– Разве? Ночлежка на жесткой холодной койке, баланда и ломоть хлеба вместо приличной еды, тяжелая работа… Я ведь могу еще больше усложнить твою жизнь, – угрожающе прорычал он, но сразу смягчился. – Или, наоборот, облегчить. Все будет зависеть от тебя, Кара. Пальцы задрожали, и я сжала кулаки, чтобы скрыть это от собеседника. Я была здесь абсолютно бесправна, и со мной могли сделать все что угодно. Избить, покалечить и даже убить. Но лучше умереть, чем… – Спасибо. Но, как я уже говорила, физический труд меня не пугает. Господин Штейн со стуком поставил бокал на стол, алые капли разлетелись в стороны. Вскочил на ноги и злобно рявкнул: – Слушай сюда, дрянь! В этом месте я царь и бог, и все делают то, что я захочу! А если какая-то девка возомнила о себе невесть что, – угрожающе прошипел он, наступая на меня, – и вздумала крутить передо мной носом, то… Господин Штейн с размаху ударил меня по щеке. Меня пронзила острая вспышка боли, на глаза навернулись слезы, стул подо мной закачался. – А ну, живо иди сюда! – гаркнул он, побагровев. Схватил меня за майку и резко дернул к себе. Ноги мои подкосились, и я рухнула на пол. Но не закричала. Даже тогда, когда начальник рудников с силой пнул меня ногой в живот. На каком-то интуитивном уровне я ощущала, что стоит мне только заплакать, жалобно заскулить, как он получит желаемое. И тогда уже не отстанет. Поэтому стиснула зубы крепче и не проронила ни звука. В дверь постучали. – Господин Штейн, вы свободны? Но он не обратил на это внимания и продолжал безжалостно меня пинать. – Господин Штейн! Мы договаривались, что я зайду, – настойчиво повторил мужской голос. – Входите! – Не помешал? – вежливо произнес мужчина в белом больничном халате, окинув меня внимательным взглядом. – Нет, Клаус. Так, учу на досуге эту наглую девку уму-разуму. – Он снова меня пнул. Доктор ухмыльнулся. – Не стоит так быстро ждать от нее покорности. Говорят, это подружка самого Шона Феррена. – Что, правда? – Да. И в любой момент он может забрать девчонку обратно. Будут проблемы, если ее мордашка попортится. – Ишь ты, проблемы… Как высоко взлетел этот нахал. Надо было сильнее его лупцевать в свое время. Глядишь, и сдох бы. А то мутил мне тут воду, бунтовал, побеги устраивал с той рыжей девкой, как ее там… – Алисия, – подсказал врач. – Да, с Алисией. И что он в ней только нашел? Мелкая, щуплая, ни кожи ни рожи! Больше небось о ней и не вспоминает… Смотрите-ка, как адаптировался. Присмирел, обтесался, деньжатами обзавелся. Теперь-то его, конечно, все устраивает! Боль отступила куда-то на задний план, и я с изумлением посмотрела на начальника рудников. – Что, не ожидала? – осклабился он, перехватив мой взгляд. – Это сейчас твой дорогой Феррен важная птица, а когда я был помоложе, он у меня сутками не жрал, в ногах валялся, как ты сейчас, носил не дорогие костюмчики, а грязные лохмотья и вонял, как помойная крыса. Небось ты бы от него тоже нос воротила. Его шрамы, Алисия, скрытые угрозы господина Штольцберга и даже нелюбовь Шона к эфириусу – теперь все сходится! Он был на рудниках, мучился от голода, боли, вкалывал, как и я, но сумел вернуться назад! Поэтому так и хватался за работу. Господи, почему он ничего мне не сказал? Неужели не доверял? Или попросту не любил, а только использовал? Поднимал до уровня топа, чтобы и самому в нем удержаться… Доктор представился Клаусом Нейманом и отвел меня к себе. Приложил лед к щеке, дал обезболивающее. Осведомился об общем самочувствии, спросил, хватает ли таблеток от галлюцинаций и с помощью ларингоскопа осмотрел мои голосовые связки. – Да, отлично. Как у оперной певицы. Гладкие, бледно-розовые, хорошо смыкаются. Надо их пожалеть. Он как-то странно это сказал. С намеком. Осторожно вытащил ларингоскоп, и я с затаенной тревогой на него посмотрела. – Это правда, Кара, что вы придумали устройство, которое позволяет ходить по потолку? – Да. – А сможете создать его здесь, у меня в кабинете? Я нерешительно кивнула. Доктор улыбнулся. – Хорошо. Сейчас я должен вколоть вам лекарство. Оно не дает голосовым связкам смыкаться. Это нужно для того, чтобы вы потеряли голос. Я испуганно на него посмотрела. – Временно, – добавил господин Нейман, перехватив мой взгляд. – Доза лекарства будет небольшой и навредить вам не сможет. Но вы не должны пытаться разговаривать. Этим вы сделаете только хуже своим связкам. Если появится воспаление и отек и они будут сильными, могут понадобиться вливания в гортань гидрокортизона, а с медикаментами у нас туго. Так что не вредите себе. Голос вам еще понадобится. На глаза навернулись слезы. Меня ведь и так сковали. Надели сдерживающий ошейник. Почти не кормят и заставляют работать в шахте чуть не до потери сознания. Я здесь одна. Совсем одна. Без друзей и знакомых. И физически не смогу сбежать. Тогда почему меня необходимо лишать еще и голоса? Чтобы превратить в безмолвную куклу, с которой можно творить, что угодно, а она и пикнуть не сможет? За что? Зачем поступать так жестоко? Хуже чем с убийцами и насильниками, с которыми я делю барак. Я ведь не смогу закричать, позвать на помощь, если на меня нападут, если получу серьезную травму и даже если случится обвал… – Инъекции выполняются с определенным интервалом, и после второго укола вы не сможете разговаривать намного дольше. Поэтому предлагаю вот что. Он придвинул стул ко мне поближе и заговорил быстро и шепотом: – Моя дочь мечтает о вашем изобретении. Если вы мне его материализуете, то я введу вам маленькую дозу. Голос быстро вернется. Но вы притворитесь, что его потеряли. А если придется им воспользоваться, но только в крайнем случае, то надзирателям я скажу, что действие лекарства кончилось. Согласны? Нервно кивнула. – Да. Только нужен эфириус, чтобы закрепить результат. – Знаю. У меня есть. Я с удивлением на него посмотрела. Откуда? Он же стоит целое состояние. А доктор отстранился и уже гораздо громче и будничным голосом сказал: – Тогда приступим непосредственно к процедуре… Когда я вышла из медпункта, меня всю трясло. Лекарство должно было вступить в полную силу спустя два часа, но голосовые связки уже обжигало холодом так, будто там разлился Северный Ледовитый океан. Обида, боль, страх и бессильная ярость подступали к горлу ядовитым комом, сдавливали грудную клетку, не давая свободно дышать. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной, и это сводило с ума. Слезы – вот та единственная радость, что мне оставалась. Стало темнеть, люди начали расходиться по своим баракам, а я все куда-то шла, шла… Не помню, как оказалась в подземном тоннеле. В какой-то момент рухнула на землю, радуясь, что оказалась в кромешной тьме. Одна. Без свидетелей. И разревелась. Доктор напоследок сунул мне в карман мясной пирожок, и я вспомнила о нем только сейчас. Медленно его кусала, пережевывала, захлебываясь слезами, не ощущая вкуса. Снова стала думать о Шоне. Он ведь знал, он все знал! Поэтому и поставил на меня целое состояние! Догадался, что я попала в беду. Но тогда почему позволил стражам увезти меня сюда? Неужели решил, что мой позор бросает тень на его репутацию? Или просто не захотел снова связываться с господином Штольцбергом, который и так был им недоволен? Эта мысль сводила с ума, рвала мою душу в клочья. Я злилась на него, как же я злилась! Внезапно услышала какое-то странное звяканье. Испуганно повернула голову, прислушиваясь и стараясь разглядеть в кромешной тьме того, кто в ней притаился. Звяканье повторилось, и до меня долетел откуда-то справа сиплый, едва различимый шепот: – В-во… воды… Я стала нервно шарить рукой в кармане и наконец достала оттуда светящийся камень. Осторожно направила его вправо. Нахмурилась. – Том! – выпалила я, не веря своим глазам. – Это ты? Глава 12 Пленник – К-кто… эт-то… – Это я, Кара! – просипела я. – Подруга Мари. – Голос не слушался, стал каким-то странным, чужим, словно у двухсотлетней старухи. Говорить было сложно, в горле будто ком стоял, но лекарство скоро должно было вступить в полную силу и каждая минута была дорога. – М-мари? М-моя… Мари? К-как она? – Хорошо, Том, хорошо. Я расскажу. Только сначала принесу воды. С этими словами вскочила на ноги и понеслась туда, откуда пришла. В спину мне полетело: – К-кара… В-вернись… Не ух-ходи… – Я быстро. Жди! Я напоила Тома водой, протерла мокрой ладонью его испачканное грязью, залитое потом лицо и вкратце рассказала ему о подруге. Добавила от себя, что она о нем вспоминает. Надежды, мечты на рудниках таким, как мы, были нужны не меньше воздуха. Это позволяло не опускать руки. Не сдаваться. Грязный, исхудавший, израненный (оказывается, это его безжалостно хлестали плетью в день моего прибытия), скованный цепями по рукам и ногам, Том все же нашел в себе силы улыбнуться уголками губ при упоминании о любимой. – М-моя Мари… Х-хорошо, что она цела. Я ее подвел. С-сильно п-подвел. Х-хорошо, ч-что она не в-видит меня т-таким. – Ерунда, – грустно усмехнулась я. – Ты красавец. Настоящий мужчина. Сильный и выносливый. Она бы тобой гордилась.