— Это было отвратительно, — заявил Габри, соглашаясь с Руфь. Он с размаху опустился в одно из старых кресел, вылинявшую обивку которого согрел огонь камина. — Разумеется, они были правы; я на самом деле голубой. — И, — добавил Оливье, присаживаясь на подлокотник кресла Габри, — еще странный и подозрительный. — Я превратился в одного из этих величественных и величавых гомосексуалистов Квебека, — заявил Габри, перефразируя Квентина Криспа. — Я придерживаюсь фантастических и поразительных взглядов. Оливье рассмеялся, а Руфь подбросила в огонь еще одно полено. — Ты и в самом деле выглядел очень величественно сегодня утром, — сказал Бен Хедли, лучший друг Питера. — Ты хотел сказать, внушительно, как землевладелец? — Да, средней руки, правильнее будет сказать. В это время на кухне Клара встречала Мирну Ландерс. — Стол выглядит просто великолепно, — заявила Мирна, стягивая пальто, под которым оказалось пурпурное платье в восточном стиле без пояса. На мгновение Кларе стало интересно, как это она сумела протиснуться в двери. И тут Мирна извлекла на свет божий свой взнос в вечернее сборище, цветочную икебану. — Куда мне ее поставить, милочка? Клара молча уставилась на нее, разинув от удивления рот. Как сама Мирна, так и ее букеты были огромными, экспансивными и неожиданными. В этом, например, соседствовали ветки дуба и клена, камыш с берегов реки Белла-Белла, протекавшей позади книжного магазинчика Мирны, яблоневые побеги, на которых уцелело несколько плодов сорта «макинтош», и великое множество разнообразных трав. — Что это? — Где? — Вот здесь, в самом центре твоей икебаны. — Колбаса. — Сарделька, ты хотела сказать? — М-м, лучше взгляни вот сюда. — И Мирна ткнула пальцем в спутанный клубок ветвей. — «Собрание сочинений У. X. Одена», — прочла Клара. — Ты, должно быть, шутишь. — Это для мальчиков. — А что еще здесь есть? — Клара обвела глазами внушительный букет. — Дензел Вашингтон. Только не говори Габри. В гостиной Джейн продолжала свой рассказ: — А потом Габри говорит мне: «Твоя мульча у меня. Именно так ее всегда носила Вита Сэквилль Уэст». Оливье прошептал Габри на ухо: — Ты и в самом деле странный. — Ты разве не рад этому? — прозвучала в ответ избитая шуточка. — Как поживаете? — Из кухни появилась Мирна в сопровождении Клары и принялась обниматься с Габри и Оливье, а Питер налил ей скотча. — Думаю, с нами все в порядке! — Оливье расцеловал Мирну в обе щеки. — Следует удивляться тому, что этого не случилось раньше. Сколько мы уже здесь живем? Двенадцать лет? — Габри кивнул с набитым ртом, он вдумчиво жевал «камамбер». — И только сейчас на нас напали. Еще ребенком, в Монреале, надо мной издевалась группа взрослых мужчин. Это было ужасно. — Все замолчали, и слышался только треск и бормотание огня в камине. Оливье заговорил снова: — Они били меня палками. Смешно, но теперь, оглядываясь назад, я думаю, что это было больнее всего. Не синяки и шишки… Перед тем как ударить, они тыкали в меня палками, понимаете? — Он сделал выпад рукой, имитируя движение. — Они вели себя так, словно я не был человеком. — Это необходимый первый шаг, — заявила Мирна. — Они относятся к жертве как к животному, а не как к человеку. Ты все правильно объяснил. Она знала, о чем говорила. Перед тем как переехать в Три Сосны, Мирна работала психологом в Монреале. И, будучи чернокожей, прекрасно знала это выражение на лицах, когда люди относятся к тебе, как к мебели. Руфь повернулась к Оливье, меняя тему разговора. — Я была в подвале и наткнулась там на пару вещичек. Рассчитываю, что ты сможешь продать их для меня. — Отлично. Что… — Есть стаканы рубинового стекла с лиловатым отливом… — Просто замечательно. — Оливье обожал цветное стекло. — Ручной выдувки? — Ты что, принимаешь меня за идиотку? Разумеется, они ручной выдувки. — Ты уверена, что они тебе не нужны? — Он всегда задавал своим друзьям этот вопрос. — Перестань морочить голову. Ты думаешь, я заговорила бы о них, если бы сомневалась в том, что они мне не нужны? — Стерва. — Ах ты, моя девочка! — Отлично, расскажи мне еще что-нибудь. Руфь умудрялась откапывать в своем подвале самые невероятные вещицы. Такое впечатление, что у нее там было прорублено окно в прошлое. Попадалась и откровенная рухлядь, вроде старых поломанных кофеварок и сгоревших тостеров. Зато остальное заставляло Оливье трепетать от наслаждения. Скряга-антиквар, скрывавшийся в нем и занимавший значительно большую часть его натуры, чем он готов был признать, приходил в восторг оттого, что имел доступ к сокровищам Руфи. Иногда он буквально грезил ее подвалом наяву. Если подвал Руфи приводил его в восхищение, то он просто сходил с ума от страсти к жилищу Джейн. Он готов был продать душу дьяволу за возможность переступить ее порог и заглянуть за дверь кухни. Одни только находившиеся там антикварные штучки стоили десятки тысяч долларов. Впервые оказавшись в Трех Соснах, по настоянию Королевы Драмы, он лишился дара речи, когда увидел линолеум на полу в ее прихожей. Если прихожая была музеем, а кухня — святилищем, то что же, ради всего святого, скрывалось за ними? Оливье постарался отогнать от себя эту мысль, зная, что, скорее всего, он будет разочарован. ИКЕА. И потертый ковер грубого ворса. Ему давно уже не казалось странным, что Джейн никогда и никого не приглашала войти через вращающиеся двери в свою гостиную и дальше в дом. — А насчет мульчи, Джейн, — говорил Габри, согнувшись над одной из составных картинок-головоломок Питера, — я могу привезти ее тебе завтра. Может, заодно помочь тебе вскопать огород? — Нет, мне осталось совсем немного. Но, наверное, это в последний раз. Я больше не могу бесконечно возиться с ним. — Габри с явным облегчением воспринял известие о том, что его помощь не требуется. Ему вполне хватало собственного огорода. — У меня на шток-розе появилась целая куча отростков, — сообщила Джейн, пристраивая на место кусочек неба. — Как тебе понравились те желтые одиночки? Что-то я их не заметила. — Я высадил их прошлой осенью, но, похоже, так и не стану для них матерью. Не дашь мне еще несколько штук? Взамен я готов поделиться с тобой лошадиной мятой. — О Боже, только не это! Лошадиная мята была кабачками цветочного мира. Она тоже занимала почетное место на осеннем рынке урожая и, соответственно, в праздничном костре на День Благодарения, от которого будет исходить запах сладкого бергамота, как будто в каждом коттедже в Трех Соснах заваривают чай марки «Седой граф». — Мы не рассказывали, что случилось сегодня днем после того, как вы все ушли? — поинтересовался Габри хорошо поставленным, сценическим голосом, так что каждое его слово звучно падало в уши. — Мы как раз готовили горох для сегодняшнего… — Клара закатила глаза и пробормотала Джейн: «Наверное, потеряли консервный нож», — когда в дверь позвонили, и на пороге объявились Мэттью Крофт и Филипп. — Не может быть! И что же дальше? — Филипп промямлил: «Я сожалею о том, что произошло сегодня утром». — И что ты ему ответил? — спросила Мирна. — Угадай, — откликнулся Оливье. — Я сказал ему: «Докажи». — В самом деле? — воскликнула Клара, приятно удивленная и пораженная одновременно. — Именно так. В его извинении не хватало искренности. Он сожалел о том, что попался, и о том, что его выходка будет иметь последствия. Но я не поверил, что он сожалел о том, что натворил. — Совесть и трусость… — промолвила Клара. — Что ты имеешь в виду? — заинтересовался Бен. — Оскар Уайльд говорил, что совесть и трусость — одно и то же. Совершать неприглядные поступки нам мешает не совесть, а страх быть пойманными. — Интересно. В этом что-то есть, — согласилась Джейн. — А ты? — обратилась Мирна с вопросом к Кларе. — Стала бы я совершать неприглядные поступки, если бы знала, что это сойдет мне с рук? — Изменить Питеру, например, — высказался Оливье. — Украсть деньги из банка. Или, того лучше, украсть работу другого художника? — А, все это детские забавы, — резко бросила Руфь. — Давайте лучше возьмем убийство. Мог бы кто-нибудь из вас сбить другого человека своим авто? Или отравить, например, или утопить в речушке Белла-Белла во время весеннего половодья? Или, — она обвела взглядом лица окружающих, освещенные бликами теплого света от огня в камине, — поджечь дом, а потом забыть о нем и никого не спасать. Мы способны на это? — Что ты имеешь в виду, говоря «мы», белая женщина? — вмешалась Мирна. Ей удалось разрядить напряжение, возникшее после того, как разговор принял столь опасный поворот. — Честно? Да, наверное, я бы сделала что-либо ужасное. Только не убийство. — Клара оглянулась на Руфь, которая в ответ подмигнула ей с заговорщическим видом. — Представьте себе мир, в котором можно делать все, что угодно. Что угодно. И чтобы это сходило с рук, — сказала Мирна, вновь возвращаясь к скользкой теме. — Какая власть! И что, разве кто-нибудь сумел бы избежать искушения? — Джейн смогла бы, — уверенно заявила Руфь. — А вот остальные… — Она пожала плечами. — А ты? — обратился Оливье к Руфи, не на шутку раздосадованный тем, что его причислили к когорте малодушных, где, впрочем, как он втайне сознавал, ему было самое место.