— Вот видишь. А бабуся сегодня налепила. Ну и вкусны же с медком! — причмокнул дедусь. — Попробуешь — и за уши тебя не оттянешь… Бери вон тот, пузатый, в нем ягод больше, — показал на большой вареник в глиняной глазурованной миске. — Нет, не хочу, — отказывается Юрко. — Что же, придется мне самому съесть. — Дедусь сделал вид, что расстроился, и взял из миски тот вареник, который только что предлагал Юрку. А Юрку, хотя и отнекивался, очень хотелось вареников с вишнями и медом, потому что он любил их больше конфет и мороженого. Он все время поглядывал то на миску, то на тарелку с прозрачным пахучим медом и ждал, когда дедусь предложит ему снова, — тогда он сразу согласится. Но дедусь больше не предлагал. Заговорил о другом. Сначала напомнил, чтобы Юрко здоровался, когда в хату входит, чтобы опрятным был, за одеждой своей внимательнее следил — не забывал рубашку в штаны заправлять, пуговки застегивать. После этого стал расспрашивать, хорошо ли он знает таблицу умножения и бережет ли, не поломал ли еще конструктор, подаренный в прошлом году моим папой. Потом начал рассказывать о себе, каким был в детстве. И все это дедусю ничуть не мешало есть вареники. Видя, как быстро исчезают вареники из миски, а мед из тарелки, Юрко отважился и спросил: — Дедусь, а сколько вы можете съесть вареников? — Когда был молодой, штук двадцать съедал. Аппетит тогда у меня хороший был. — А теперь? — А теперь, — вздохнул дедусь грустно, — больше пятнадцати не осилю. — Но это вы, дедусь, съедаете, наверное, пятнадцать маленьких, таких, как мама лепит. Бабуся же вон какие здоровенные налепила. Из одного три вышло бы. — Да нет, вот таких, бабусиных, и съедаю пятнадцать штук. У твоей матери разве вареники? Это мотыльки! — А я больше десяти, пожалуй, не одолел бы… — Сколько их тут еще осталось? — заглянул дедусь в миску. — Шесть, — подсказал Юрко. — Ага, значит, девять съел, да еще эти прикончу, — как раз и будет моя порция. — Нет, дедусь, вы не девять, а уже двенадцать съели, — поправил Юрко. — Неужели двенадцать? — не поверил дедусь. — Двенадцать, двенадцать! Я считал. — Ты смотри, а я и не заметил, как уплел. Ну да ничего, как-нибудь и с этими шестью управлюсь, уж очень они вкусные! Помолчал, помолчал Юрко и снова спросил: — Дедусь, а что вы мне сказали, как только я пришел к вам? — Что ж я тебе, голубь мой, говорил? — задумался тот. — Может, чтобы ты рубаху в штаны заправлял и пуговки застегивал? — Нет, раньше. — А-а, это чтобы ты здоровался, когда в хату входишь? — Да нет, не то! Когда я вот тут стоял, вы что-то сказали. — Вот беда, забыл, не помню! — сокрушенно покачал головой дедусь. — Ну, вы о чем-то меня просили, а я не хотел, — помогал быстрее припомнить Юрко, потому что в миске оставалось всего лишь три вареника, а в тарелке не больше ложки меда. Но дедусь никак не мог припомнить, о чем он говорил Юрку. И только когда последним вареником вымазал последние капельки меда и съел его, хлопнул руками по коленям: — Так это ж ты, наверное, хотел вареников с медком попробовать? — Ну, ясно же, хотел. А вы то про рубашку, то про пуговки мне толковали, пока сами все вареники не съели, — едва сдерживая слезы, сказал Юрко и поплелся к дверям. Когда мы пригнали с пастбища домой корову и дедусь рассказал нам про Юрка, бабуся очень рассердилась. — Недобрый ты, бессердечный! Разве можно шутки шутить над ребенком? — Ничего, ничего, — успокаивал ее дедусь. — Это мальчишке в науку. Теперь не будет дожидаться, чтоб упрашивали. Ты думаешь, мне было сладко? Уж и не лезут в рот вареники, но ел, чтобы ни одного не осталось… Пришлось бабусе на следующий день снова лепить вареники с вишнями. Когда налепила, сварила, послала меня за Юрком, а дедуся в погреб за медом. На этот раз Юрко не отказывался от вареников. Только пригласили — сразу же бросился за стол… Непослушание всегда приводит к каким-нибудь неприятностям, а то и к беде — это я знаю по себе и по друзьям. Так случилось и с Оксаной. Она много раз просила сводить ее в лес. Но мне все было некогда. Я целыми днями не расставался с Василем, Петром и Юрком. Ходили на строительство газопровода неподалеку от Калиновки, на животноводческие и птицеводческие фермы, в поле. Или купались в речке и ловили рыбу. А то играли в футбол. Да, правду сказать, не очень-то и хотелось мне возиться с сестренкой. Надоело, и хлопцы могут поднять на смех: кто я — нянька, что ли? В тот день перед обедом бабуся, как всегда в это время, хлопотала у печки, готовила что-то вкусное. А Оксане опять захотелось помогать ей. Бабуся и на этот раз позволила ломать сухие веточки и бросать в печку. Но вот Оксане показалось, что сучьев не хватит, и она решила тайком (бабуся ведь не пустит) сбегать в лес, набрать хворосту. Выждала, пока бабуся пошла в огород нарвать укропу, а мы с дедусем — к ульям, схватила ремень, которым связывали хворост, и выскользнула со двора. Когда выбежала за калитку, привязанный за воротами бычок увидел ее и, видно, подумал: Оксана с ремнем бежит к нему. И, забыв, что привязан, бросился наутек. Бычок и раньше пытался срываться с привязи. Ему хотелось побегать по лужку или побродить по лесу. Но толстая веревка и дубовый колышек, глубоко вбитый в землю, держали крепко. Теперь же, испугавшись, он с такой силой рванулся, что колышек выскочил из земли. Почувствовав волю, бычок от радости задрал хвост и помчался к лесу. Оксана остановилась, посмотрела: не видел ли кто-нибудь, как она напугала бычка? Но во дворе никого не было, и она побежала дальше. Когда очутилась в лесу, увидела так много интересного, что совсем забыла, зачем прибежала. Солнечные лучи золотистыми стрелами пронизывали листву, сквозил теплый ласковый ветерок, из травы выглядывали цветы и кивали ей головками. А сколько пташек порхало, сколько бабочек летало, всяких букашек, жуков!.. Оксана вышла на поляну, на которой рос дуплистый партизанский дуб-великан. Вот он стоит в одиночестве, суровый и гордый. Сучья на нем толстенные, с потрескавшейся корой, листья жесткие, точно из темно-зеленой жести. А березы, ясени, клены, обступившие поляну, — те веселые и приветливые. Они, казалось ей, с восхищением и почтительностью поглядывают на дуб, слегка покачивают ветвями, шевелят листвой и как бы перешептываются между собой: шу-шу-шу… — Здравствуй, дуб! — крикнула Оксана и поклонилась ему. Потом добавила: — А я — Красная Шапочка! Зачем она это сказала — сама не знает. Дуб молчал. Наверное, не услышал ее голоса, старый ведь, старше дедуся. Тогда она, так же поклонившись, обратилась к другим деревьям: — Здравствуйте и вы, березы, и вы, ясени, и вы, клены! Я — Красная Шапочка! И ей показалось, что все они зашептали в ответ: «Ш-ша-почка… Ш-ша-почка…» Оксана удовлетворенно улыбнулась и направилась к красавице елке, которую приглядела еще в тот раз, когда была здесь со мной и бабусей. Пересекла поляну, вышла на знакомую просеку, а та вся алела от спелой земляники. Оксана стала собирать лесные ягодки, лакомилась и никак не могла налакомиться — такие они были ароматные и вкусные. Оксана пожалела, что не взяла с собой кузовок: набрала бы в него и угостила бы дедуся и меня. А может, и бабуся бы не отказалась! Собирая землянику, Оксана шла просекой все дальше и дальше, совсем позабыв о елке, с которой хотела поздороваться, о хворосте и о том, что бабуся говорила ей, когда она гонялась за пестрой бабочкой. Только тогда вспомнила, когда забрела в самую глубину леса, где кончалась просека и начиналась темная чащоба. Боязливо огляделась и повернула назад. Чтобы не заблудиться, держалась все той же просеки. Торопилась побыстрее выйти на поляну, а там уже не страшно, оттуда близко до дедусевой хаты. Вскоре Оксана увидела кудрявую верхушку партизанского дуба, и страх у нее сразу прошел. Повеселела и даже стала попутно подбирать маленькие опавшие веточки. Вдруг сбоку в кустах что-то зашуршало. Оксана вздрогнула и замерла на месте. — Кто там? — спросила дрожащим голосом. Никто не откликался. Но ведь знала: в кустах кто-то был. «Неужели волк?..» — подумала с ужасом, вспомнив бабусино предостережение. «Да, да, это он, он!.. Наврала деревьям, что я — Красная Шапочка, а волк, видно, подслушал и поверил, теперь подстерегает меня, чтобы съесть…» Только хотела крикнуть, что никакая она не Красная Шапочка, а просто девочка Оксана, как в кустах снова зашуршало. Испугавшись, выпустила из рук веточки и бросилась наутек. Волк погнался за нею. Слышала, как позади трещали под его лапами сухие сучья, шелестели кусты.