Сара Кобблер страшно хотела есть. Но она давно привыкла к голоду. Тело затекло и болело – впрочем, она привыкла и к этому. Когда горностранник Мобрик открыл гроб и выпустил её, Сара уже не ощущала безнадёжности, которая царила на фабрике вилок. Раньше она была всего лишь измождённой рабыней, бездумно выполняющей приказы Надзирателя. Теперь этому настал конец. Что-то изменилось в тот день, когда она увидела знакомого мальчика из Глибвуда. Тогда он ещё не успел стереть руки до волдырей и измазаться в саже. Мальчика звали Джаннер Игиби. В глазах у него сияла надежда, и этот слабый свет отразился в душе Сары. Все дети, когда их привозили на фабрику, надеялись сбежать, и Сара тоже. Она была бунтаркой, хоть и предпочитала бунтовать молча. Клыки вышибли дверь её родного дома и вытащили Сару из постели; ни мольбы матери, ни храброе сопротивление отца их не остановили. Сара до сих пор помнит, как влажные чешуйчатые лапы вырвали её из отцовских рук. Она помнит гнилой запах, исходивший от полуящеров, и слышит их шипящий смех. Ничто из пережитого девочкой впоследствии не было и вполовину так ужасно, как та ночь. Она пыталась об этом не думать, но когда Сара лежала в гробу, воспоминания сами лезли в голову. Перед ней вставали искажённые ужасом лица родителей, которые, по мере того как Чёрная Карета со скрипом катила прочь, постепенно исчезали вдали. В Карете она вопила, пока не охрипла. Потом наступила тишина, и Сара поняла, что она совсем одна. Когда на следующее утро её вытащили из Кареты и швырнули к ногам Надзирателя, он задал ей один-единственный вопрос: «Как тебя зовут?» Сара открыла рот, чтобы ответить, но голоса у неё не осталось. Надзиратель требовал ответа, а она молчала. В тот день Сара научилась бояться его кнута. В тот же вечер она попыталась сбежать. Она ничего не обдумывала заранее – просто выскочила из мастерской, побежала по длинному коридору – и… встретила Надзирателя. Он сказал, что давно умеет распознавать рабов, склонных к побегу, а затем она в полной мере постигла его жестокость. Больше Сара не убегала. Все, кого привозили на фабрику, бунтовали либо цеплялись за надежду, но жгучий кнут Надзирателя, цепи Механиков и долгая тоскливая темнота гроба в конце концов ломали даже самую сильную волю. Только Джаннер Игиби не поддался. Как и остальные, он бросил вызов Надзирателю и Механикам – его избили и засунули в гроб. Но и после многочисленных наказаний, после нескольких суток, проведённых в ужасном гробу, он не оставил попыток. И душа Сары пробудилась. Никогда и никто на фабрике ещё не выказывал такой силы. Сара знала, что Надзиратель хотел сделать из Джаннера Механика, пытался соблазнить его властью. Но Джаннер отказался. Он был как свеча, которую нельзя задуть. Потом Джаннер сбежал, а Сара получила наказание за то, что помогла ему; и тогда она с удивлением обнаружила, что свет, зажжённый Джаннером на фабрике вилок, не погас. Она замечала его отражение в глазах других ребят. И горностранники теперь смотрели на девочку иначе. Лишь через несколько дней Сара догадалась, что свет исходит от неё. Это она сама светилась. Джаннер Игиби изменил её. Он бежал, но его свет как дар остался с Сарой. Проходя мимо стола для обрезки, Сара подумала о Джаннере и представила похожие на брызги светящейся краски лучики света, озаряющие землю, по которой он ступал. Когда она сидела за столом, за которым они говорили о побеге, то воображала золотые пятна, кружащиеся в воздухе там, где когда-то сидел Джаннер. Эти мысли поддерживали в Саре веру в существование мира за стенами фабрики. Вот так, без замысла, без цели, сама того не сознавая, Сара Кобблер стала светочем для других, потому что в её сердце были надежда и смелость. Сара даже ходить стала смелее. Теперь она похлопывала других пленников по плечу и улыбалась, даже если их глаза были пусты. Теперь она собирала волосы в пучок, не давая им висеть грязными прядями. Теперь она держала спину прямо, и когда Механики её шпыняли, смотрела им в глаза. Они от этого терялись, а вскоре совсем оставили Сару в покое. До появления Джаннера Сара отгоняла воспоминания о родителях и о доме. Казалось, рабство терпеть легче, если не думать о городе по ту сторону кирпичной стены, где по-прежнему ходят и разговаривают люди, пусть даже под неприязненными взглядами Клыков. Но теперь, обрезая мечи и вилки, разгружая уголь, вертя колёса и топя печь, Сара думала о запахе отцовского табака и звонком мамином смехе, о книгах в своей комнате и ясных утрах в самом конце зимы, когда уже близится весна. Однажды, когда она сидела, хлебая суп и с удовольствием вспоминая о безумном побеге Джаннера, кто-то коснулся её плеча. Не сразу очнувшись, Сара обернулась и увидела маленького мальчика. Он едва доходил ей, сидящей, до плеча. Лицо у него, как и у всех здесь, было в саже, зубы начали чернеть, под ногтями запеклась грязь. Рубашка болталась на нём, как на пугале. Но глаза! Мальчуган внимательно смотрел на Сару. Это был не инструмент, а живой ребёнок. – Можно мне сесть с тобой? – спросил он тонким голоском. – Конечно, – с улыбкой ответила Сара. – Пожалуйста. Как тебя зовут? Мальчик оглянулся на Механиков. – Не бойся, – сказала Сара. – Они меня не трогают. Ну, как тебя зовут? Он придвинулся ближе и шепнул: – Борли. Мне, кажется, семь. – Очень приятно. А я Сара Кобблер. – Она указала ему на место рядом с собой. Борли поставил миску с супом на стол, уселся на скамью и, придвинувшись ближе к Саре, посмотрел на неё и улыбнулся так, что хлопья сажи посыпались с его щёк на пол. На мгновение он приник головой к плечу девочки, и Саре стало до боли радостно. Когда она подняла глаза, ещё семеро детей стояли возле её стола с мисками в руках и взглядом тоже просили разрешения сесть. У Сары потекли слёзы, оставляя дорожки на щеках. Она кивком позвала ребят за свой стол, благодаря Создателя за Джаннера Игиби и за тот свет, который остался гореть после него. Так начался тихий бунт Сары Кобблер. 24. Дорога в школу Когда Джаннер проснулся, он сразу же вспомнил о расщепке: что сталось с чудовищем – его поймали? убили? умеет ли оно говорить? Если он действительно слышал голос расщепка, очевидно, это было послание от Нага Безымянного. С другой стороны – возможно, расщепок охотился за кем-то или чем-то другим и Джаннер случайно подслушал его затаённые мысли. А может, расщепок вообще не связан с Нагом и ничего не говорил… может, странная вспышка и голос в голове Джаннера вызваны совершенно другой причиной. В прошлые разы это случалось, когда Лили играла на свистоарфе или пела, но в Кимере, когда они пытались вызвать видение, ничего не вышло, хотя Лили играла песню за песней, а Джаннер сосредотачивался изо всех сил. Им не удавалось сделать это по своей воле. Так почему же видение пришло вчера ночью? За завтраком Джаннер так задумался, что Ния его даже отругала. Он извинился и от души расхвалил её блины с корицей. Радрик в чёрной форме патрульного тоже явился в столовую и получил горячего чая и полную тарелку хрустящего жареного бекона. Он сидел за столом и уплетал за обе щеки, постанывая от удовольствия. Хотя он всю ночь сторожил Трубный холм, в сон его совсем не клонило, особенно в присутствии Нии. – Нигде ни следа, – сообщил он Подо. – Тварь как сквозь землю провалилась. Думаю, уплелась обратно в Чёрный лес. Будь она ещё здесь, вы бы почуяли. Эти зверюги так мерзко пахнут, что собаки не в состоянии взять след. Стоит лучшему псу в Бан Роне разок нюхнуть – и он на целый день теряет чутьё. Так что можете ни о чём не беспокоиться – в Бан Роне чудовищ нет. – Пожалуйста, пришли охрану хотя бы на ночь, – попросила Ния. – Просто на всякий случай. Я чувствовала себя гораздо спокойнее, зная, что вы с Данниби на страже. – Конечно, ваше величество, я так и собирался поступить. Мы с Данниби к вашим услугам. Джаннер едва успел подумать, где Данниби, – и тот тут же выглянул из кухонной кладовки: – Я охотно покараулю, только вздремну днём. И от распивки не откажусь, ваше величество. Ния поблагодарила обоих, а потом всплеснула руками и заявила, что детям срочно нужно выходить, иначе они в первый же день опоздают в школу. – Одевайтесь, – сказала она и подала каждому куртку из плотной коричневой ткани. Снаружи куртка была колючей, как мешок из-под картупеля, зато внутри оказалась подбита мягким мехом. На воротнике виднелись вышитые инициалы – «Д.В.», «К.В.» и «Л.В.». – Это вам от Фревы, – сказала Ния. – Ей не спалось, и она всю ночь работала. Дети поблагодарили Фреву, которая одновременно покраснела и зевнула, а затем сказала: – Это ж сущие пустяки, хозяйка. А курточки подбиты кробличьим мехом. Говорят, чудища кробликов не любят, так что ходите повсюду, не снимая куртки. Если вас съедят – может, чудище выплюнет куртку, и тогда мы узнаем, кого съели! – Очень предусмотрительно с твоей стороны, – произнесла Ния. – Ох, – спохватилась Фрева, – а вдруг чудовище порвёт куртку на клочки? У расщепков такие острые когти. Тогда буквы будет трудно отыскать! Нам придётся сперва сложить все кусочки, отстирать кровь и слюну… – Фрева! Давай надеяться, что моих детей не съедят! Лучше поди посмотри, не проснулась ли Бонни. – Всё будет хорошо, – сказал Радрик Джаннеру и остальным, стряхивая крошки с бороды. – Чудовище убежало. И потом, мы и без букв разберёмся, кто есть кто. По костям, например. – Радрик! – рявкнула Ния. – Моих детей никто не съест! – Конечно, нет, – пожал плечами тот и вновь принялся за еду. – Отличная яичница. – Не забудьте вот это. – Ния протянула детям потрёпанные мешки, которые сшила в Глибвуде, и вместо походных принадлежностей положила в них школьные – книги, чернильницы, перья, тетради и горшочек с небальзамом, который понадобится после тренировки. Джаннер вскинул мешок на плечо и, услышав знакомый скрип кожи и увидев тёмное пятно на лямке, за которую обычно держался рукой, улыбнулся. Он втайне гордился путём, проделанным с этим старым мешком, – из Глибвудского леса через Мельничный мост, по берегу в Дагтаун, снова на берег, через Барьер, Каменистые горы и Мог-Бальгрик в Ледяные прерии, через Тёмное море тьмы в Зелёные лощины. Когда Джаннер вспомнил, как далеко его завёл Создатель, тревога о предстоящем дне в школе рассеялась. Хотя тело Джаннера было покрыто шрамами, мальчик искренне считал, что от этого стал только лучше. Утро было морозное и напоминало о приближающейся зиме. Небо на востоке посветлело, но солнце над Зелёными лощинами ещё не показалось. Когда дети уселись в повозку, Оскар выглянул за дверь и крикнул: – Джаннер, может, заглянешь в библиотеку после уроков? Мы с Бонифером будем весь день корпеть над переводом. Как выразился Анджудар Бродяга: «Мне больше нечем заняться, так что заходи!» Бонифер тоже показался на пороге и добавил: – Да, но как сказал Гамфри Полупалец: «Если, конечно, твоя мать не возражает». Оскар поправил очки и ошеломлённо взглянул на Бонифера: – Именно! Именно так он и выразился в «Смертности, текучести и горечи»! Не лучшая из его книг… – …воистину, – подхватил Бонифер, – далеко не такая лаконичная и злободневная, как… – …«Гусь Главенпуля»! – хором договорили оба и рассмеялись. Живот Оскара заколыхался, а у Бонифера с головы чуть не слетела шляпа. – Я не против, – сказала Ния, прекрасно понимая, что старики её не слушают. – Пусть идёт, как только закончит СНОПы. Джаннер застонал, но мать на него шикнула: – Нечего жаловаться! Я вас совсем распустила, но теперь, раз уж мы здесь и в школе вы получаете местное образование, пора вернуться и к нашим занятиям. Когда на горизонте показалось солнце, залив вершины холмов золотым светом, повозка отъехала от дома. Дорога выглядела совсем иначе, чем накануне. Повсюду были дети. Одни ехали с родителями, как Ветрокрылы, другие стояли на углах улиц в ожидании длинного общественного фургона, запряжённого шестёркой лошадей. Дети в повозках и фургонах болтали, толкались, окликали друг друга и смеялись – но все замолкали и глазели на Ветрокрылов, когда те проезжали мимо. Джаннер старался не замечать смешков, внимательных взглядов и перешептываний – ему не терпелось поскорей выбраться из гущи повозок. Но едва они оказались на людных улицах Бан Роны, шептаться и указывать пальцами начали взрослые. Ния, ни на кого не обращая внимания, лавировала среди фургонов, нагруженных фруктами, хлебом, инструментами, верёвками и бочонками. Город просыпался. Лавочники вешали на двери табличку «Открыто», собаки перебегали от магазина к магазину со свитком в пасти или с мешком на спине, по улицам шагали мужчины с тачками и женщины с осликами. Но по мере того как Ветрокрылы приближались к Твердыне, вокруг становилось всё больше школьников. Многие ребята прихватили с собой громадных псов. У ворот школы повозка Ветрокрылов присоединилась к веренице, тянущейся до самого угла Твердыни и вниз по улице. Повозки двигались медленно, не останавливаясь; они въезжали на школьный двор и огибали статую. – Хорошего вам дня, дети, – сказала Ния. – Звук рога означает, что урок в Зале гильдий начнётся через три минуты. Не опаздывайте, иначе Олумфия будет шевелить усами. – Она посмотрела на всех по очереди и улыбнулась. – Помните, кто вы. Я люблю вас.