Совершенство существовало: в этом и заключалось Обретенное им новое знание. И ужас его растворился в тенях. Питер смотрел в огонь, прислушиваясь к неясному гулу знакомых голосов. Он бережно заложил страницу и закрыл книгу. — Подобно параноику, он выискивал скрытый смысл во всем, — произнес Гамаш. — У Бена имелись и возможность, и сноровка, необходимые для того, чтобы убить Джейн. Он жил совсем рядом со старой школой, он мог войти туда незамеченным, взять классический лук и пару стрел, заменить наконечник для стрельбы по мишеням на охотничий, потом выманить Джейн из дома и убить ее. В голове Питера прокручивался немой кинофильм. Сейчас он опустил глаза. Он не мог заставить себя взглянуть в лицо присутствующим. Как он мог так ошибаться в своем лучшем друге? — А как Бен заманил туда Джейн? — поинтересовался Габри. — Просто позвонил по телефону, — объяснил Гамаш. — Джейн полностью доверяла ему. Она не стала задавать никаких вопросов, когда он предложил встретиться у оленьей тропы. Он сказал ей, что видел неподалеку браконьеров, так что будет лучше, если она оставит Люси дома. И она пошла туда без всякой задней мысли. «Вот что получается из доверия и дружбы, верности и любви, — думал Питер. — Тебя безжалостно обманывают. Предают. Тебе наносят такую душевную рану, что ты едва можешь дышать. А иногда это убивает тебя. Или еще хуже. Это убивает людей, которых ты любишь». Бен едва не убил Клару. А он доверял Бену. Любил его. И вот что из этого вышло. Никогда больше он не допустит ничего подобного. Гамаш был прав, когда цитировал стих 36, главу 10 Евангелия от Матфея. — А почему он убил мать? — спросила Руфь. — Самая старая история на свете, — устало пояснил Гамаш. — Бен был альфонсом, мужчиной-проституткой? — воскликнул Габри. — А чему ты удивляешься? Это ведь древнейшая профессия на земле, — язвительно обронила Руфь. — Ладно, не обращай на меня внимания, можешь не отвечать. — Жадность, — пояснил Гамаш. — Мне следовало догадаться раньше, сразу же после нашей беседы в книжном магазине, — обратился он к Мирне. — Вы описывали тип личности. Тех людей, которые ведут, говоря вашими словами, «неподвижную и застойную» жизнь. Вы помните наш разговор? — Да, помню. Это те, кто не хочет расти и развиваться, кто стоит на месте. Это именно те, кому редко становится лучше. — Да-да, именно это, — кивнул Гамаш. — Они ждут, когда жизнь придет к ним. Они ждут, когда кто-нибудь придет и спасет их. Или вылечит. Сами для себя они ничего сделать не в состоянии. — Бен… — сказал Питер. Это были его едва ли не первые слова за весь день. — Бен, — согласно наклонил голову Гамаш. — Думаю, Джейн видела это. — Он поднялся с кресла и проковылял к стене. — Вот. Взгляните на ее рисунок Бена. Вы обратили внимание, что на нем шорты? Как у маленького мальчика. И он запечатлен в камне. Застывшим. Лицом к дому своих родителей, глядя в прошлое. Сейчас, разумеется, это кажется очевидным, хотя раньше я этого не замечал. — Но почему мы не видели этого? Ведь мы жили с ним рядом! — воскликнула Клара. — А почему вы должны были что-либо замечать? Вы жили своей жизнью. Кроме того, в том, как Джейн изобразила Бена, есть еще кое-что. — Он умолк, давая им возможность самим догадаться, в чем дело. — Тень, — сказал Питер. — Правильно. Он отбрасывает длинную и темную тень. И его темнота сказывается на других. — На мне, вы хотите сказать, — пробормотал Питер. — Да. И на Кларе. Почти на каждом. Он был очень умным, он производил впечатление терпимого и доброго человека, тогда как на самом деле оставался темной и очень хитрой личностью. — Но почему он убил Тиммер? — снова спросила Руфь. — Потому что она собиралась изменить завещание. Не для того чтобы полностью лишить его наследства. Просто назначить ему пожизненное содержание, не слишком большое, чтобы заставить его заняться каким-либо делом самостоятельно. Она прекрасно понимала, в кого он превратился, знала о его лжи, о лени, о бесконечных отговорках. Но она всегда чувствовала себя виноватой. До тех пор пока не встретила вас, Мирна. Вы с Тиммер часто разговаривали о таких вещах. Я думаю, именно ваши рассуждения и заставили ее по-новому взглянуть на Бена и задуматься о его будущем. Она давно знала, что он превратился в проблему, но считала, что это пассивная проблема. Единственным человеком, которому он причинял вред своим поведением, был он сам. И еще она, конечно, учитывая ту ложь, которую он распространял о ней… — Она знала, что говорил о ней Бен? — спросила Клара. — Да. Бен рассказал нам об этом на допросе. Он признался, что, начиная с детских лет, распространял ложь о своей матери, чтобы вызвать к себе сочувствие. И он, похоже, не видел в этом ничего предосудительного. «Ведь это вполне могло быть правдой» — вот как он выразился по этому поводу. Например, — Гамаш повернулся к Питеру, — он говорил вам, что это мать настояла на том, чтобы отправить его в Аббатство. Но правда заключается в том, что это он умолял ее послать его в школу. Он хотел наказать ее, заставив почувствовать, что она ему не нужна. Думаю, беседы с вами, Мирна, стали настоящим поворотным пунктом в жизни Тиммер. Прежде она считала себя виновной в том, что Бен вырос таким. Она даже почти поверила ему, когда он обвинил ее в том, что она была плохой матерью. И она чувствовала себя в долгу перед ним, вот почему всю жизнь позволяла ему жить рядом. — Разве это не казалось тебе странным? — Мирна обернулась к Кларе. — Нет. Хотя теперь, оглядываясь назад, я не могу понять, как до сих пор ничего не замечала. Бен просто жил там, где жил, вот и все. Кроме того, он говорил, что мать не позволяет ему поселиться отдельно от нее. Теперь мне кажется, что это был своего рода шантаж. И я верила всему, что он рассказывал. — Клара удивленно покачала головой. — Переехав в сторожку, он сказал нам, что мать просто выгнала его из дому, когда он наконец осмелился настоять на своем. — И ты в это поверила? — негромко спросила Руфь. — Ты забыла, кто приобретал ваши картины, чтобы вы смогли купить себе дом? Кто отдал вам свою мебель? Кто постоянно приглашал вас на обед в первые годы, чтобы дать вам возможность познакомиться с местными жителями и чтобы накормить вас, когда она знала, что вы сидите голодными? Кто настаивал на том, чтобы вы забирали с собой остатки угощения? Кто выслушивал вас всякий раз, стоило вам открыть рот, и задавал вопросы? Я могу продолжать до бесконечности. Неужели вы ничего не замечали? Или вы настолько слепы? «Опять, — подумала Клара. — В который уже раз речь заходит о слепоте». Это было намного больнее тех ран, которые нанес ей Бен. Руфь в упор смотрела на них, и лицо у нее было жестким и суровым. Как они могли оказаться такими доверчивыми? Как могло получиться, что слова Бена перевешивали поступки Тиммер? Руфь была права. Тиммер была по-настоящему терпимой и терпеливой, доброй, великодушной и щедрой женщиной. По коже у Клары пробежали мурашки, когда она осознала, что Бен начал готовиться к убийству собственной матери много лет назад. — Ты права. Мне очень жаль. Даже змеи. Я ведь на самом деле поверила в змей. — Змей? — переспросил Питер. — Каких змей? Клара покачала головой. Бен обманул ее, воспользовавшись Питером для того, чтобы придать своей лжи достоверность. Для чего он рассказал ей, что в подвале дома его матери живут змеи? Для чего он выдумал историю о том, как им с Питером доставалось в школе, когда они были маленькими? Потому что после этого в ее глазах он выглядел еще большей жертвой, героем. А она с такой легкостью поверила в это. Бедный Бен, как они его называли. И Бен хотел выглядеть бедным в их глазах, хотя, как оказалось, не в буквальном смысле. Как только электрическое освещение в подвале Тиммер восстановили, оказалось, что он стерильно чист, тщательно убран и ухожен. Никаких змей там не было и в помине. Равно как и змеиных гнезд. Не было обнаружено никаких следов того, что кто-нибудь когда-нибудь выползал оттуда, если не считать самого Бена. «Змеи», свисающие с потолка, оказались на самом деле электрическими проводами, а она пинала ногами и отшвыривала от себя обрезки садового шланга. Клара никогда не переставала изумляться силе воображения. — Еще одной причиной, по которой я очень не скоро сообразил, что здесь на самом деле происходит, — признался Гамаш, — стало то, что я совершил промах. И довольно-таки серьезный. Я решил, что он влюблен в вас, Клара. Романтически и безответно. Я даже спросил его об этом. И это стало моей самой большой ошибкой. Вместо того чтобы поинтересоваться у него, как он относится к вам, я спросил, давно ли он вас любит. И сам подбросил повод и объяснение, которые нужны были ему для того, чтобы объяснить все эти его взгляды украдкой. Он тайком смотрел на вас не из-за страсти, а от страха. Он знал, насколько сильно у вас развита интуиция, и если кто-нибудь и мог его разоблачить, так только вы. Но я позволил ему соскочить с крючка и вдобавок одурачить себя. — Но в конце концов вы его вычислили, — успокоила Гамаша Клара. — Бен хотя бы отдает себе отчет в том, что сделал? — Нет. Он считает, что имел полное право поступать так, как он поступил. Деньги Хедли принадлежали ему. Собственность Хедли принадлежала ему. Его мать просто присматривает за ними, пока они не будут переданы ему. Мысль о том, что он не получит наследства, показалась Бену настолько дикой, что он не задумываясь убил ее. Ну а поскольку это из-за нее он оказался в таком положении, значит, ни в чем не виноват. Она сама накликала смерть. Оливье вздрогнул. — Он казался таким мягким и нежным. — А он и был таким на самом деле, — ответил Гамаш, — до тех пор, пока вы не начинали возражать ему. Или когда он не получал того, что хотел. Он был и остался ребенком. Он убил собственную мать из-за денег. А Джейн он убил потому, что решил, что своей «Ярмаркой» она намерена объявить об этом всему миру. — Какая ирония! — сказал Питер. — Он думал, что лицо на картине выдаст его. Тогда как на самом деле его выдало то, что он стер свое лицо. Оставь он все как было, и его бы никогда не разоблачили и не поймали. Всю жизнь он просто плыл по течению, оставаясь пассивным наблюдателем. И единственный раз, когда он решил проявить активность, стоил ему свободы. Руфь Зардо медленно, с трудом поднималась по склону холма, рядом на поводке тащилась Дэйзи. Она сама вызвалась забрать собаку Бена, при этом удивляясь себе больше всех остальных. Но она считала, что поступает правильно. Две дурно пахнущие, хромые особи женского пола. Они осторожно ступали по неровной дороге, стараясь не поскользнуться на выпавшем снегу, не вывихнуть лодыжку и не сломать ногу. Она услышала его раньше, чем увидела. Молитвенный жезл был на месте. Украшающие его разноцветные ленты трепетали на ветру, отчего привязанные дары плясали в воздухе, со стуком ударяясь друг о друга. Настоящие верные друзья. Шумные, назойливые, сталкивающиеся, кричащие, иногда причиняющие боль, но всегда ненамеренно. Руфь поймала старую фотографию, изображение на которой из-за дождя и снега почти исчезло. Она не смотрела на этот снимок целых шестьдесят лет, с тех самых пор, когда сделала его на ярмарке. Джейн и Андреас, такие молодые и счастливые. И Тиммер позади них смотрит прямо в объектив, на Руфь, которая держала в руках фотоаппарат, и хмурится при этом. Тогда, много лет назад, Руфь поняла, что Тиммер знает обо всем. Юная Руфь только что предала Джейн. А теперь Тиммер была мертва. И Андреас мертв, и Джейн тоже мертва. Руфь чувствовала, что, похоже, пришло время отпустить мертвым все грехи, и пусть прошлое останется в прошлом. Она выпустила старую фотографию из рук, и та присоединилась к предметам, танцующим и пляшущим на ветру. Руфь сунула руку в карман и вынула книгу, которую взяла на память о Джейн. Вместе с ней она достала конверт, оставленный для нее Джейн. Внутри лежала карточка, от руки разрисованная Джейн, почти точная копия рисунка на стене в ее гостиной. Если не считать того, что две обнимающиеся фигуры были не молодыми и красивыми, а старыми и дряхлыми. Две пожилые женщины. Обнимающие друг друга. Руфь сунула рисунок в книгу. Потрепанную маленькую книгу, которая пахла туалетной водой «Флорис». Дрожащим голосом Руфь начала читать вслух. Ветер подхватил слова и закружил их со снежинками и разноцветными лентами. На нее с обожанием смотрела Дэйзи. Гамаш сидел в бистро. Он пришел попрощаться и, может быть, купить парочку лакричных трубочек перед тем, как возвращаться в Монреаль. Оливье и Габри горячо спорили, куда поставить великолепный уэльский комод с зеркалом, который выбрал Оливье. Оливье пытался выбрать что-нибудь другое. Он сурово убеждал себя, что не стоит быть жадным и забирать лучшее из того, что было в доме Джейн. «Хотя бы на этот раз, — умолял он себя, — возьми что-нибудь символическое. Что-нибудь маленькое, просто на память о ней. Например, небольшой серебряный поднос или керамическую кружку. Только не уэльский комод с зеркалом. Только не уэльский комод с зеркалом…» — Почему мы никогда не ставим красивую мебель в гостинице? — жалобно спросил Габри, когда они бродили по бистро, выбирая подходящее место для уэльского комода с зеркалом. Увидев Гамаша, они подошли к нему. Габри не выдержал и спросил: — Вы подозревали нас? Гамаш взглянул на двух мужчин — одного крупного и жизнерадостного, другого худощавого и сдержанного. — Нет. Думаю, вам слишком много пришлось перенести из-за жестокости других, чтобы проявлять жестокость самим. Из собственного опыта я знаю, что люди, которым довелось страдать, либо стараются отплатить миру той же монетой и сами становятся жестокими, либо воспитывают в себе неизмеримую доброту. Вы не из тех, кто способен на убийство. Жаль, что не могу сказать того же обо всех остальных. — Что вы имеете в виду? — спросил Оливье. — Что вы имеете в виду? — эхом повторил Габри. — Вы же не ждете от меня ответа на свой вопрос, правда? Кроме того, может случиться так, что этот человек так и не отважится на подобный поступок. Наблюдательному Габри показалось, что Гамаш сам не верит своим словам и даже как будто опасается чего-то. В эту минуту в бистро вошла Мирна, чтобы выпить горячего шоколада. — У меня к вам один вопрос. — Сделав заказ, она повернулась к старшему инспектору: — Что происходит с Филиппом? Почему он так ведет себя с отцом? Гамаш призадумался, не зная, сколько можно ей сказать. Изабелла Лакост отправила в лабораторию ту вещь, которую обнаружила прикрепленной скотчем к обратной стороне постера в комнате Бернара, и они уже получили результаты исследования. На ней повсюду были отпечатки пальцев Филиппа. Бернар Маленфан шантажировал юношу. Но Гамаш знал, что поведение Филиппа изменилось еще до этого. Из веселого и доброго мальчика он превратился в жестокого, злобного, мрачного, глубоко несчастного подростка. Гамаш догадывался о причинах произошедшей в юноше перемены, и журнал лишь подтвердил его правоту. На самом деле Филипп не ненавидел своего отца. Нет. Филипп ненавидел самого себя, и перенес эту ненависть на отца. — Извините, — медленно сказал Гамаш. — Я не могу ответить на ваш вопрос. Когда старший инспектор надевал плащ, собираясь уходить, к нему подошли Оливье и Габри. — Мы думаем, что знаем, почему Филипп ведет себя так, — сказал Габри. — Мы написали причину на бумаге. Если мы угадали, не могли бы вы просто кивнуть головой? Гамаш развернул записку и прочел ее, затем сложил и сунул в карман. Выходя из бистро, он оглянулся на двух мужчин, которые стояли плечом к плечу, слегка касаясь друг друга. Вопреки здравому смыслу, он кивнул. И никогда не пожалел об этом.