе с сержантом. Замыкала колонну пара бойцов, шедших в десяти метрах позади всех, прикрывая отряд от возможного нападения с тыла. Охотник шел быстро. Он только иной раз с недовольным видом оборачивался, когда кто-то из солдат наступал на сухую ветку или задевал нижние ветви деревьев. К девяти утра стало светать. Федоров сбавил шаг и стал прислушиваться, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Через полчаса в тайге стало светлее, пространство между деревьями теперь просматривалось на расстоянии нескольких десятков метров. И вдруг охотник остановился и поднял руку. Вся группа как по команде замерла на месте. Не оборачиваясь, старик поманил к себе Буторина. — Чувствуешь? — спросил он и повел носом. Теперь запах почувствовал и Виктор. — Да, костер тушат или только что затушили. Пахнет мокрым и горелым кострищем. — Думаю, что они вот там, в низинке, — показал охотник правее и вперед. Дыма мы не видели, потому что они правильно костерок развели. Под деревом. Дым весь в крону и сошел, не поднялся вверх. А раз они в низинке, то должны наблюдающего человека на кромке оставить. Чтобы по сторонам глядел да нас не пропустил бы. Они, если мы их пугнем, кинутся вперед. Вверх не подняться, скользко. Они по низинке поспешат вперед, а там на ровное место выйдут и из-за деревьев в нас пулять будут. Смекаешь, командир? Тут как-то иначе надо. — Ты прав, старик, — похлопал охотника по плечу Буторин. — Упускать их нам никак нельзя. И солдат своих под пули подставлять тоже негоже. Раненых не донесем. Буторин обернулся и, приказав всем опуститься на снег на одно колено и наблюдать вокруг, подозвал сержанта. Сержант был здоровенным детиной, из пограничников. Присев горой рядом с Буториным, он стал слушать, изредка кивая. — Ты своих бойцов знаешь лучше, — сказал Виктор, предварительно описав обстановку. — Выбери сам. Двоих отправь вправо, пусть очень осторожно обойдут вон ту низинку. Метров за пятьдесят, не ближе. А двое пусть обойдут слева. Низинка впереди расходится крыльями и переходит в ровное место. Но там деревьев тоже до черта. Их задача, сержант, когда диверсанты выйдут из низинки, постараться подойти к ним как можно ближе. Мы с остальной частью бойцов тоже постараемся подойти ближе, но они нас заметят и займут оборону. Поняв, что нас мало, постараются уйти, отстреливаясь. Твоим четверым задача в момент начала боя выбивать диверсантов, не выпускать их из кольца, шуметь и создавать видимость окружения большими силами. Но учти, стрелять по конечностям. Голову сниму, если вы мне хоть один труп преподнесете. — А если они в нас стреляют, товарищ майор, тогда как? Лоб подставляй, но убить не моги? — Стыдись, пограничник! — укоризненно сказал Буторин. — Ты когда до войны нарушителей границы ловил, ты какой приказ выполнял? Живыми брать. Живой — это сведения и доказательства преступления. Труп — это проблема и никакой информативности. Ты что! Мы же с тобой чекисты, а не регулярная армия! И здесь не фронт, а операция по поимке диверсантов. Движение началось, Буторин стоял на одном колене за деревом, страстно желая выиграть еще хоть минуту и пройти чуть дальше. Это понятно, что нужно взять живыми, получить сведения. Но ведь и плененного диверсантами геолога нельзя списывать со счетов. Нужно постараться его спасти. Первый выстрел из пистолета прозвучал через десять минут с дальней стороны низинки. Все! Хватит подкрадываться, теперь воевать надо и брать их так, как получится. Несколько автоматных очередей коротко и сухо прорезали таежную тишину. Кто-то из бойцов зычно прокричал требование бросать оружие и сдаваться. Потом очереди последовали одна за другой. Буторин, стиснув зубы, пробирался между деревьями, вглядываясь в заросли впереди. Такая перестрелка не сулила ничего хорошего. В результате ее могут быть только трупы. Человек в меховой шубе выскочил прямо перед Виктором. Он озирался, а палец его подрагивал на спусковом крючке автомата. Расстояние было великовато для прямого броска. Чуть оступишься, и этот человек успеет повернуться и дать очередь. Но стрельба слышалась справа и слева. И это помогло Буторину. Диверсант решил, что движется в самом безопасном направлении, что здесь нет солдат. Он шагнул снова в сторону Виктора и на всякий случай оглянулся. В этот момент Буторин и прыгнул. Диверсант все же успел повернуть автомат навстречу нападавшему. Сделал он это интуитивно или у него была превосходная реакция, но, как бы там ни было, Буторин все же успел отбить оружие в сторону. Вылетевший из рук противника автомат упал в снег. Виктор схватил диверсанта за кисть правой руки, ударил ногой его под колени и, выворачивая руку за спину, повалил на землю. Противник попытался вырвать руку, но Буторин был сильнее и тяжелее. Сцепившиеся противники упали, но диверсант как-то умудрился ужом вывернуться из-под тела оперативника. На миг он даже вырвал свою руку из цепких пальцев Виктора, но тот поймал его за край рукава полушубка. Обхватив ногами ноги диверсанта, он рывком перевалил его через себя, заставив уткнуться лицом в снег, а потом, освободив левую руку, дважды с силой ударил противника в затылок. Тот вскрикнул, снег окрасился кровью. Чувствуя, что сопротивление ослабло, Буторин резко снова выдернул правую руку диверсанта за спину, да так, что у того что-то хрустнуло. Противник вскрикнул и поднял лицо с залитым кровью ртом. Кажется, Буторин случайно разбил ему нос о камни. Ничего, потерпит! Стрельба вдруг утихла. Передав пленника подбежавшему бойцу, Буторин приподнялся на колено и встал за деревом, держа оружие наготове и вглядываясь вперед. Такая тишина может быть вследствие того, что диверсанты решили сдаться и выйти с поднятыми руками. А может быть — и перед началом отчаянного прорыва оставшихся в живых. Никаких криков, ни голосов. Но вот над склоном появилась голова и поднятые руки. Виктор пригляделся и узнал геолога. Того самого, что связывал его по рации с геологоразведочной партией. Ливанчук! — Не стрелять! — раздался злобный зычный голос, и за спиной геолога выросла крупная фигура человека с бородой, который держал пистолет у виска пленника. — Не стрелять, или я убью его. Дорогу, дайте мне дорогу, дайте уйти, и я его не убью! Буторин приподнялся, положив автомат на снег, и поднял руку, чтобы привлечь внимание диверсанта. Геолога надо было спасать. Можно, конечно, дать диверсанту возможность уйти. Но когда он вырвется, Ливанчук ему будет не нужен. Пристрелит его, и дело с концом. Диверсант заметил движение и, прикрываясь геологом, резко развернулся всем телом в сторону Буторина. Их глаза встретились. Виктор хотел было крикнуть, чтобы диверсант не стрелял, что он даст возможность ему уйти. Надо было как-то тянуть время, чтобы придумать, как спасти заложника, но тут тишину леса разорвал выстрел. Диверсант закричал, геолог рванулся всем телом и, споткнувшись, упал на снег. Он попытался подняться и побежать, но поскользнулся и упал. Буторин выругался и бросился вперед. И только теперь он понял, что бородатый корчится на снегу, зажимая руку, в которой недавно был пистолет. Рука была окровавлена. Вытащив из кармана пистолет, Буторин стал приближаться к раненому. Слева, ухмыляясь поднялся охотник Федоров со своим охотничьим карабином. Он деловито передернул затвор, выбрасывая стреляную гильзу, и подошел к геологу, который лежал на снегу и никак не мог отдышаться, все еще не веря в свое спасение. — Ничего, Захар, — добродушно улыбнулся охотник, — ничего. Бывает и хуже, но реже. Бородатый сидел со спущенным с одного плеча полушубком, и пока ему перетягивали жгутом руку, бинтовали рану, он скалил зубы от боли и зло смотрел на Буторина. Узнал он одного из тех оперативников, что приходили в его липовый лагерь. Виктор бился с ним около получаса, но главарь диверсантов не промолвил ни слова. Всех четверых диверсантов развели в разные стороны, чтобы они не могли общаться между собой и не слышали допросов своих товарищей. Буторин подсел к освобожденному геологу, которому охотник налил в кружку пятьдесят граммов водки и заставлял выпить. — Пей, пей, Захар, — требовал Федоров. — Ты и сам сейчас не ощущаешь, не понимаешь напряжения. Оно всегда так. Пока не хватанешь водочки, не отпустит внутри, не расслабишься. Геолог вздохнул и одним большим глотком выпил содержимое кружки. Охотник с добродушной усмешкой кивнул и протянул закуску — кусок черного хлеба с салом и нарезанным кружочками луком. Ливанчук схватил кусок хлеба и, откусив от него, принялся жевать, вытирая рот тыльной стороной руки. — Ну, как ваши дела? — спросил Буторин. — Теперь нормально, — кивнул мужчина, продолжая жевать. — Самое страшное было, когда ребят моих они постреляли и с собой заставили идти. А потом еще, когда вы со своим другом пришли. И сказать вам ничего не мог, потому что и вас бы тогда убили, и страшно было видеть, как вы уходите, страшно оставаться одному с ними. Ведь знал же, понимал, что меня все равно рано или поздно убьют. Сейчас-то уже не боялся. Как-то все равно было радостно погибать на глазах своих, все не в тайге, где на корм хищникам пойдешь. Хоть возьмут в город, похоронят по-человечески. — Ну, это вы зря про похороны, — засмеялся Буторин. — Еще поживем, врагов наших переживем. Нельзя нам умирать, мы Родине еще нужны. Вы мне вот лучше что скажите, товарищ Ливанчук, эти четверо, они одинаковые все? Все ненавидят советскую власть, Советский Союз? — Да как вам сказать, — задумался геолог. — С одной стороны, вроде одинаковые. Мне все это время казалось, что прикажи им главный, и любой из них без сожаления и не задумываясь пристрелит меня или зарежет. Причем и с удовольствием. Сам-то он, конечно, тип злобный, ненавистник. Думаю, даже садист и убийца закоренелый. Другого бы главным и не послали. А вот подчиненные его… Жить они хотят, это я понял еще сегодня во время боя. Они не были готовы сражаться и умирать за идею, они были готовы сбежать, спрятаться и больше не ввязываться в эту авантюру. Вон тот невысокий, с глубокими залысинами… Он мне казался всегда самым странным. Как-то от них особняком всегда держался, все больше молчал. Я понял, что он инженер. Видимо, им нужен для диверсии человек именно с инженерными знаниями. Может, его вообще заставили сюда против воли идти. Буторин велел отвести пленного диверсанта, на которого указал Ливанчук, подальше, чтобы было не видно из лагеря, и поставил его спиной к дереву. Диверсант стоял, опустив голову и глядя себе под ноги. Страха в нем не было. Была спокойная отрешенная безнадежность. Смирился с пленом, смирится и с судом и приговором. Через минуту за деревьями раздался выстрел. Это сержант стрелял в воздух по приказу Буторина. Инженер вздрогнул, посмотрел в сторону выстрела и снова опустил голову. Буторин продолжал смотреть на пленника, и тут раздался второй выстрел. Все в той же стороне. Инженер снова вздрогнул и втянул голову в плечи. — Ну вот, двое ваших товарищей отказались отвечать на вопросы, — прокомментировал ситуацию Буторин, хотя никто никого сейчас, конечно, не убивал. Просто времени не было на уговоры и длительные допросы, решили брать на испуг. — Ваше имя, фамилия? — Волошин Сергей Федорович, — тихо ответил диверсант. — Способ и цель заброски на нашу территорию? — холодно потребовал Буторин, поигрывая пистолетом в руке. — С самолета с парашютом. Место указать не могу. Не местный я. Неужели? Буторин мысленно обрадовался. Сведений о других группах парашютистов у них не было. Единственной группой, выброшенной с парашютами, была та, которую обнаружили в тайге в трехстах километрах южнее Хабаровска. Когда охотники нашли мертвого парашютиста возле своей заимки. Тогда получается, что это основная группа. Тем более в составе есть инженер. — Цель? — строго спросил Виктор. — Цели я точно не знаю, — обреченно ответил диверсант. — Ее знает только главный, а может, и он не знает. Я знаю только, что нас забросили для проведения диверсии. Наверное, какой-то крупной диверсии. Задачу должны были поставить на месте. Мы лишь исполнители. Основная группа, насколько я понял, идет от границы и через тайгу. Там руководитель, они знают и объект, и место, где хранится взрывчатка или где ее раздобыть. И все остальное. — Место встречи? Время? — Времени встречи я не знаю. Оно известно только старшему. И место встречи известно только ему. Я могу лишь судить о месте встречи по косвенным признакам. Это не в этой стороне, куда мы шли. Мы просто пытались уйти от погони и уводили вас за собой. Место встречи с основной группой где-то южнее Хабаровска. — Хорошо, этого пока хватит, — кивнул Буторин и спрятал пистолет в карман. — Снисхождение, Волошин, вы себе начали заслуживать. Прощения не гарантирую, но все в ваших руках, если вы русский и вам дорога родина ваших предков и истинно русские ценности. Сеня спал чутко. Да и спать ему было холоднее, чем сестренке. Чтобы согреть Катю, он даже расстегнул свое пальто и прижал девочку к себе спиной. У него сильно замерзли руки, потому что он не мог их спрятать в карманы или засунуть в рукава. Костры, которыми он обложил их место ночевки, погасли еще ночью. Мальчик не учел, что слой снега под кострищем был слишком большой. Его надо было разгрести хотя бы ногами. И когда костер растопил снег, дрова, даже сильно разгоревшиеся, погрузились в мокрый снег, а потом и в воду, которая образовалась из растаявшего снега. Воде некуда было впитываться, земля промерзла. Трясясь от холода, недовольный тем, что чуть не заморозил себя и сестру, Сенька побегал и попрыгал вокруг сестренки и снова стал разжигать костерок. Как и учил дед Зосима, разжигал под деревом, чтобы дым от мокрых дров терялся в кроне, не поднимался над лесом. Увидят враги дым, поймут, в какую сторону дети инженера пошли. Сенька понимал, совсем по-взрослому понимал, что он спасется не только сам и спасет сестру, он и отца спасет и еще что-то большее. От беды завод спасет. Катька проснулась и стала хныкать, говоря, что ей холодно. Но костер разгорелся, Сеня усадил сестру на толстый слой лапника спиной к большому кедру перед костром. Тепло никуда не уходило — за спиной толстый ствол дерева. Девочка быстро согрелась, а уж когда он подал ей кружку с горячим чаем, она совсем повеселела. Стала даже рассказывать, что ей ночью страсть какие сны снились. Позавтракав, Сенька строго-настрого велел сестре не двигаться с места, а сам полез на бугор посмотреть вокруг. Не видать ли людей, может, деревушка какая-нибудь поблизости окажется. Честно говоря, ему страшновато было и самому. Он просто при сестре не подавал вида, что боится. А на самом деле он знал от деда, что тайга, она такая большущая, что по ней можно месяц и год идти, и если не встретишь деревни, то и людей не найдешь. Без еды они пропадут, совсем пропадут. А этих банок тушенки, что он с собой прихватил из домика, хватит еще дня на два. А потом? Охотиться нечем, да и не умел Сеня охотиться. Птиц ловить его дед учил. Даже не столько учил, сколько показывал, как можно силками без ружья пропитание добывать. Силки делать не из чего, да и не делал мальчик их ни разу в жизни, хотя видел, как плетет силки дед Зосима. Спускаться с бугра Сеня решил в другом месте. Не там, где поднимался, уж больно там круто, того и гляди покатишься вниз. А если сломаешь себе чего-нибудь, ушибешься сильно, что идти не сможешь. Катька ведь пропадет. Обходя маленькие кривоватые деревца, хватаясь за кусты, он все же спустился, и теперь ему нужно было обойти этот бугор или маленькую сопку. А это метров сто! Спешить было некуда, беспокоила лишь сестренка, которой могло взбрести в ее девчачью голову отправиться самой что-то искать или посмотреть на что-то интересное. Глупая еще Катюха, но Сенька ее все равно любил и чувствовал за нее ответственность. Через несколько шагов Сеня обомлел, увидев большие следы, похожие на кошачьи. Дед ему показывал следы, и Сенька умел различать волчьи следы, лисьи, следы рыси, косули, оленя, птичьи, но эти… Эти ни с чьими не спутаешь. Тигр! Внутри у мальчишки так все похолодело, что он не смог идти и опустился на снег, таращась на огромные следы лап. И ведь хорошо видно, что шел он по его с Катькой следам. Его лапищи перекрывали следы детей. Мысли о сестре заставили мальчика быстро подняться. Ужас сковывал все тело, губы дрожали, а зубы лязгали, как при болезни, когда в ознобе все тело. Но страшнее всего было знать, что тигр нашел девочку, страшно было услышать сейчас ее истошный крик. И ведь нож остался там, у костра, да что там нож, тут ружье надо или огонь. Не догадается Катька, не сообразит, что надо ветку поджечь и пугать ею хищника. И когда через несколько метров он вдруг увидел, что тигриные следы исчезли, от сердца отлегло. Сенька продолжал еще дрожать, но где-то там, в глубине его души, затеплилась надежда, что хищник ушел, что они ему не интересны. Катька сидела у костра и что-то выкладывала из мелких веточек на снегу. Кажется, что она даже что-то напевала себе под нос. Сенька облегченно выдохнул и пошел медленнее, стараясь успокоиться. Главное, Катьку не напугать. Мальчик обошел небольшую площадку, на которой они располагались на ночь, и следов тигра нигде не увидел. — Уходим, Катя, — угрюмо заявил он. — Все, пошли скорее. Они шли и час, и два. И все время Сеня чувствовал спиной взгляд хищника. Может быть, ему только казалось так, что он чувствует взгляд, а может, и правда тигр шел по их следам. И что делать, мальчик не знал. Не знал, как спастись от страшного хищника, как спасти сестру. Он шел и думал о том, что можно развести большой костер и за ним прятаться, но дрова кончатся и костер погаснет. И что тогда? Нельзя же, не получится просто жечь костры день, два, неделю. Еда кончится, силы кончатся. Залезть на дерево, но кошки лазают по деревьям. Вдруг и тигр запросто залезет. Да и сколько просидишь на дереве. Тигр уйдет, ты слезешь, и он по следам тебя снова найдет. Паника начала забираться в мальчишечью душу, хотелось плакать от бессилия. Нет, не из-за страха за себя, из-за страха за сестру, страха, что не сможет ее защитить. Когда был жив дед Зосима, когда Сеня слушал его, то все казалось простым, легким и понятным. А теперь вот, оказавшись один с малолетней сестрой в глухой тайге, он понял, что мало что может. А если не думать о тигре? Ну, понюхал следы и ушел. А если думать о том, куда идем и как скоро выйдем к людям? А может, охотники какие встретятся. Ведь они с Катькой идут к городу. И куда идти в городе? В милицию? А если милиция не разберется и решит, что папа предатель, что он заодно с врагами? Они же не знают, что папа не согласился помогать врагам. Нельзя в милицию, нужно найти папу, и он скажет, что делать. Да, так правильно, решил мальчик. Надо идти домой, ведь папа все равно рано или поздно придет домой за ними. А враги потеряли их с Катькой в тайге. Они же не подумают, что дети выбрались и вернулись домой. Точно, они не станут нас искать дома! А дома тепло, дома можно вскипятить воду и заварить чай. А еще я буду украдкой через окно выбираться на улицу и ходить в магазин. Неожиданно стал подниматься ветер. Катька начала хныкать, жаловаться, что устала. Сенька хмурился и тащил сестру за руку, уговаривая, что чем быстрее они пойдут, тем раньше доберутся до дома, до тепла. А дома есть варенье. Уговоров хватило ненадолго, всего на полчаса. А потом девочка наотрез отказалась идти и сказала, что упадет прямо здесь и умрет. Ну что с ней делать, хмурился Сенька. Совсем раскапризничалась. Маленькая она еще. И от ветра не спрятаться, и костер сейчас не разведешь. Вон как метет. И вдруг вспомнилось, как дед рассказывал о том, как можно спастись в пургу. Вон какие есть большие ели, у которых лапы аж не земле лежат, а под ними и снега даже нет, и от ветра они закрывают, и снег наметает на них, и ты оказываешься как в шатре. Усадив сестру на поваленный ствол дерева, Сенька быстро наломал лапника и затащил под раскидистую ель. Он позвал Катьку, и та с радостью поспешила к нему… «Как в домике», — засмеялась она. Они снова улеглись. Сенька снова прижал сестру к груди и повернулся спиной к ветру, хотя под еловые лапы совсем уже и не задувало. Снег иногда сыпался сверху, но его становилось все меньше и меньше. Внутри было тихо и спокойно, как в берлоге у медведя, подумал Сенька. Мальчик не заметил, как и сам задремал. Катюха сопела рядом, спрятав кулачки под пальтишко и поджав ноги в валенках. В полудреме в голове мелькали самые разные картины и образы. Снился и медведь в берлоге, и снежная горка, с которой так здорово кататься на санках, а то и на школьном портфеле. Вспомнилась и мама, и как она ласково гладила по голове маленького мальчика. Потом мама превратилась в доброго медведя. Она почему-то и пахла медведем. Или чем-то неприятным, вонючим, как шкура. Сенька открыл глаза и замер. Рядом была голова тигра. Огромная голова и большущая пасть, по краям он даже видел клыки под жесткими усами. Тигр нюхал детей, просунув голову между еловыми лапами, и тихо пофыркивал. Страх парализовал мальчика. Он даже не мог пошевелиться. Тигр замер, уставился своими желтыми страшными глазами на мальчика, а потом мягко лизнул большим мокрым языком его лицо. Сенька не дышал и тихо про себя просил Катьку не просыпаться. Только бы не проснулась, только бы не завизжала. Тигр еще понюхал детей, фыркнул, и его голова исчезла. Сенька лежал и слушал, как удаляются тяжелые шаги большущего зверя. Потом он судорожно выдохнул и вытер рукавом лицо. Хотелось разбудить сестру и сразу уходить отсюда, бежать, спотыкаться, падать, ползти, но только уходить подальше отсюда. Но подняться он не мог. Сердце готово было совсем остановиться в груди от пережитого ужаса. Сенька полежал еще немного, старясь дышать полной грудью. Потом зашевелилась Катя. — Сеня, я замерзла… — невнятно проговорила сестра. — Домой хочу… И они пошли. Катька выбилась из сил. Она то принималась хныкать и плакать, то дулась на брата, обещая нажаловаться папе, но тем не менее они шли. А потом когда они вышли на опушку, то увидели внизу под небольшим обрывом дорогу. Обычная укатанная колесами зимняя дорога. И сразу кончились все силы, какие только оставались. Не пойдем больше, сказал Сенька сам себе. Будем сидеть и жечь костер. Еды немного есть, вот и будем сидеть. День, два, но машина хоть какая-то должна же проехать. Или телега. Спустив Катьку вниз, Сеня перешел дорогу и стал ломать лапник. Он нашел хорошее углубление в почти отвесной стенке возле дороги, куда на лапник усадил сестру. Здесь не будет ветра, все тепло не будет уходить в лес, а будет отражаться от стенки за ее спиной. Потом он ходил и ходил, собирая дрова, и натаскал их большую кучу, боясь, что устанет так, что сил больше не будет их собирать. А потом они сидели у костра, и ели тушенку, и пили горячий чай из натопленного снега. И Катька опять раскисла и улеглась на лапнике, а Сеня сидел и подбрасывал в огонь веточки. Костер должен гореть и отпугивать хищников и должен быть виден шоферам, которые поедут здесь. Они сидели всю ночь. Сенька засыпал, просыпался и снова бросал веточки в огонь. Дров становилось все меньше. До утра их точно не хватит, и, значит, придется идти в лес через дорогу, снова собирать ветки, ломать их и тащить к костру. Идти в темный страшный лес, где водятся большие тигры, ему совсем не хотелось, и он подбрасывал дрова понемножку, чтобы дров хватило до рассвета. А потом Сенька уснул… Ему ничего не снилось, просто было очень тревожно и холодно. А потом его стал звать папа. Он кричал ему и бибикал автомобильным сигналом. Би-би-и-и, би-би-и-и. А затем папа стал трясти Сеньку за плечи, и звать его, и спрашивать, как Сеньку зовут и как он сюда попал. — Эй, мальцы! — Пожилой шофер с большими густыми усами, пропахшими куревом, трепал Сеньку по плечу. — Вы как же здесь оказались? А ну-ка, просыпайтесь, замерзнете же! Сенька с трудом разлепил глаза и уставился на мужчину. Он никак не мог отойти от сна, в котором был дом, тепло, были отец и мама. Он пытался разлепить рот, но ничего сказать не получалось. Мальчик только мычал. Растормошив ребят, водитель набросал веток в костер и быстро разогрел кружку воды. Она усадил детей в кабину машины, достал из-за спинки шерстяное одеяло, укутал их и заставил пить горячую воду. В кабине «полуторки» тепло не бывает, особенно во время движения. Но одеяло, которое шофер держал в кабине на случай поломки за городом, согревало. И горячая вода тоже. И когда дети согрелись и Сенька рассказал свою историю, правда скрыв ту часть, где фигурировали диверсанты и работа его отца, мужчина повез их в город, качая головой. Надо же, какие мальцы бесстрашные. Отправились в тайгу сами, по деду-леснику соскучились. Вот родители с работы придут, они им всыпят. Хотя лучше уж родителям и не знать, что приключилось с детьми и что могло бы еще приключиться. Ведь померзли бы совсем. — Ну, отогрелись, что ли? — спросил шофер, улыбаясь в свои большие усы. Он остановил машину на улице неподалеку от дома, на который указали дети. В ночи горели только два уличных фонаря, покачиваясь и гоняя тени по заснеженному двору. — Ну, бегите, — протянул он свою твердую мозолистую руку Сеньке как взрослому. — Только уговор, страсти всякие про тайгу родителям не рассказывать! И в лес одним не соваться! Хорошо? — Хорошо, — с солидным видом кивнул Сенька, довольный тем, что ему удалось сохранить в тайне историю про диверсантов. Дядька был хороший, добрый, но военную тайну ему рассказывать нельзя. Он спрыгнул на снег, помог выбраться из машины сестре и, взяв ее за руку, повел к дому, пряча лицо от холодного ветра, задувавшего во дворе между домами. На душе стало спокойнее, все позади, и они дома. Осталось только дождаться папу и все ему рассказать. И папа обязательно придумает, что делать и как дальше быть. Сенька шел, гордясь собой. Им с сестрой осталось обойти угол соседнего дома, где чернел подвальный люк продовольственного магазина, но тут из темноты появился милиционер в форме и с ремнями. — Ну-ка, ребятишки, вы кто такие? — спросил он строго, а потом присел на корточки и присвистнул от удивления. — Батюшки, да это же Гореловы собственной персоной! Вы откуда? А ну-ка, идите сюда, вот сюда… — Дядя милиционер, нам домой надо, — нахмурился Сенька, недовольный этой заминкой. Милиционер — это, конечно, хорошо, но сейчас даже милиционерам ничего рассказывать нельзя. Открылась дверь, детей ввели в коридор, а потом в небольшую светлую комнату с плотно завешенными окнами. Там сидели и лежали на раскладушках несколько женщин с детьми, а за столом с телефонным аппаратом сидели трое мужчин в гражданской одежде. Они повернули головы к вошедшим, и милиционер объявил: — Прошу, товарищ подполковник. Гореловы сами явились. Живые и здоровые!