Я упорно молчала. – Эй, ты! Чего молчишь? Отвечай, черт возьми! Где кувшин? Я продолжала проявлять стойкость, а он не унимался: – Эй, ты там! Черти бы тебя побрали! Ваше преосвященство! – Ну что? – мрачно отозвалась я. – Где кувшин? Отдай кувшин! – Не могу! Разбился! – Перестань валять дурака! Мне отчитаться надо. Черепки отдай! – Не могу! Я на него села, и от кувшина остались лишь мелкие осколки. Ради твоих прекрасных глаз я не собираюсь копаться в грязи. А докладывать не советую! – Почему? – Нагорит тебе от шефа! Лучше помалкивай. У тебя что, другого не найдется? – О, чтоб тебя!.. – в отчаянии простонал он, явно не зная, на что решиться. – Если не отдашь кувшина, больше не получишь воды! – Дело твое! От жажды помирают скорее, чем от голода. – Ну, погоди! Ты у меня попляшешь… Кувшина я сразу не разбила, решив, что сделаю это, когда понадобится, а пока поставила его в угол вместе с запасным светильником. На следующий день сторож спустил пустую корзинку. На его нетерпеливые «эй, ты» я не отвечала, и корзина напрасно подпрыгивала и стукалась о мокрый пол. Наконец сверху послышалось: – Ваше преосвященство! Теперь я сочла возможным отозваться: – В чем дело? – Сначала верни кувшин, тогда получишь еду! Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно – сказывалось постоянное недоедание. Да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины. – Ваше преосвященство! – заревела дыра. – Как чувствуешь себя? – А тебе какое дело? Хорошо чувствую. – Тогда почему не говоришь ничего? – Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, Бог тебя покарает! Сторож счел нужным оправдаться: – Дак мне велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужто мне кувшина жалко? – Ну ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя… В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совсем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Еще один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почему-то выскочил сам, что очень подняло мое настроение. Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путем угроз и шантажа вернуть задержанный мной кувшин. Следовало внести какое-то разнообразие в наши взаимоотношения. – Не называй меня «Ваше преосвященство»! – категорически потребовала я в один прекрасный день. – Так обращаются только к кардиналам, ты что, не знаешь? – Дак ты ведь сама так хотела! – удивился сторож. – А как тебя теперь называть? – Ваше королевское величество! Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиваньем и поинтересовалась: – А почему «королевское»? – А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какие-то радости в этой могиле? – Шеф завтра возвращается! Если захочешь – выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет! – Не волнуйся, мне здесь нравится! На самом же деле настало очень тяжелое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватит. Правда, каторжный труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с ее нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когда-то мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров – разумеется, мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В сухую постель! Две вещи поддерживали мой дух. Первая – дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот – а такое случалось со мной очень редко, – она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять все возрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении – через проход в стене. Вторая вещь – глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок! А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождем. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на ее увлажнение! Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая. Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня донесся шум сверху – в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рев: – Эй, ты-ы-ы! Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рев, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолета, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рев прекратился. Затем послышался неуверенный голос сторожа: – Ваше преосвященство! Я не откликалась. – Ваше пре… – начал было он громче, но тут же спохватился и заорал – Ваше королевское величество! Теперь я могла откликнуться: – Ну что? – Ты не свихнулась там? – зарокотал шеф. – Что это за глупости? – А, привет! – обрадовалась я. – Как дела? Как здоровье? – А ты все шутишь? Не надоело тебе? – Надоело! – Хочешь выйти? – Нет! – Что?! – Не хочу выходить. Тут тихо и спокойно. Где еще я найду такое? Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донесся сверху неясный шум – может быть, он расспрашивал сторожа. – А ты там не спятила? – послышался наконец его раздраженный голос. В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причем делала это на трех языках, в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово. – Замолчи! – пытался он остановить меня. – Да замолчи же! Перестань орать! Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения: – Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Ты-то сам помнишь таблицу умножения? В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило 6 том, что настроение у него не наилучшее. – У тебя что, неприятности? – добродушно поинтересовалась я. – Почему ты так думаешь? – Что-то ты не в настроении! – Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты еще не созрела. Ну и сиди, раз тебе там хорошо! Он ушел, и наступила тишина. Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какое-то время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путем. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.