— Я сказал, заткнись! — прокричал Марк, но надтреснутым голосом. — Ты хранишь отцовские вещи, потому что в них как будто до сих пор осталась его частичка. — Да заткнись ты, черт побери! — завопил Марк, натягивая рукав на старенькие серебристые часы «Касио» на запястье. — Я знаю, ты злишься, — добавил Уилл; теперь его голос задрожал. — Твоя жизнь рухнула, а планета почему-то не остановилась, и это так несправедливо, что хочется рушить и чужие жизни тоже: почему другие заслужили быть счастливыми, а ты нет? Тебе кажется, никто не понимает твои чувства. Большинство и не понимает, но я — понимаю. — Уилл ткнул себя в грудь. — Я знаю, что ты чувствуешь. Знаю, как это больно. Но если делать больно другим, это не поможет. Боль не отступит. Продолжай меня бить. Продолжай издеваться. Продолжай доставать. Это ничего не изменит: твоего отца больше нет, как и моей мамы, и ничто на свете их не вернет. Марк смотрел на Уилла, сжав челюсти так, что смог бы и железку перекусить. Грудь у него вздымалась, а кулаки тряслись, как два пса, рвущихся с поводков, и Уилл мысленно подготовился к тому, что Марк их спустит; но, к удивлению Мо, Гэвина, Тони и всех остальных, наблюдавших за развитием событий с безопасного расстояния, Марк в тот день так и не ударил Уилла. Он даже не заговорил. Вместо этого он развернулся и быстро пошел прочь. Он больше не сжимал кулаки, а закрывал руками лицо. Глава 28 Когда Дэнни наступил Кристаль на ногу в первый раз, она рассмеялась. Улыбнулась, когда он сделал это снова. На третий раз она закатила глаза, на четвертый — выругалась себе под нос, а на пятый — так громко, что к ним заглянула Фэнни проверить, все ли в порядке. — Что ты делаешь? — спросил Дэнни, когда Кристаль остановилась посреди танца и выключила музыку. — Что я делаю?! — повторила Кристаль. — Нет, что ты делаешь, Дэнни?! — Э-э… танцую? — Ага, прямо на моих ногах, блин. А это, между прочим, очень хрупкие инструменты. Они мне нужны, чтобы зарабатывать деньги. — Серьезно? — засомневался Дэнни. — Люди платят, чтобы увидеть твои ноги? — Ага, умник, один мужик реально платит. И хорошо платит, кстати, но перестанет, если мои ноги будут выглядеть как мостовая в какой-нибудь чертовой Памплоне[22]. — Я уже сказал, это случайно вышло! Такое бывает. — Ага, и ты живое тому подтверждение. Но пять раз — это уже не случайность, Дэнни. Случайность — это один раз. Два раза — столкновение. Но пять? Пять раз — это не случайность. Это дурацкая шутка. — Я же извинился. — За что именно ты извинился? — возмутилась Кристаль. — За отдавленную ногу? Или за то, что впустую тратишь мое утро, которое я могла провести в кровати за просмотром «Охоты за сделками»[23]? — Просто я сегодня немного неповоротлив, — сказал Дэнни совершенно неубедительным тоном. — Неповоротлив? Дэнни, да у меня при одном взгляде на тебя начинаются судороги. Некоторые из наших постоянных клиентов двигаются лучше, чем ты, а им делали много операций на бедренных суставах. Ты же понимаешь, до конкурса всего пять дней! Пять дней, Дэнни. Так почему ты танцуешь так, будто у тебя есть еще пять месяцев?! Серьезно, если это твой максимум, то можешь прямо сейчас пойти и сам сломать себе ноги — хотя бы испортишь своему домовладельцу веселье. Я тебе помогу, если хочешь. — Ладно, ты права, извини. Просто… Уилл наконец-то заговорил, и все стало налаживаться, но утром мы поругались, и… — Дэнни, не пойми меня неправильно, но мне абсолютно наплевать, что происходит у тебя дома. Сейчас, когда мы вдвоем торчим в этой студии. И тебе должно быть плевать. Ты должен волноваться только об одном: как выиграть этот чертов конкурс. Потом у тебя еще будет время обо всем этом беспокоиться, но пока задвинь эту мысль в самый угол, дай ей айпад и пакетик сока, а сам сосредоточься на цели. Понял? — Понял. — Супер. А сейчас встань и танцуй так, словно от этого в прямом смысле зависит твоя жизнь, и если ты еще раз наступишь мне на ногу, то, богом клянусь, я засуну ее так глубоко тебе в задницу, что ты узнаешь, каков на вкус лак у меня на ногтях. * * * Дэнни сбросил промокшие ботинки, поставил чайник и лишь потом, сняв куртку, повесил ее на спинку стула сохнуть. Он вымок до нижнего белья, но странным образом обрадовался — не влажным трусам, а самому дождю, который начался около полудня и до сих пор не прекращался. У него не было настроения идти в парк после занятия с Кристаль; возвращаться домой тоже не хотелось: он бы впустую потратил весь день, переживая, что они с Уиллом вернулись туда, откуда начали; поэтому Дэнни решил: сильный дождь — это знак от Большого Босса Сверху остаться у Фэнни и продолжать тренироваться. Именно так он и поступил. Но потом, выйдя из клуба и увидев, что дождь превратился в настоящий тропический ливень, Дэнни понял: отстойная погода и небесные знаки — не обязательно одно и то же. Дверь в спальню Уилла была закрыта: он захлопнул ее с такой силой, что табличка с именем упала на пол и теперь лежала на ковре. Дэнни постучал — осторожно, почти беззвучно. — Уилл? Ты там, приятель? Он приложил к двери ухо и, кажется, услышал какой-то слабый и почти неразличимый звук — то ли поскрипывание пружины в кровати, то ли спрятанный в рукав зевок, — но издавать его могли как Уилл, так и дождь за окнами или чайник в кухне. Дэнни подумал, не зайти ли без приглашения, а потом просто сказать, мол, решил, что сын не услышал его из-за наушников, которые часто надевал, играя с айпадом. Но, с другой стороны, вполне возможно, сейчас Уилл буравил дверь тем же злым взглядом, которым ожег Дэнни сегодня утром, и все слышал, но решил ничего не говорить, тем более это у него, к сожалению, очень хорошо получалось. Дэнни не готов был проверять, поэтому отпустил ручку и отошел от двери, уверяя себя: Уилл заговорит, когда сам захочет, несмотря на массу доводов в пользу обратного. Но спустя несколько часов, вернувшись с ужином, Дэнни слегка запаниковал. Он планировал выманить Уилла его любимой пиццей: даже положил коробку на пол и замахал так, чтобы запах шел в щель под дверью, но сын на это не клюнул. — Уилл, я приоткрою дверь и оставлю пиццу внутри, ладно? — Дэнни старался говорить медленно и четко, словно участвовал в переговорах об освобождении заложников. — Обещаю не заходить. Попробую просунуть под дверь, но я просил положить двойную порцию всего, так что она вряд ли пролезет. Ты согласен? Скажи, если нет. Уилл не ответил; Дэнни открыл дверь и просунул внутрь гавайскую пиццу на толстом тесте, подталкивая ее кончиками пальцев, как новичок в зоопарке, которому поручили покормить тигра. Он заглянул в комнату, готовясь сразу же отступить, если наткнется на убийственный взгляд; но увиденное встревожило его куда сильнее, чем полное ненависти выражение лица — а у Уилла их был целый набор. В спальне было чисто. Не безупречно. Даже не близко к безупречности. Скорее, все же грязно, но чище, чем должно быть в это время дня. У Уилла была традиция, которую Лиз называла «очистительным ритуалом»: Дэнни считал это уж больно философским описанием привычки сына разбрасывать одежду по комнате сразу после прихода из школы. Но теперь на лампе не оказалось скомканного галстука, а с дверной ручки не свисал носок. Рюкзака тоже нигде не было. — Уилл? — Дэнни переступил порог; но, едва открыв рот, он уже знал: в комнате никого нет. Кровать была пуста. Как и стол, и пространство под столом, и за дверью, и вообще вся спальня. Единственным свидетельством того, что Уилл вообще приходил домой, была отвалившаяся табличка с именем, да и та вполне могла упасть еще утром. Вернувшись в гостиную, Дэнни схватил телефон, проверяя, нет ли пропущенных звонков или сообщений. Ничего. Он набрал номер сына, но его сразу же переключили на голосовую почту. Он позвонил еще несколько раз, но безрезультатно. Решив, что Уилл, скорее всего, в гостях у Мо, Дэнни позвонил его папе Ясиру — вечно улыбающемуся агенту по продаже недвижимости с очками еще толще, чем у сына, — но тот сказал: Мо дома, смотрит Animal Planet и не видел Уилла после школы. — Все в порядке? — спросил Ясир. В трубке было слышно, как кого-то пожирают львы. Заверив Ясира, что все нормально, и стараясь звучать уверенно, Дэнни поблагодарил его и повесил трубку. — Без паники, — он повторял эти слова как мантру, надеясь таким способом унять колотящееся сердце, но многократно произнесенное слово «паника» только все ухудшило. Дэнни глубоко вдохнул, заставляя себя успокоиться и рассуждать логически. Было всего восемь часов, на улице еще не стемнело — от этого ему стало немного легче. Кроме того, хотя Уилл редко раздражался, в то утро он ушел из дома куда злее, чем обычно, — а значит, скорее всего, злился до сих пор и вряд ли хотел видеть того, кто был тому причиной. Видимо, именно поэтому он еще не вернулся. Дэнни не мог не вспомнить, что и сам часто сбегал из дома, когда был младше — даже младше Уилла — после ссоры с родителями или когда те ругались между собой. Во время таких побегов с ним не случалось ничего плохого, и рано или поздно он приходил обратно: обычно от усталости, голода или когда замерзал до костей — так, что не мог согреться и у пылавшего внутри огня. Успокоив себя таким образом, Дэнни сел на диван и стал ждать, пока ливень не загонит Уилла домой и он, мокрый и продрогший, не появится на пороге. Отец не сводил глаз с мобильника и прислушивался, не скрипнет ли входная дверь, не сомневаясь: сын вернется с минуты на минуту. Но прошло полчаса, затем час, и Дэнни начал волноваться, особенно когда на улице стемнело. Он так стучал ногой по полу, что мог бы пробить в нем дыру или ногтями содрать всю обивку с дивана, — но не выдержал, схватил все еще сырую куртку и выбежал под дождь. Он начал с деревянного домика на детской площадке, где Мо с Уиллом иногда сидели после школы, хотя им приходилось сгибаться практически пополам, чтобы туда влезть; но обнаружил только гильзы из-под веселящего газа и мокрые объедки «хэппи-мила». Дэнни проверил гаражи за домом: иногда подростки посильнее взламывали их, чтобы тусоваться внутри, устраивать свиданки или заниматься всякими делишками, нередко незаконными. Но Уилла и там не было. Вспомнив, что иногда ребята собирались возле мусорных контейнеров, где жильцы и домовладельцы бросали телевизоры, развалившуюся мебель и другой хлам, Дэнни направился туда. Сердцебиение было слышно даже сквозь куртку, ноги поскальзывались в грязных лужах, но он отыскал только пару кошек, прячущихся от дождя под столом, у которого недоставало одной ножки. Дэнни обежал все лестницы и все этажи дома, пока у него не заболели ноги, не свело легкие и не осипло горло оттого, что он без конца звал Уилла и орал на тех, кто орал на него за крики. Он хотел обыскать каждый уголок в городе, заглянуть в каждый темный переулок и на каждое оживленное шоссе, обыскать каждый мрачный парк и подземный переход, но не знал, с чего начать, и понимал: легче будет пересчитать все дождевые капли, чем отыскать Уилла, просто бродя по улицам. Он чувствовал себя беспомощным, как тогда, когда сын лежал в коме, а Лиз — в морге, и сколько бы он ни взывал к Богу, в которого не верил, и сколько бы ни пытался убедить себя, что мир — правильное и справедливое место, где все подчинено законам логики, а не слепому случаю; что бы ни говорил, ни делал и ни бормотал как молитву — ничто не могло изменить ход событий. Остановившись на секунду перевести дух, Дэнни схватился за перила и уставился сквозь дождь на смутно различимый центральный Лондон. Чем дольше он смотрел на темные громады зданий на горизонте, тем мрачнее становились его мысли. Он думал обо всех плохих вещах, которые не должны случаться с хорошими людьми, но все-таки происходят, и о плохих людях, которые должны бы соблюдать законы, но этого не делают. Он вспомнил уродливые полицейские снимки и ужасные заголовки, увиденные в газетах за эти годы, и зловещие репортажи, где угрюмые дикторы и ведущие просили предоставить информацию. Он представил все объявления «пропал человек», расклеенные на фонарях, стенах, мусорных контейнерах и электрических шкафах, — он проходил мимо них, не замечая; увидел лицо Уилла на таком объявлении: его порванное и открытое всем стихиям лицо треплет ветер и игнорируют прохожие. Дэнни вдруг посетило мучительное осознание, что Уилл мог исчезнуть не по собственному желанию, и он сунул руку в карман, чтобы достать телефон и позвонить в полицию — он до последнего надеялся этого избежать. Но, похлопав себя по карману, Дэнни понял: телефон остался дома. Он бросился бежать по коридору, чуть не споткнулся и не покатился с лестницы, перепрыгивая по четыре ступеньки за раз; подскочил к двери и стал возиться с ключами; дважды уронил их, костеря себя за каждую впустую потраченную секунду, и несколько раз промахнулся мимо замка, пока наконец не придержал дрожащую руку другой, и только тогда сумел попасть в скважину. Ворвавшись в пустую квартиру, Дэнни надеялся найти там коробку с объедками пиццы. В коридоре не было мокрой обуви. Школьный рюкзак не валялся в углу. Никто не раскидал по ковру форму. Дэнни не ждал одиннадцатилетний мальчик, продолжающий его игнорировать. Отец схватил со стола телефон и сделал звонок, которого родители боятся больше всего. — С какой службой вас соединить? — спросил женский голос. — С полицией, — ответил Дэнни. — Секунду. — Оператор перевела его в режим ожидания. В ожидании Дэнни пролистал страницы, где записал свой разговор с Уиллом, надеясь найти какую-нибудь незамеченную раньше подсказку, куда мог направиться сын, — случайно упомянутый друг или место, о котором он не знал; но заметки только напомнили ему, как близки были они с Уиллом совсем недавно и как далеки стали теперь. — Что у вас случилось? — спросил другой голос, мужской. — Мой сын пропал, — отозвался Дэнни, сам не веря в сказанное. Оператор стал задавать вопросы о Уилле. Имя. Возраст. Рост. Дата рождения. Какая одежда на нем была, когда он пропал. Когда его видели в последний раз. Где его видели в последний раз. Отвечая, Дэнни постепенно цепенел, как будто это говорил не он, а кто-то другой, а он просто слушал и смотрел на блокнот в руке. В углу он накорябал одно слово: «апельсины», дважды подчеркнул и поставил знак вопроса, но долго не мог понять, почему оно так важно; а потом вдруг вспомнил, что говорил Уилл тогда в парке. Его губы тронула мимолетная улыбка. — Извините, — Дэнни перебил оператора посреди вопроса и бросился в комнату сына. — Все в порядке. Все нормально. Простите, что отвлек. Дэнни положил трубку и остановился перед шкафом. Он и не подумал там искать. Осторожно отодвинул дверцу и безошибочно узнал запах Лиз, окутавший его на миг, словно дав понять: все будет хорошо. Уилл свернулся в углу, устроившись головой на рюкзаке. На нем были ботинки, школьная форма и наушники. Он даже не пошевелился, когда Дэнни его нашел. Сын и не взглянул на него: он заснул слишком глубоко и даже не понял, что его нашли и что его вообще искали. Рядом стояла пластиковая баночка с оранжевой крышкой — такие стояли у Лиз на прикроватном столике возле телефона и книги, которую она читала. На самом дне баночки осталось совсем немного крема — ровно столько, сколько она мазала рано утром или перед сном. Дэнни закрутил крышку и подумал, не разбудить ли Уилла, но тот так мирно спал, что отец тихонько закрыл дверцу шкафа и на цыпочках вышел из комнаты. Глава 29 Никогда прежде Дэнни не оскорблял голубь. Насколько он помнил, его вообще никогда не оскорбляли животные; но, глядя, прищурившись, на льющийся сквозь открытые занавески солнечный свет и голубя, который таращился на него через окно, наклоняя голову то влево, то вправо, словно размышляя о главных вопросах мироздания, Дэнни почувствовал странную уверенность: несмотря на невинную внешность и биологическую неспособность говорить, птица только что назвала его сволочью. Все встало на свои места, только когда до него дошло: это в щель почтового ящика орет Кристаль. — Давай открывай, придурок! — кричала она. Дэнни услышал, как затряслась дверь — то ли от страха, то ли от ударов кулаком. — Я знаю, ты там! Схватив с прикроватного столика часы, Дэнни посмотрел на время и выругался. Он забыл завести будильник и опоздал на тренировку на целых два часа. Выскочив из кровати, натянул первую попавшуюся одежду и бросился по коридору к входной двери. — Я могу объяснить! — воскликнул он, открывая. Кулак Кристаль завис в воздухе, и Дэнни отшатнулся, не зная, метила она в дверь или ему в нос.